Гудрун продолжала молчать, некрасиво сжав губы. Наконец она заговорила:

— Ты знаешь, куда он предлагает ехать?

— Да. В Тироль — он часто бывал там, когда жил в Германии, — красивое местечко, туда ездят студенты заниматься зимним спортом.

В мозгу Гудрун промелькнула сердитая мысль: «Обо всем уже договорились».

— Знаю, — сказала она, — это в сорока километрах от Инсбрука. Так?

— Я не знаю точно, где это… но все равно, будет чудесно, ведь правда?.. Высоко в горах, среди ослепительного снега…

— Лучше не бывает! — иронически произнесла Гудрун.

Ее интонация задела Урсулу.

— Не сомневаюсь, что Джеральд говорил с Рупертом так, как не говорят о поездке с type…

— Я, однако, знаю, что он свободно якшается с дамами такого пошиба.

— Вот как! А откуда тебе это известно? — удивилась Урсула.

— Слышала об одной натурщице из Челси, — холодно ответила Гудрун.

Теперь замолчала Урсула.

— Что ж, — сказала она с деланым смешком, выдержав паузу, — надеюсь, ему было с ней хорошо. — После этих слов Гудрун еще больше помрачнела.

Глава двадцать восьмая

Гудрун в кафе «Помпадур»

Близилось Рождество, все четверо готовились сняться с места. Урсула и Беркин паковали немногочисленные личные вещи, чтобы можно было при первой необходимости быстро отослать их в ту страну и город, которые они наконец выберут. Гудрун была очень возбуждена. Она любила новые места.

Гудрун и Джеральд первыми отправились через Лондон и Париж в Инсбрук, где должны были дождаться Урсулу и Беркина. В Лондоне они задержались на одну ночь. Побывали в мюзик-холле, а потом зашли в кафе «Помпадур».

Гудрун терпеть его не могла, однако всякий раз сюда возвращалась, как и большинство знакомых художников. Она испытывала отвращение к самой атмосфере ничтожного порока, мелочной зависти и мелкого искусства. И все же каждый раз, когда была в Лондоне, приходила сюда. Как будто была обязана навестить этот небольшой, неторопливый, расположенный в центре водоворот разрушения и распада — просто отметиться.

Сидя здесь с Джеральдом, она пила сладковатый ликер и недовольно разглядывала компании за столиками. Она ни с кем не здоровалась, но молодые люди часто приветствовали ее издали, а фамильярные улыбки говорили о близком знакомстве. Она же обдавала их холодом. У Гудрун раскраснелись щеки, она получала определенное удовольствие от пребывания здесь, ее темные, мрачные глаза смотрели на остальных посетителей отстраненно, как если бы она попала в бродячий зверинец, где показывают убогих, обезьяноподобных существ. Боже, ну и сборище уродов! От гнева и отвращения у нее закипела кровь в жилах. Несмотря на это, она должна была сидеть и наблюдать, наблюдать. Один или два гостя подошли к ней поговорить. Со всех сторон на нее поглядывали — украдкой или слегка насмешливо, мужчины через плечо, женщины из-под шляпок.

Здесь были все те же люди: в углу Карлион с учениками и со своей девушкой, затем Холлидей, Либидников и их женское окружение — все собрались здесь. Гудрун наблюдала за Джеральдом. От нее не укрылось, что его взгляд на мгновение задержался на Холлидее и его друзьях. Те были настороже и приветствовали его кивком, Джеральд кивнул в ответ. За столиком раздались смешки и шушуканье. Компания подговаривала на что-то Минетту.

Наконец она встала из-за стола. На ней было необычное платье из темного шелка с расходящимися светлыми лучами — очень эффектное. Она похудела, глаза казались еще больше, но взгляд менее сосредоточен. В остальном она не изменилась. Пока она шла к ним, Джеральд не спускал с нее глаз, в которых горел огонек. Минетта протянула ему тонкую бледную руку.

— Как поживаешь? — спросила она.

Джеральд пожал протянутую руку, но продолжал сидеть, она же стояла рядом, у стола. Минетта холодно кивнула Гудрун, — она не была с ней знакома, но часто видела и еще больше о ней слышала.

— Прекрасно, — ответил Джеральд. — А ты?

— Очень ховошо. А как Вупевт?

— Руперт? Тоже прекрасно.

— Я не о том. Что слышно о его браке?

— A-а… Да, он женился.

Глаза Минетты загорелись.

— Он действительно это сделал? Когда он женился?

— На прошлой неделе или неделей раньше.

— Пвавда? Он никому не сообщил.

— Это так.

— Ты не считаешь, что это неховошо?

Последняя фраза прозвучала с некоторым вызовом.

Минетта хотела показать: она не сомневается, что Гудрун прислушивается к их разговору.

— Мне кажется, ему просто не до этого.

— Но почему? — настаивала Минетта.

Ответом было молчание. Эта изящная, хорошенькая, коротко стриженная куколка, стоящая рядом с Джеральдом, проявляла неприятную, фальшивую настойчивость.

— Долго пвобудешь в городе? — спросила она.

— Один вечер.

— Ах, только один вечер. Подойдешь погововить с Джулиусом?

