Она и Джеральд собрались раньше, поэтому они решили поехать в Иннсбрук, где они должны были встретиться с Урсулой и Биркиным, через Лондон и Париж. В Лондоне они провели всего одну ночь. Они отправились в мюзик-холл, а после этого в кафе «Помпадур».

Гудрун всем сердцем ненавидела кафе, однако, как и все знакомые ей художники, она постоянно сюда возвращалась. Ее раздражала вся эта атмосфера мелочной греховности, мелочной зависти и второсортного искусства. Тем не менее, когда она бывала в городе, она неизменно приходила сюда. Ее так и тянуло вернуться в этот маленький, медленно вращающийся водоворот, средоточие разложения и порока – просто, чтобы взглянуть на него.

Девушка сидела рядом с Джеральдом, потягивала какой-то сладковатый ликер и с мрачной угрюмостью разглядывала сидящие за столиком разношерстные компании. Она ни с кем не здоровалась, но молодые люди часто кивали ей с какой-то насмешливой фамильярностью, она же притворялась, что не узнает их. Ей нравилось сидеть здесь с горящими щеками, сумрачным и хмурым взглядом наблюдать за ними со стороны, точно за животными в зверинце, где обитают только похожие на обезъян деградировавшие существа. Боже, что тут была за отвратительная компания! От отвращения и ярости кровь сворачивалась в ее жилах в густую, темную массу. И в то же время она не могла сдвинуться с места, она должна была продолжать смотреть. Иногда люди заговаривали с ней. Из каждого уголка кафе на нее таращились люди – мужчины, оглядываясь через плечо, женщины – выглядывая из-под шляпок.

Здесь собралась все та же публика – в одном углу сидел Карлайон в компании своих учеников и девушки, Халлидей, Либидников и Киска, – все они были там. Гудрун наблюдала за Джеральдом. Она увидела, как его глаза на какой-то миг остановились на Халлидее и его спутниках. Они ждали, чтобы он обратил на них внимание – они кивками приветствовали его, он кивнул в ответ. Они захихикали и зашушукались. Джеральд не сводил с них с пристального сияющего взгляда. Он видел, что они просили о чем-то Киску.

В конце концов она поднялась с места. На ней было затейливое платье из темного шелка, на котором разноцветные мазки и пятна создавали интересную пестроту. Она похудела, взгляд же стал еще более страстным, еще более порочным. Во всем остальном она осталась прежней. Джеральд с тем же пристальным блеском в глазах смотрел, как она шла к нему. Она протянула ему свою худую смуглую руку.

– Как поживаешь? – спросила она.

Он пожал ей руку, но не встал и не пригласил ее присесть, предоставив ей стоять возле столика. Она недоброжелательно кивнула Гудрун, с которой никогда не была знакома лично, но которую не раз видела и о которой много слышала.

– Прекрасно, – сказал Джеральд. – А ты?

– У меня все хор’ошо. А как дела у Р’уперта?

– У Руперта? Тоже все отлично.

– Да, но я не об этом. Он вроде бы собирался жениться?

– О да, он женился.

В глазах Киски взметнулось жаркое пламя.

– Так он все же решился, да? Когда он женился?

– Неделю или две назад.

– Пр’авда! Он нам не писал.

– Нет.

– Вот именно. Тебе не кажется, что он поступил чер’есчур’ нехор’ошо?

Последнюю фразу она произнесла вызывающим тоном, давая понять, что видит, как Гудрун прислушивается к их разговору.

– Думаю, сам он так не считает, – ответил Джеральд.

– Почему же? – упорствовала Киска.

Но ответа не последовало. В маленькой изящной коротковолосой девушке, стоявшей рядом с Джеральдом, чувствовалась неприятная насмешливая напористость.

– Ты надолго в город? – спросила она.

– Завтра уезжаю.

– А, только на один вечер. Придешь поболтать с Джулиусом?

– Не сегодня.

– Хорошо. Я так ему и передам.

А затем с дьявольской ноткой добавила:

– У тебя цветущий вид.

– Да, я знаю.

Джеральд говорил довольно спокойно и просто, но в глазах мелькали сатирические искорки.

– Ты хорошо проводишь время?

Этими словами, произнесенными ровным, бесстрастным и спокойным голосом, она хотела задеть Гудрун.

– Да, – совершенно бесцветным голосом ответил он.

– Как жаль, что ты не пр’идешь на квар’тир’у. Ты изменяешь своим др’узьям.

– Не всегда, – ответил он.

Она кивком попрощалась с ними и медленно направилась к своим спутникам. Гудрун смотрела на ее необычную походку – она шла, выпрямив спину и покачивая бедрами. Вскоре раздался ее ровный, монотонный голос.

– Он не придет – он будет занят в другом месте, – говорил он.

За столиком опять раздался смех, приглушенный шепот и издевки.

– Это твоя знакомая? – спросила Гудрун, спокойно поднимая глаза на Джеральда.

– Я жил в квартире Халлидея вместе с Биркиным, – сказал он, глядя в ее спокойные глаза. И она поняла, что Киска была одной из его любовниц – а он понял, что она это поняла.

Гудрун огляделась и знаком подозвала официанта. Из всего разнообразия напитков она выбрала коктейль со льдом. Джеральд удивился – он чувствовал, что что-то было не так.

Все в компании Халлидея были навеселе и каждый стремился сказать гадость. Они громко обсуждали Биркина, высмеивая его по любому поводу, особенно же доставалось ему в связи с его женитьбой.

