Дэвид Лоуренс - Влюбленные женщины

Гудрун знала, что посещение Шортлендза — решающее событие для нее. Оно подразумевало, что Джеральд Крич станет ее любовником. И хотя она упиралась, не желая принимать такое условие, но в душе знала, что пойдет. Гудрун тянула время. Вспоминая с болью в душе пощечину и поцелуй, она говорила себе: «В конце концов, что в этом такого? Пусть поцелуй. Пусть даже пощечина. Что за дело? Все это мгновения — промелькнули, и нет их. Я могу перед отъездом посетить Шортлендз, хотя бы для того, чтобы увидеть дом собственными глазами». В ней жило ненасытное любопытство — ей хотелось все знать и видеть самой.

Хотелось также взглянуть на Уинифред. Услышав в ту ночь голос девочки с парохода, она почувствовала мистическую связь с ней.

Гудрун беседовала с отцом девочки в библиотеке. Потом он послал за дочерью. Она пришла в сопровождении гувернантки.

— Уинни, это мисс Брэнгуэн, она любезно согласилась давать тебе уроки рисования и лепки — будешь лепить своих любимых животных, — сказал отец.

Девочка взглянула с интересом на Гудрун, потом сделала шаг вперед и, не глядя в лицо, протянула руку. Под детской сдержанностью скрывалось абсолютное sang froid[71] и равнодушие, даже некоторая безотчетная грубость.

— Здравствуйте! — сказала девочка, не поднимая глаз.

— Здравствуй! — сказала Гудрун.

Уинифред отступила, и Гудрун представили гувернантку-француженку.

— Прекрасный день для прогулки, — весело сказала гувернантка.

— Просто замечательный, — отозвалась Гудрун.

Уинифред наблюдала за ними со стороны. Новое знакомство ее забавляло, но пока оставалось неясным, что представляет собой гостья. Девочка знала многих людей, но мало кто что-то значил для нее. К гувернантке Уинифред относилась как к пустому месту, она просто мирилась с ее пребыванием в доме и с легким презрением, с равнодушием высокомерного ребенка соглашалась терпеть ее минимальную власть над собой.

— Что скажешь, Уинифред? — спросил отец. — Разве ты не рада мисс Брэнгуэн? Она делает деревянные и глиняные фигурки животных и птиц. Они так хороши, что о них пишут в газетах и превозносят до небес.

Уинифред слабо улыбнулась.

— Кто тебе это сказал, папочка? — спросила она.

— Кто сказал? Гермиона сказала и Руперт Беркин.

— Вы их знаете? — спросила Уинифред, не без вызова поворачиваясь к Гудрун.

— Знаю, — ответила та.

Уинифред немного перестроилась. Она была готова относиться к Гудрун как к одной из прислужниц. Теперь ей стало ясно, что их отношения будут скорее дружественными. Это ее обрадовало. Слишком много было вокруг людей, занимавших по отношению к ней более низкое положение. С ними девочка держалась снисходительно, с добродушным юмором.

Гудрун была совершенно спокойна. Она не придавала большого значения этому визиту и относилась к нему скорее как к театральному зрелищу. Однако Уинифред была независимым, ироничным ребенком, и Гудрун понимала, что той в жизни придется трудно. Девочка понравилась ей и заинтересовала. При первой встрече обе чувствовали себя неловко. Ни Уинифред, ни ее будущая учительница не обладали светским тактом.

Однако вскоре они встретились в мире игры и фантазии. Уинифред признавала только похожих на себя людей — веселых и насмешливых. К любимым животным она относилась серьезно, все же остальное вызывало у нее веселую иронию. Что до питомцев, то на них она выплескивала всю нежность и дружеское участие, — прочие отношения принимала как скучную неизбежность.

У нее была собака — пекинес по кличке Лулу, девочка его очень любила.

— Давай нарисуем Лулу, — предложила Гудрун, — и постараемся показать, что есть в нем такого, чего нет в других собаках.

— Лапочка! — воскликнула Уинифред и, бросившись к собаке, сидевшей с задумчивым видом на каминной плите, покрыла поцелуями ее пучеглазую мордочку. — Милый, хочешь, тебя нарисуют? Хочешь, мамочка нарисует твой портрет? — Она радостно засмеялась, повернулась к Гудрун и сказала: — Давайте!

Они взяли карандаши, бумагу и приготовились рисовать.

— Красавец мой! — воскликнула Уинифред, тиская собаку. — Сиди смирно, а мамочка нарисует тебя. — Пучеглазая собака смотрела на девчушку с печальным смирением. Уинифред горячо расцеловала Лулу и сказала: — Интересно, что у меня получится? Уверена, ничего хорошего.

Рисуя, она тихо хихикала, иногда у нее вырывалось:

— Радость моя, какой же ты красивый!

Со смехом Уинифред бросалась обнимать пекинеса, она выглядела при этом виноватой, как будто обижала его. Песик сидел не шевелясь, с выражением вынужденной старческой покорности на темной плюшевой мордочке. Уинифред рисовала неторопливо, склонив голову набок; напряженная тишина обволакивала ее, в глазах застыло озорное выражение. Казалось, она колдует. Но вот девочка закончила рисовать, перевела взгляд с собаки на рисунок и воскликнула с неподдельным сожалением и одновременно с озорным лукавством:

— Красавец мой, зачем это все?

