«Моя любовь – благородная дама, в ней много страсти и мало обмана», – звенела насмешливая, ироничная песня Урсулы, и Гудрун все быстрее и стремительнее кружилась в танце, перестукивая ногами, словно пытаясь сбросить с них какие-то невидимые оковы, внезапно выбрасывая руки вперед, вновь перестукивая ногами, устремляясь вперед, запрокинув голову и обнажая прекрасную полную шею, полуприкрыв глаза и ничего не видя. Желтое солнце стояло низко, клонясь к закату, и в небе уже показался тонкий, едва видный рожок месяца.

Урсула самозабвенно пела, как вдруг Гудрун остановилась и негромко окликнула ее дразнящим голосом:

– Урсула!

– Что? – очнулась Урсула, выходя от транса и открывая глаза.

Гудрун стояла, замерев, и с лукавой улыбкой показывала в сторону.

– Ой! – мгновенно испугавшись, вскрикнула Урсула и вскочила на ноги.

– Они ничего тебе не сделают, – раздался саркастический голос Гудрун.

Слева стояли несколько мохнатых шотландских коровок, которых вечернее солнце окрасило в яркие цвета. Они вонзали в небо свои рога и с любопытством тянули носы вперед, желая узнать, что тут происходит. Их глаза сверкали сквозь спутанную шерсть, а из кожистых ноздрей со свистом вырывался воздух.

– Они ничего нам не сделают? – испуганно воскликнула Урсула.

Обычно Гудрун боялась рогатого скота, но сейчас она полуотрицательно, полунасмешливо покачала головой, и на ее губах заиграла легкая улыбка.

– Урсула, по-моему, они очаровательны, – воскликнула Гудрун высоким, пронзительным голосом, похожим на крик чайки.

– Очаровательны-то очаровательны, – тревожно воскликнула Урсула, – но вдруг они на нас нападут?

Гудрун вновь взглянула на сестру с загадочной улыбкой и отрицательно покачала головой.

– Уверена, что нет, – сказала она, словно и сама пытаясь в это поверить; но в то же время она чувствовала внутри себя какую-то тайную силу и должна была испытать ее. – Садись и спой еще что-нибудь, – приказала она высоким, резким тоном.

– Мне страшно, – дрожащим голосом воскликнула Урсула, глядя на приземистых коровок, которые стояли, упершись в землю копытами, и наблюдали за происходящим сквозь спутанную бахрому шерсти темными хитрыми глазами. Тем не менее она вернулась на место.

– Они совсем безобидные, – раздался высокий голос Гудрун. – Спой что-нибудь, тебе нужно просто петь.

Было очевидно, что ее снедало загадочное страстное желание станцевать перед этими коренастыми, красивыми коровами.

Урсула запела срывающимся голосом, то и дело не попадая в ноты:

– «А где-то в Теннесси»[26] …

Ее голос звучал озабоченно. Но, несмотря на это, Гудрун вытянула руки вперед, запрокинула голову и в странном трепещущем танце устремилась навстречу животным, вытягиваясь, словно охваченная магической силой, перестукивая ногами так, будто она была не способна контролировать свои чувства, выбрасывая вперед руку – предплечье, запястье, кисть. Она резким броском вытягивала руки вперед и опускала их вниз, вперед, вперед и вниз; а они, коровки, смотрели, как сотрясались и поднимались ее груди, как она, словно во власти страстного экстаза, запрокидывала голову, открывая шею, но вместе с тем эта, не знающая покоя, белая фигура, неуловимо подбиралась ближе и ближе, погрузившись в восторженный транс, подобно волне накатывая на животных, которые ждали, слегка нагнув головы, немного испуганно и ошеломленно. Они, чьи гладкие рога пронзали прозрачный воздух, неустанно наблюдали, как белая женская фигура наплывала на них, охваченная завораживающей дрожью – танцем. Она чувствовала, что они стоят прямо перед ней, казалось, электрические заряды перетекали из их грудей в ее ладони. Она вот-вот дотронется до них, они уже близко. Резкая дрожь страха и одновременно удовольствия пронзила ее тело. А Урсула, словно заколдованная, все также выводила тонким, высоким голосом, который так не подходил для этой песни, мелодию, звеневшую в вечернем воздухе подобно магическому песнопению.

Гудрун слышала, как тяжело, беспомощно, испуганно и в то же время зачарованно дышали животные. Да, этим гуляющим на свободе шотландским коровкам с растрепанной мохнатой шерстью страх не ведом. Внезапно одна из них всхрапнула, нагнула голову и попятилась.

– Хей! Эй там! – донесся до них громкий голос из рощицы.

Коровы тут же бросились в рассыпную, отступая назад, словно повинуясь единому порыву, и устремились вверх по склону. Их шерсть развевалась подобно рыжим языкам пламени. Гудрун замерла в ожидании на своем месте, Урсула поднялась на ноги.

Джеральд и Биркин наконец-то нашли их, и Джеральд закричал, чтобы отогнать от девушек коров.

– Может, скажете, что это вы такое делаете? – воскликнул он высоким, удивленно-озадаченным голосом.

– Зачем вы пришли? – резко вопросом на вопрос ответила Гудрун.

