– Все это я уже перепробовал, – ответил Джеральд. – Ты ложишься спать, и тебя мучают сны; ты напиваешься и начинаешь сквернословить; а во время путешествия ты орешь на портье в гостиницах. Нет, существуют только два лекарства – работа и любовь. Когда ты не работаешь, нужно любить.

– Значит, так тому и быть, – изрек Биркин.

– Посоветуй кого-нибудь в этом случае, – сказал Джеральд. – А то мои варианты уже давно исчерпаны.

– Неужели? И что?

– А то, что осталось только умереть, – ответил Джеральд.

– Ну, так умри, – сказал Биркин.

– Это же ни к чему не приведет, – ответил Джеральд.

Он вынул руки из карманов и потянулся за сигаретой. Он нервничал и чувствовал скованность. Он наклонился к лампе и прикурил сигарету, крепко затягиваясь. Хотя он и был один, он переоделся к ужину, как было заведено в его доме.

– Есть и третье лекарство, не уступающее двум твоим, – сказал Биркин. – Работа, любовь и борьба. Ты забыл про борьбу.

– Пожалуй, да, – сказал Джеральд. – Ты когда-нибудь боксировал?

– Нет, насколько я помню, – ответил Биркин.

– Эх…

Джеральд поднял голову вверх и медленно выпустил струйку дыма в воздух.

– А что? – поинтересовался Биркин.

– Ничего. Я подумал, что можно было бы побоксировать. Возможно, я действительно хочу нанести сокрушительный удар. Это идея.

– То есть, ты решил, что с таким же успехом ты мог нанести этот удар мне? – поинтересовался Биркин.

– Тебе? Возможно! По-дружески, разумеется.

– Еще бы! – язвительно сказал Биркин.

Джеральд облокотился на каминную доску. Он посмотрел сверху вниз на Биркина и в его глазах мелькнул страх, который можно видеть в налитом кровью и возбужденном взгляде жеребца, обращенном с застывшим ужасом на седока.

– Мне кажется, если я забуду про осторожность, то совершу какую-нибудь глупость, – сказал он.

– А почему бы и нет? – холодно ответил Биркин.

Джеральд слушал с острым нетерпением. Он не сводил глаз с Биркина, точно что-то в нем выискивая.

– Когда-то я занимался японской борьбой, – сказал Биркин. – В Гейдельберге в одном доме со мной жил японец, он кое-чему меня научил. Но особых успехов я не добился.

– Интересно! – воскликнул Джеральд. – Я никогда такого не видел. Полагаю, ты говоришь о джиу-джитсу?

– Да. Но у меня плохо получалось – я никогда этим особенно не интересовался.

– Не интересовался? А я наоборот. Как это делается?

– Если хочешь, я покажу тебе то, что сам знаю, – предложил Биркин.

– Правда? – при этом на лице Джеральда появилась непонятная напряженная улыбка. – С радостью поучусь.

– Значит, будем заниматься джиу-джитсу. Только в накрахмаленной рубашке вряд ли что получится.

– Так давай разденемся и сделаем все, как положено. Подожди-ка минутку…

Он позвонил в колокольчик, и вскоре появился лакей.

– Принеси сэндвичи и сифон, – приказал он слуге, – и больше не беспокойте меня сегодня – да, и чтобы никто другой также не беспокоил.

Слуга ушел. Джеральд обратил на Биркина горящий взор.

– И вы с японцем боролись? – спросил он. – Без одежды?

– Иногда.

– Вот как! И каким он был, как борец?

– Думаю, хорошим. Но из меня плохой судья. Он был быстрым и вертким, каким-то наэлектризованным. Удивительно, кажется, что эти люди состоят из одной только жидкой энергии, хватка у них нечеловеческая, скорее, как у осьминога.

Джеральд кивнул.

– Да, – сказал он, – это понятно уже при одном взгляде на них. У меня японцы вызывают только отвращение.

– Они отталкивают, но одновременно и притягивают. В обычное время они кажутся мертвенно-бледными. Но когда они возбуждаются и распадаются, в них появляется определенная привлекательность, они словно наполняются непонятной электрической силой – как угри.

– Ну… да, возможно.

Слуга принес поднос и поставил его на стол.

– Больше не входите сюда, – сказал Джеральд.

Дверь закрылась.

– Итак, – сказал Джеральд, – давай разденемся и начнем. Может, сперва выпьем?

– Нет, мне не хочется.

– Тогда и я не буду.

Джеральд закрыл дверь и отодвинул мебель к стенам. Комната была большой, на полу лежал толстый ковер. Затем он быстро сбросил одежду и стал ждать, когда Биркин сделает то же самое. Последний, бледный и худой, разделся и подошел к нему. Он походил скорее на призрак, чем на существо из плоти и крови, поэтому Джеральд скорее чувствовал его присутствие, а не видел его собственными глазами. В то время как сам Джеральд был реальным и осязаемым, сгустком чистой идеальной материи.

– Давай, – сказал Биркин, – я покажу тебе, чему я научился и что я помню. Разреши, я возьму тебя вот так…

И его руки сомкнулись на обнаженном теле другого мужчины. В следующее мгновение он опрокинул Джеральда и уложил его спиной на свое колено, головой вниз. Джеральд, расслабившись и сверкая глазами, вскочил на ноги.

