Биркину стало страшно. К тому же, когда он зашел в своих размышлениях так далеко, он почувствовал усталость. Внезапно его странное, напряженное внимание прорвалось, он больше не мог обдумывать эти загадки. Был и еще один путь, путь свободы. Существовал блаженный переход в чистое, одинокое существование, когда каждая отдельная душа становится над любовью и желанием ради обретения союза, который крепче любого эмоционального тисканья, – восхитительное состояние свободного гордого одиночества, которое связывало себя постоянными нитями с другим существом, которое подчиняется ярму и цепям любви, но никогда не теряет своей гордой отдельной независимости, даже любя и отдавая себя другим.

Это был другой путь, только этот путь и оставался. И он должен следовать ему. Он подумал об Урсуле, о том, насколько нежной и утонченной она была, насколько нежной была ее кожа, словно его собственная кожа была совершенной противоположностью. Она действительно была такой удивительно нежной и чувствительной. Почему он забыл про нее? Он должен немедленно отправиться к ней. Он должен попросить ее выйти за него замуж. Они должны немедленно пожениться, дать друг другу определенные клятвы, вступить в определенный союз. Он должен немедленно пойти и спросить ее, сейчас же! Нельзя терять ни минуты!

Он быстрым шагом пошел в Бельдовер, едва осознавая свои действия. Он увидел город на склоне холма, не беспорядочно раскинувшийся, но словно заключенный внутри прямых, ровных рядов шахтерских домов, образуя большой квадрат, и в его фантазиях он казался ему Иерусалимом. Весь мир казался ему странным и сверъестественным.

Дверь ему открыла Розалинд. Она слегка вздрогнула, как это обычно делают молодые девушки, и сказала:

– О, я скажу папе.

С этим она исчезла, оставив Биркина в холле рассматривать репродукции работ Пикассо, которые совсем недавно привезла Гудрун. Он восхищался этим почти колдовским, плотским восприятием мира, когда появился Вилл Брангвен, раскатывая рукава рубашки.

– Сейчас, – сказал Брангвен, – я надену пиджак.

И он тоже на мгновение исчез. Затем он возвратился и открыл дверь гостиной, говоря:

– Вы должны меня извинить, я кое-что делал в сарае. Проходите, пожалуйста.

Биркин прошел в комнату и сел. Он взглянул на радостное, красноватое лицо другого мужчины, на его узкий лоб и горящие глаза, на довольно чувственный большой рот с пухлыми широкими губами под черными подстриженными усами. Разве не странно, что это было человеческое существо? Кем казался себе Вилл Брангвен и насколько это было незначительным по сравнению с его реальной сущностью. Биркин видел только странную, непередаваемую, почти бессвязную коллекцию страстей и желаний, подавленных чувств и привычек, закостенелых идей, – и все это не смешалось и выступало по одиночке в этом стройном, приближающемся к пятидесятилетию мужчине с радостным лицом, который был таким же нерешительным, как и в двадцать лет, и таким же грубым. Как он мог быть отцом нежной Урсулы, когда он был столь груб. Он не мог быть отцом. Он передал только частичку живущей плоти, но дух передался ей не от него. Дух этот не принадлежал ни одному из ее предков, он появился в ней из неведомого. Его ребенок – это дитя тайны, или же это нерукотворное создание.

– Погода уже не такая отвратительная, как была, – сказал Брангвен, выждав мгновение. Между двумя мужчинами не было точек соприкосновения.

– Да, – согласился Биркин. – Полнолуние было два дня назад.

– О! Так вы верите, что луна влияет на погоду?

– Нет, мне так не кажется. Я недостаточно много знаю об этом.

– Знаете, что говорят? Луна и погода могут меняться вместе, но изменение луны не изменит погоду.

– Вот как? – спросил Биркин. – Я такого не слышал.

Повисла пауза. Затем Биркин сказал:

– Я вас задерживаю? Вообще-то я пришел к Урсуле. Она дома?

– По-моему, нет. Мне кажется, она пошла в библиотеку. Сейчас посмотрю.

Биркин слышал, как он спрашивает о ней в столовой.

– Ее нет, – возвращаясь, сказал он. – Но она долго не задержится. Вы хотели поговорить с ней?

Биркин посмотрел на собеседника удивительно спокойными, ясными глазами.

– Если откровенно, – сказал он, – я хотел попросить ее выйти за меня замуж.

Искорка света загорелась в золотисто-карих глазах пожилого мужчины.

– О-о! – протянул он, взглянув на Биркина, но затем опуская глаза под спокойным, упорным, настороженным взглядом другого мужчины: – Значит, она вас ожидает?

– Нет, – сказал Биркин.

– Нет? Я и не знал, что тут такое заварилось, – неловко улыбнулся Брангвен.

Биркин посмотрел на него и сказал про себя: «Интересно, почему это дожно было „завариться“! но вслух он сказал:

– Нет, пожалуй, это несколько внезапно, – при этом, вспоминая об их отношениях с Урсулой, он добавил – хотя я не знаю…

– Довольно внезапно, да? О! – сказал Брангвен, довольно озадаченный и расстроенный.