— Не сегодня.

— Ладно. Так ему и певедам. — Затем с колдовским очарованием: — А выглядишь ты шикавно!

— Да я и чувствую себя так. — Джеральд отвечал спокойно и естественно, с насмешливой искоркой в глазах.

— Ховошо пвоводишь время?

Это был целенаправленный удар в сторону Гудрун, — последние слова Минетта произнесла ровным, лишенным эмоций голосом, с непринужденной бестактностью.

— Да, — бесстрастно ответил Джеральд.

— Жаль, что редко у нас бываешь. Не очень ты хранишь верность старым друзьям.

— Не очень, — ответил он.

Минетта простилась с ними кивком головы, как бы желая доброго вечера, и медленно вернулась к своей компании. Гудрун отметила ее необычную походку — напряженную, с судорожными рывками бедер. До них отчетливо донесся ее ровный, безжизненный голос.

— Он не подойдет — у него другое занятие. — За столиком послышался смех и тихие насмешливые голоса.

— Она ваша подруга? — спросила Гудрун, невозмутимо глядя на Джеральда.

— Однажды я останавливался с Беркином у Холлидея, — ответил он, твердо встретив ее хладнокровный, сдержанный взгляд. Гудрун понимала, что Минетта одна из его любовниц, и он знал, что она это знает.

Гудрун оглянулась, подзывая официанта. Она заказала только коктейль со льдом. Это удивило Джеральда — он не понимал, что случилось.

В компании Холлидея все крепко выпили и были настроены агрессивно. Они громко обсуждали Беркина, высмеивали его — особенно женитьбу.

— Не говорите мне о Беркине, — визжал Холлидей. — Меня от него тошнит. Он не лучше Иисуса. «Боже, что сделать мне для моего спасения!»

И он загоготал пьяным смехом.

— Помнишь письма, которые он нам слал? — раздался торопливый голос русского. — «Желание священно…»

— Как же! — воскликнул Холлидей. — Замечательные письма. Кажется, одно у меня с собой. В кармане — я уверен.

И он вытащил какие-то бумаги из бумажника.

— Уверен, одно — ик! — что это со мной! — при мне.

Джеральд и Гудрун пристально следили за происходящим.

— Вот оно, прекрасно — ик! — замечательно! Не смеши меня, Минетта, я от этого начинаю икать. Ик!.. — Раздался дружный смех.

— Что он там пишет? — спросила, склоняясь к нему, Минетта, короткие белокурые волосы упали ей на лицо. Маленькая удлиненная светлая головка выглядела непристойно — особенно с открытыми ушами.

— Подождите… да подождите вы! Нет, в руки не дам. Я прочту вслух. Прочту отрывки — ик! — да что же это такое! Может, выпить воды, чтобы кончилась эта ужасная икота? Ик! Ох, мне с ней не справиться.

— Это не то письмо, где он говорит о единстве тьмы и света и Потоке Развращенности? — произнес Максим отчетливым, торопливым голосом.

— Думаю, то, — сказала Минетта.

— Ты так думаешь? А я забыл — ик! — Холлидей раскрыл письмо. — Ик! Да, это оно! Чудесно! Одно из лучших «У каждого народа наступает время, — читал он нараспев четким голосом священника, произносящего библейские тексты, — когда желание разрушать превосходит все другие желания. У отдельной личности это желание в конечном счете сводится к разрушению себя» — ик! — Тут он замолчал и поднял глаза.

— Надеюсь, он основательно продвинулся в разрушении себя, — раздался торопливый голос русского. Холлидей захихикал, небрежно откинув голову.

— Да чего там разрушать, — сказала Минетта. — Он такой худой, что от него осталась одна тень.

— Только послушайте! Как красиво! Мне так нравится! Кажется, даже икота кончилась, — визжал Холлидей. — Дайте я дальше прочту. «Это желание сводится к умалению себя, возвращению к истокам, минуя Поток Развращенности, возвращению к первоначальным, элементарным условиям существования». Я определенно нахожу это великолепным. И почти отменяющим Библию…

— Как же… Поток Развращенности, — сказал русский. — Я помню это определение.

— Да он всегда талдычит о развращенности, — поддержала его Минетта. — Наверное, сам развращен до корней волос, потому это его и заботит.

— Точно! — согласился русский.

— Дайте же дочитать до конца! Вот исключительно выдающееся место! Только вслушайтесь! «И в этом величайшем обратном движении, возвращении вспять сотворенной жизненной плоти мы обретем знание — и не только его, а и фосфоресцирующий экстаз острого наслаждения». Мне кажется, эти фразы просто до нелепого великолепны. Разве вам не кажется, что они почти так же хороши, как проповеди Иисуса. «И если ты, Джулиус, хочешь пережить экстаз перехода в новое состояние вместе с Минеттой, вы должны двигаться в этом направлении до конца. Но в тебе, несомненно, есть также активное стремление к подлинному творчеству, к отношениям полного доверия, при которых ты сумеешь преодолеть процесс разложения в обществе цветов порока и отойдешь от него…» Интересно, что это за цветы порока? Минетта, ты цветок порока.