– О, не заставляйте меня вспоминать о Биркине, – пищал Халлидей. – Меня от него страшно тошнит. Он еще хуже Иисуса. «Боже, что же мне сделать, чтобы спасти свою душу!»

Он пьяно хихикнул.

– Помните письма, – раздался быстрый голос русского, – которые он нам посылал? «Желание священно…»

– О да! – воскликнул Халлидей. – О, они неподражаемы. Кстати, одно завалялось у меня в кармане. Уверен, что оно там.

Он вытащил из своей записной книжки груду бумажек.

– Уверен, что оно – ик! О Боже! – здесь.

Джеральд и Гудрун сосредоточенно наблюдали.

– О да, как – ик! – великолепно! Не смеши меня, Киска, а то я икаю. Ик! – они все засмеялись.

– О чем он там пишет? – спросила Киска, наклоняясь вперед, и ее темные мягкие волосы упали вперед и заколыхались вокруг лица. В ее маленькой, продолговатой черной голове было что-то на удивление непристойное, особенно когда проглядывали уши.

– Подожди – о, да подожди же! Не-ет, я его тебе не дам, я буду читать его вслух. Зачитаю-ка я вам отрывки – ик! О Боже! Как вы думаете, если выпить воды, эта икота пройдет? Ик! О, похоже, мне уже ничто не поможет.

– Это не то письмо, где он призывает объединить мрак и свет, не тут он говорит про Реку Порока? – живо спросил Максим своим отчетливым голосом.

– Думаю, то самое, – ответила Киска.

– Неужели? А я и забыл – ик! – что это оно, – сказал Халлидей, разворачивая письмо. – Ик! О да! Как великолепно! Это одно из лучших. «В жизни каждой расы наступает момент, – читал он нараспев медленным, ясным, как у проповедника, читающего Библию, голосом – когда желание разрушать превосходит любое другое желание. У каждого человека в отдельности оно проявляется в стремлении разрушить свою собственную сущность» – ик! – он замолчал и поднял глаза.

– Надеюсь, он продолжает заниматься саморазрушением, – раздался бойкий голос русского. Халлидей хихикнул и рассеянно откинулся назад.

– В нем уже нечего разрушать, – сказала Киска. – От него уже почти ничего не осталось, поэтому его нужно просто затушить ногой, как окурок.

– О, что за чудесное письмо! Как я обожаю его читать! Думаю, оно даже излечило мою икоту! – пискнул Халлидей. – Но стойте, я продолжаю. «Оно проявляется в человеке как желание обратиться к своему истоку, вернуть себя назад, к исходному, вернуться по волнам Реки Порока к первоначальному зачаточному состоянию…! О, как же я его люблю! Это будет еще похлеще Библии.

– Да – Река Порока, – сказал русский. – Я припоминаю это выражение.

– О, да он только и говорит, что о Пороке, – сказала Киска. – Должно быть, он сам развращен до невозможности, раз только об этом и думает.

– Именно! – подтвердил русский.

– Стойте, я же еще не закончил! Вот необыкновенно потрясающий отрывок! Ну-ка, послушайте: «И через эту ретрогрессию, обращая созидательный поток жизни к его истокам, мы обретаем знание и сверхзнание, ослепляющий экстаз от возможности чувствовать с удвоенной силой». О, мне кажется, эти фразы великолепны до абсурда. По-моему, эти фразы и высказывания Иисуса стоят друг друга. «А если, Джулиус, ты хочешь испытать этот возвращающий к истокам экстаз вместе с Киской, продолжай в том же духе, и ты его испытаешь. Но помни, что при этом где-то глубоко в тебе существует желание позитивного созидания, потребность в по-настоящему доверительных отношениях, которые ты захочешь выстроить, когда закончится весь этот процесс активного разложения с его цветами грязи, когда он в большей или меньшей степени обретет свое завершение». Мне очень интересно, о каких это цветах грязи он тут говорит. Киска, ты самый настоящий цветок грязи.

– Спасибо – а ты кто в таком случае?

– А я, разумеется, еще один цветок, если верить этому письму! Мы все цветы грязи – Fleurs – ик! – du mal! Это неподражаемо – Биркин перепахивает Ад – раздирает на куски «Помпадур» – ик!

– Продолжай. Продолжай, – сказал Максим. – Что там дальше? Это так занимательно!

– Мне кажется, что писать такое – ужасная наглость, – сказала Киска.

– Да-да, я тоже так думаю, – сказал русский. – У него мания величия, разумеется, какая-то форма религиозной одержимости. Ему кажется, что он Спаситель людей – давай, читай дальше.

– «Разумеется, – нараспев читал Халлидей, – разумеется, доброта и милосердие сопровождали меня на протяжении всей моей жизни».

Он прервал чтение и хихикнул. А затем вновь принялся за письмо, растягивая слова, как самый настоящий пастор.

– «Когда-нибудь это желание перестанет терзать нас – желание распадаться на части – эта жажда отрицать все сущее и самих себя, раз за разом становясь все меньше и меньше, вступать в близость с намерением разрушать, использовать секс как орудие уменьшения собственной сущности, отнимая у двух великих стихий – мужчины и женщины – их в высшей степени сложное единение, отвергать старые ценности, превращаться в погоне за ощущениями в стадо дикарей, постоянно искать забвения в необыкновенно омерзительных безумных и бесконечных ощущениях, пылать разрушительным огнем и молиться, что он когда-нибудь выжжет твое нутро до тла».