Она сунула рисунок собаке под нос. Лулу отвел мордочку в сторону, как бы переживая чувство обиды и разочарования, а девочка порывисто расцеловала выпуклый лобик.

— Это Лулу! Это малыш Лулу! Взгляни на рисунок, дорогой! Взгляни на свой портрет — его нарисовала мамочка!

Уинифред сама бросила взгляд на рисунок и засмеялась. Потом еще раз поцеловала собаку и со скорбным видом направилась к Гудрун, чтобы теперь показать рисунок ей.

На бумаге было гротескное изображение смешного зверька. Рисунок был настолько живой и комичный, что Гудрун не могла не улыбнуться. Стоя рядом, Уинифред радостно хихикала и говорила:

— Совсем не похоже, правда? Он гораздо красивее. Он так прекрасен, Лулу, прелесть моя. — И она опять бросилась обнимать погрустневшую собаку. Пекинес смотрел на маленькую хозяйку печальными глазами, укоризна во взгляде несколько смягчалась его преклонным возрастом. Девочка порхнула назад к рисунку и засмеялась от удовольствия.

— Совсем не похоже, правда? — сказала она Гудрун.

— Нет, очень похоже, — ответила Гудрун.

Девочка бережно держала в руках рисунок, всюду носила его с собой и смущенно предлагала всем посмотреть.

— Посмотри! — сказала она и сунула отцу рисунок.

— Да это же Лулу! — воскликнул он, с удивлением рассматривая изображение. Его дочь, стоя рядом, издала довольный смешок.

Когда Гудрун впервые пришла в Шортлендз, Джеральд был в отъезде. Но в первое же утро после возвращения он ждал ее прихода. Утро было теплое и солнечное. Джеральд бродил по саду, разглядывая цветы, которые проклюнулись в его отсутствие. Он был, как всегда, подтянут, чисто выбрит, белокурые волосы, вспыхивающие золотом на солнце, тщательно причесаны на косой пробор, короткие светлые усики аккуратно подстрижены, в глазах — добрая озорная усмешка, которая многих вводила в заблуждение. Он был в трауре, одежда хорошо сидела на его плотном теле. Однако когда он останавливался перед клумбами, любуясь цветами, отчуждение и тревога обволакивали его, словно ему чего-то не хватало.

Джеральд не заметил, как подошла Гудрун. На ней было синее платье и желтые шерстяные чулки, как у детей из сиротского приюта. Джеральд смотрел на нее с удивлением. Ее чулки всегда приводили его в замешательство. Бледно-желтые чулки и тяжелые черные туфли. Уинифред — она играла в саду с гувернанткой и собаками — мигом подлетела к Гудрун. На девочке было платье в черно-белую полоску. Волосы были подстрижены довольно коротко и доходили полукругом до плеч.

— Сегодня мы будем рисовать Бисмарка, да? — спросила она, беря Гудрун под руку.

— Хорошо. Тебе этого хочется?

— Да! Очень! Просто ужасно! Сегодня Бисмарк чудо как хорош — такой энергичный. А какой большой — прямо лев! — Девочка насмешливо захихикала над таким преувеличением. — Настоящий царь зверей.

— Bonjour, Mademoiselle[72], — приветствовала Гудрун француженка, изогнувшись в легком поклоне, такие поклоны Гудрун терпеть не могла.

— Winifred veut tant faire le portrait de Bismarck! Oh, mais toute la matinée… «Сегодня утром мы будем рисовать Бисмарка!» — говорит она. С est un lapin, n’est-ce pas, mademoiselle[73]?

— Oui, c’est un grand lapin blanc et noir. Vous ne l’avez par vu[74]? — спросила Гудрун на хорошем, но несколько тяжеловатом французском.

— Non, mademoiselle, Winifred n’a jamais voulu me le faire voir. Tant de fois je lui ai demandé, «Qu’est-ce donc que ce Bismarck, Winifred?» Mais elle n’a pas voulu me le dire. Son Bismarck, c’était un mystère[75].

— Oui, c’est un mystère! Мисс Брэнгуэн, подтвердите, что Бисмарк — загадка, — воскликнула Уинифред.

— Бисмарк — загадка, Bismarck, c’est un mystère, der Bismarck, er ist ein Wunder[76] — Эти слова Гудрун произнесла как магическую формулу.

— Ja, er ist ein Wunder, — повторила Уинифред с наигранной серьезностью, из-под которой так и рвался озорной смех.

— Ist er auch ein Wunder?[77] — с легкой насмешкой спросила гувернантка.

— Doch[78]! — равнодушно отрезала Уинифред.

— Doch ist er nicht ein König[79]. Бисмарк не был королем, Уинифред. Он был всего лишь… il n’était que chancelier[80].

— Qu’est-ce qu’un chancelier?[81] — поинтересовалась Уинифред, и в голосе ее сквозил налет презрительного равнодушия.

— A chancelier — это канцлер, что-то вроде судьи, — сказал Джеральд, подходя и пожимая руку Гудрун. — Скоро вы сложите о Бисмарке песню, — прибавил он.

Гувернантка немного выждала и сделала осторожный поклон, приветствуя хозяина.

— Выходит, вам не показывают Бисмарка, мадемуазель? — сказал Джеральд.

— Non, Monsieur[82].

— Очень плохо с их стороны. Что вы собираетесь с ним сделать, мисс Брэнгуэн? Предлагаю отнести его на кухню и зажарить.