– Забавно, – сказал он. – Повторим.

Мужчины начали бороться. Они были абсолютно разными. Биркин был высокого роста, узким в плечах, хрупким и изящным. Джеральд был крупнее. Он был крепким и плотным, с округлыми бедрами и лодыжками; контуры его тела были полными и необычайно рельефными. Казалось, он давит на землю одновременно всем своим телом, в то время как у Биркина центр тяжести был только один – в самом центре его существа. Хватка Джеральда была очень крепкой, он вкладывал в нее все силы, рассчитывал свои внезапные и неукротимые броски. Биркин же напротив, ориентировался на ситуацию, поэтому ему всегда удавалось выскальзывать. Он сталкивался с Джеральдом так, что, казалось, их тела почти не соприкасаются, подобно тому, как свободная одежда едва касается тела, и внезапно осуществлял жесткий, напряженный захват, мощь которого Джеральд ощущал всеми фибрами своего существа.

Они останавливались, обсуждали методы, отрабатывали захваты и броски; они приспособились друг к другу, подстроились под ритм соперника – между ними возникло некое подобие физического взаимопонимания. И затем устроили настоящий бой. Их бледные тела сплетались все теснее, казалось, они вот-вот сольются в одно целое. Биркин был необычайно ловок, что позволяло ему обрушиваться на партнера со сверхъестественной силой, сковывать его своими объятьями, словно волшебными чарами. Затем волшебство пропадало и Джеральд оказывался на свободе, взбудораженно устремляя вверх свое ослепительно белое тело.

Тела борцов сплетались в одно целое, прижимаясь друг к другу все плотнее и плотнее. Они были бледными и призрачными, но на теле Джеральда в местах касания возникали красные отметины, а Биркин оставался все таким же бледным и напряженным. Казалось, он проникает в более плотное, раскинувшееся тело Джеральда, что его тело пронизывает тело другого мужчины, словно стремясь ненавязчиво подчинить его себе, с быстрым колдовским предвидением сковывая каждое движение другой плоти, направляя ее и нейтрализуя, словно сильный ветер на струнах, играя на ногах и туловище Джеральда. Казалось, весь физический разум Биркина проник в тело Джеральда, словно плоть более крепкого мужчины наполнилось неуловимой, возвышенной энергией, неким могуществом, тонкой сетью, оковами опутывая мышцы Джеральда и проникая дальше, в глубины физической сущности Джеральда.

Они боролись стремительно, в каком-то экстазе, сосредоточившись и позабыв обо всем на свете – две лишенные покровов белые фигуры, сливающиеся в тесном, близком единении борьбы. И в приглушенном свете комнаты можно было разглядеть какой-то похожий на осьминога ком, связку конечностей; напряженный белый телесный клубок, молчаливо катавшийся между уставленными старыми порыжевшими книгами стенами.

Время от времени судорожно вырывалось дыхание или раздавался звук, похожий на вздох, и затем вновь продолжался быстрый стук по устланному толстым ковром полу, и звук разлепляющейся плоти. Порой в этом белом сплетенном узле полных ярости живых существ, медленно раскачивавшихся, не видно было голов – только быстрые, напряженные ноги, твердые белые спины, физический союз двух тел, впившихся друг в друга. Затем внезапно, когда борцы менялись местами, появлялась светлая, взъерошенная голова Джеральда, а в следующий момент пепельно-каштановая, похожая на тень, голова другого мужчины поднималась над клубком с широко раскрытыми, полными ужаса глазами и бессмысленным взглядом.

Скоро Джеральд без сил лежал на ковре, дыханье медленно и тяжело вздымало его грудь, а Биркин неосознанно стоял над ним на коленях. Биркин утомился сильнее. Он часто и судорожно хватал ртом воздух, он едва мог дышать. Казалось, пол раскачивается и уходит из-под его ног, и его разум застилала полная мгла. Он не понял, как это произошло. Он потерял сознание и упал на Джеральда, а Джеральд не обратил на это внимания. Затем сознание наполовину вернулось к нему, но он видел, что все перед его глазами кружится и раскачивается. Мир кружился, все уплывало в темноту. И он постепенно, постепенно также погружался во мглу.

Он вновь пришел в себя, услышав, какой-то сильный стук снаружи. Что случилось, что это было, откуда взялись эти удары молота, сотрясающие весь дом? Он не знал. И вдруг до него дошло, что это был звук биения его собственного сердца. Но это же невозможно, звук доносился снаружи. Нет, он был внутри него, это билось его собственное сердце. И это биение отдавалось болью, напряжением, перегрузкой. Он подумал, слышал ли его Джеральд. Он не понимал, стоит он, лежит или падает.

Когда он понял, что лежит, распростершись на Джеральде, он удивился, он был изумлен. Но он сел, приподнявшись на руке, и ждал, пока его сердце не успокоится и биение не будет причинять ему боль. Боль была очень сильной, она лишала его сознания.

Но Джеральд еще больше Биркина был не в себе. Они ждали, погрузившись во мрак, в небытие, и так протекло много минут, целая бесконечность.