– С одной стороны да, – ответил Биркин. – Но не с другой.

Повисла короткая пауза, после чего Брангвен сказал:

– Да, она в своем репертуаре…

– О да! – спокойно сказал Биркин.

В резком голосе Брангвена появилась дрожь, когда он ответил:

– Хотя мне также хотелось бы, чтобы она не торопилось. Бесполезно оглядываться вокруг, когда уже будет поздно.

– О, поздно никогда не будет, – сказал Биркин, – раз уж на то пошло.

– Что вы имеете в виду? – спросил отец.

– Если человек раскаивается, что вступил в брак, значит, брак заканчивается, – сказал Биркин.

– Вы так считаете?

– Да.

– Да, но это только ваше мнение.

Биркин, не произнося ни слова, подумал про себя: «Именно так. А что касается твоего мнения, Вилл Брангвен, то нужно его обосновать».

– Полагаю, – сказал Бранвен, – вы знаете, что мы за люди? Как она была воспитана?

«Она, – подумал про себя Биркин, вспоминая, как ругался в детстве, – она еще та кошка».

– Знаю ли я, как она была воспитана? – произнес он вслух.

Он, казалось, намеренно выводит Брангвена из себя.

– Ну, – сказал Брангвен, – в ней есть все необходимое девушке – насколько это возможно, насколько мы могли ей это дать.

– Уверен, что это так, – сказал Биркин и разговор опасным образом застопорился.

Брангвен постепенно разражался. Одним своим присутствием Биркин вызывал в нем раздражение.

– И я не хочу, чтобы она потом дала задний ход, – сказал он гулким голосом.

– Почему? – спросил Биркин.

Это короткое слово выстрелило в голове Брангвена, точно ружейный выстрел.

– Почему? Потому что я не верю в ваши новомодные поступки и новомодные идеи – туда-сюда, словно лягушка в аптекарской банке. Я с подобным никогда не смирюсь.

Биркин наблюдал за ним пристальным, лишенным эмоций взглядом. Между двумя мужчинами нарастало острое противостояние.

– Да, но разве мои поступки и идеи новомодные? – спросил Биркин.

– Они-то? – Брангвен угодил в свою ловушку. – Я говорю не о вас конкретно, – сказал он. – Я имею в виду, что мои дети были воспитаны так, чтобы думать и поступать, как велит религия, как был воспитан я сам и мне не хочется видеть, что они отступили от этого.

Повисла опасная пауза.

– И за пределы этого? – спросил Биркин.

Отец колебался, он был в не лучшем положении.

– Да? Что вы имеете в виду? Все, что я хочу сказать, это то, что моя дочь… – он оборвал себя на полуслове и замолчал, поняв тщетность своих попыток.

Он чувствовал, что в некоторой степени он сбился с дороги.

– Разумеется, – сказал Биркин. – Я не хочу никому навредить или плохо повлиять. Урсула поступит так, как ей захочется.

Наступила полная тишина, потому что им совершенно не удалось понять друг друга. Биркину стало скучно. Ее отец был существом, отставшим от жизни, он был складом отзвуков старого мира. Молодой человек не сводил глаз с пожилого.

Брангвен поднял взгляд и увидел, что Биркин смотрит на него. На его лице появилось выражение сдерживаемого гнева, униженности и ощущения, что он проигрывает собеседнику в силе.

– Это что касается убеждений, – сказал он. – Я лучше увижу своих дочерей мертвыми, чем они окажутся на побегушках у первого мужчины, который подойдет и свистнет им.

Странное уязвленное сияние появилось в глазах Биркина.

– Что касается этого, – сказал он, – то насколько мне известно, скорее я буду на побегушках у женщины, а не она.

Вновь повисла пауза. Отец был несколько озадачен.

– Я знаю, – продолжал он, – что она будет делать то, что захочет – она всегда так делала. Я сделал для них все, что мог, но это неважно. Они всегда делать то, что доставляет им удовольствие, но если будут продолжать в таком же духе, то им останется только доставлять удовольствие самим себе. Но она обязана помнить, что у нее есть мать и я…

Брангвен обдумывал свои мысли.

– И вот что я вам скажу, я скорее закопаю их в могилу, чем увижу, что они занимаются той пустой ерундой, которую сегодня встретишь на каждом углу. Я скорее похороню их…

– Да, только понимаете, – медленно сказал Биркин усталым голосом, вновь начиная скучать от такого поворота разговора, – ни вам ни мне они не дадут возможности похоронить себя, потому что не их удел быть похороненными.

Брангвен взглянул на него с внезапной вспышкой нетерпеливого гнева.

– Итак, мистер Биркин, – сказал он, – я не знаю, зачем вы сюда пришли и не знаю, о чем просите. Но мои дочери – это мои дочери и мой долг присматривать за ними, пока смогу.

Внезапно Биркин нахмурился, его глаза насмешливо уставились на Брангвена. Но он остался совершенно неподвижным и спокойным. Опять последовала пауза.

– Я не имею ничего против того, чтобы вы женились на Урсуле, – через некоторое время начал Брангвен. – Это меня не касается, она будет делать так, как ей хочется, независимо от того, есть я или меня нет.