– Как это, по-вашему, называется? – повторил Джеральд.

– Это называется ритмикой, – смеясь, трепешущим голосом ответила Урсула.

Гудрун стояла, напустив на себя холодный вид, и неприязненно рассматривала вновь пришедших удивленным, мрачным взглядом, замерев на несколько мгновений. А потом она стала подниматься по склону холма, вслед за коровами, которые там, наверху, опять превратились в маленькое зачарованное стадо.

– Куда вы? – крикнул ей вслед Джеральд. И поспешил за ней.

Солнце спряталось за холмом, тени жались к земле, и свет постепенно угасал.

– Не самая подходящая для танца песня, – сказал Биркин Урсуле с мимолетной сардонической усмешкой. В следующее мгновение он уже тихо напевал себе под нос и вытанцовывал перед ней причудливую чечетку, – все его тело ходило ходуном, застывшее лицо вспыхивало бледным светом, ноги отбивали быструю насмешливую дробь, и казалось, что его трясущееся туловище мечется, как тень, между головой и ногами.

– Похоже, мы все посходили с ума, – сказала Урсула, испуганно рассмеявшись.

– Жаль, что нельзя стать еще более безумным, – ответил он, не прекращая своей нескончаемой конвульсивной пляски. И внезапно он наклонился к ней и поцеловал ее пальцы, едва коснувшись их губами, а затем приблизил лицо к ее лицу и, едва заметно ухмыляясь, заглянул в ее глаза. Она в замешательстве отпрянула.

– Обиделась? – иронично спросил он, внезапно останавливаясь и обретая прежнюю сдержанность. – Мне казалось, тебе нравится легкий налет романтики.

– Но только не так, – сказала она, смущенная и озадаченная, почти оскорбленная.

Но в глубине души она была очарована этим трясущимся, подергивающимся телом, которое безудержно отдавалось собственным движениям, и этим мертвенно-бледным иронически улыбающимся лицом. Но она мгновенно напустила на себя чопорный, осуждающий вид. Для человека, который обычно был таким серьезным, подобное поведение было почти непристойным.

– А почему бы и не так? – насмешливо спросил он и в ту же секунду вновь начал ту же невероятно быструю, раскованную, бешеную пляску, с вызовом поглядывая на девушку.

И с теми же стремительными, неизменными движениями он все приближался и приближался, и тянулся к ней с невероятно глумливой, язвительной усмешкой, и поцеловал бы ее вновь, если бы она не отшатнулась.

– Нет, не надо! – воскликнула она – ей стало по-настоящему страшно.

– Корделия вернулась, – саркастически сказал он.

Эти слова больно кольнули ее, точно были страшным оскорблением. Она понимала, что по его замыслу они таковыми и были и это совершенно сбило ее с толку.

– А ты, – воскликнула она в ответ, – почему ты всегда вкладываешь в свои слова такую откровенность, такую ужасающую откровенность?

– Чтобы их было легче произносить, – ответил он, довольный своей мыслью.

Джеральд Крич, прищурив сияющие упорством глаза, быстрым шагом направился к холму вслед за Гудрун. Коровы стояли на выступе холма, уткнувшись друг в друга носами, и наблюдали за тем, что происходило внизу – как мужчины в белом суетятся возле белых женских фигур; но больше всего их занимала медленно приближавшаяся к ним Гудрун. Она на мгновение остановилась, оглянулась назад, на Джеральда, а затем посмотрела на стадо.

Внезапно она вскинула руки и резко бросилась к длиннорогим коровам – она бежала короткими, прерывистыми перебежками, останавливаясь на мгновение и пристально рассматривая их, а затем вновь всплескивая руками и вновь атакуя их. Так продолжалось до тех пор, пока они не перестали топтаться на месте и, сопя от страха, не подались назад, не оторвали головы от земли и не бросились врассыпную навстречу вечернему сумраку. Они убежали так далеко, что стали казаться совсем крошечными, но даже и тогда они не останавливались.

Гудрун смотрела им вслед, и на лице ее застыл вызов.

– Зачем нужно было их так пугать? – спросил, поравнявшись с ней, Джеральд.

Она не ответила на его вопрос, только отвернулась в сторону.

– Знаете, это небезопасно, – настойчиво продолжал он. – Если бы они побежали, это могло бы плохо кончиться.

– Побежали куда? Прочь? – бросила она громким язвительным тоном.

– Нет, – сказал он, – побежали на вас.

– Побежали на меня? – продолжала насмешничать она.

Но он так ничего и не понял.

– Видите ли, однажды они насмерть забодали корову одного здешнего фермера, – сказал он.

– Меня это никак не касается, – произнесла она.

– А вот меня это касалось самым непосредственным образом, – ответил он, – поскольку этот скот моя собственность.

– Каким же образом он превратился в вашу собственность? Вы что, проглотили его? Дайте-ка мне одну корову, – сказала она, протягивая руку.

– Вы знаете, куда они пошли, – сказал он, указывая на холм. – Можете взять одну, если только согласитесь на то, чтобы ее прислали потом.

Она окинула него непроницаемым взглядом.

– Думаете, я боюсь вас и ваших коров? – осведомилась она.