Дэвид Лоуренс - Влюбленные женщины

Гудрун мгновенно залилась краской, уловив в его словах упрек.

Воцарилось молчание. Джеральд стоял и, подобно работнику береговой охраны, следил, как гости поднимаются на борт. Он был очень красив, держался независимо, однако напряженность, с какой он следил за посадкой, портила впечатление.

— Где будете пить чай? Здесь или на лужайке у дома, под тентом? — спросил Джеральд.

— А нельзя ли нам раздобыть лодку и уплыть куда-нибудь подальше? — сказала Урсула, она всегда брала быка за рога.

— Уплыть подальше? — с улыбкой переспросил Джеральд.

— Видите ли, — вмешалась Гудрун, покраснев от грубости Урсулы, — мы здесь почти никого не знаем и потому ощущаем себя посторонними.

— Я сейчас же познакомлю вас кое с кем. Нет ничего проще, — беспечно сказал Джеральд.

Гудрун внимательно посмотрела на мужчину — нет ли в его словах подвоха, потом улыбнулась.

— Вы, конечно, понимаете, что мы имеем в виду, — сказала она. — Нам хотелось бы осмотреть вон то местечко. — Гудрун указала на рощицу на противоположном берегу. — Выглядит прелестно. Мы могли бы там даже искупаться. Не правда ли, дивное зрелище — особенно при этом освещении. Мне кажется, так может выглядеть излучина Нила.

Джеральда позабавил ее наигранный восторг и сравнение со столь далекой рекой, он улыбнулся.

— Если только это местечко достаточно далеко для вас, — съязвил он, поспешив прибавить: — Разумеется, это можно устроить, надо только найти лодку. Похоже, их все разобрали.

Глядя на озеро, он мысленно пересчитывал лодки с отдыхающими.

— Это было бы замечательно! — воскликнула мечтательно Урсула.

— А чаю не хотите? — спросил Джеральд.

— Ну, мы могли бы выпить по чашечке и тут же отплыть, — сказала Гудрун.

Джеральд переводил взгляд с одной сестры на другую, продолжая улыбаться. Он был немного задет и одновременно заинтригован.

— А с управлением вы справитесь? — спросил он.

— С легкостью, — сухо ответила Гудрун. — Мы умеем грести.

— Не сомневайтесь! — воскликнула Урсула. — Мы обе дадим сто очков вперед водяному пауку.

— Вот как? У меня есть каноэ, я его никому не даю — боюсь несчастного случая. Как вам кажется, вы с ним справитесь?

— Конечно, — ответила Гудрун.

— Вы просто ангел! — воскликнула Урсула.

— Только, умоляю, будьте осторожней — хотя бы ради меня: ведь я отвечаю за все, что происходит на воде.

— Не сомневайтесь, — заверила его Гудрун.

— Кроме того, мы обе прекрасно плаваем, — прибавила Урсула.

— Тогда я прикажу собрать корзину со всем необходимым, и вы устроите пикник на острове — как вам такая идея?

— Просто потрясающе! Как мило с вашей стороны! — воскликнула Гудрун и снова густо покраснела. Нежность и благодарность, сквозившие в голосе женщины, заставили кровь вскипеть в его жилах.

— Где Беркин? — спросил Джеральд с горящими глазами. — Он поможет мне спустить каноэ на воду.

— А как ваша рука? Не болит? — Гудрун задала этот вопрос довольно тихо, чтобы не привлекать излишнего внимания. О травме упомянули впервые, и то, как деликатно она это сделала, захлестнуло Джеральда нежностью. Он вынул из кармана забинтованную руку, посмотрел на нее и снова сунул в карман. Гудрун вздрогнула при виде белой повязки.

— Управлюсь и одной рукой. Каноэ легкое, как перышко, — сказал Джеральд. — А вот и Руперт! Руперт!

Беркин оторвался от светской беседы и подошел к ним.

— А что с рукой? — поинтересовалась Урсула, последние полчаса она с трудом сдерживала себя, чтобы не задать этот вопрос.

— С рукой? — переспросил Джеральд. — Повредил инструментами.

— Очень болело? — спросила Урсула.

— Да. Особенно поначалу. Теперь уже лучше. Раздробило пальцы.

— Ох! — выдохнула Урсула, болезненно морщась. — Не выношу, когда калечат себя. Боль передается мне. — И она покачала головой.

— Чем могу помочь? — спросил Беркин.

Мужчины вынесли легкую коричневую лодочку и спустили ее на воду.

— Вы уверены, что с вами ничего не случится? — спросил Джеральд.

— Совершенно уверены, — ответила Гудрун. — Будь хоть малейшее сомнение, я никогда не стала бы впутывать в это вас. Но у меня в Аранделе было каноэ, и я прекрасно с ним управлялась.

Итак, дав слово, что ничего не случится, как это сделал бы мужчина, Гудрун и Урсула ступили в хрупкую лодочку и осторожно оттолкнулись от берега. Мужчины стояли и следили за ними. Гудрун работала веслом. Она знала, что мужчины наблюдают, и от этого ее движения были замедленными и неловкими. Ее лицо пылало огнем.

— Большое спасибо! — крикнула она Джеральду, когда каноэ заскользило по воде. — Такое приятное ощущение — будто сидишь на листе.

Эта фантазия рассмешила его. На расстоянии голос Гудрун звучал необычно и резко. Джеральд следил, как она гребет. В ее облике было что-то детское — выражение лица доверчивое и почтительное, как у ребенка. Он не спускал с нее глаз. Гудрун испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение оттого, что кажется юной и нежной стоящему на причале красивому и сильному мужчине в белом костюме — сейчас самому важному для нее на свете. Она не обращала ни малейшего внимания на неясную, расплывшуюся на солнце фигуру стоявшего рядом Беркина. Она видела только одного человека.

Каноэ с легким плеском рассекало воду. На краю лужайки в обрамлении ив виднелись полосатые навесы для купальщиков, каноэ миновало их и поплыло дальше, вдоль открытого берега, лугов, позолоченных послеполуденным солнцем. Большинство лодок укрылось в тени поросшего лесом противоположного берега, оттуда доносились голоса и смех. Гудрун направила каноэ к облюбованной ранее рощице — та утопала в солнце и манила их издали.

Подплыв ближе, сестры увидели ручеек, втекающий в озеро, там рос камыш и розовый кипрей, а немного в стороне был песчаный пляж Туда они и подвели осторожно каноэ и, предварительно сняв чулки и туфли, прошли по краю воды на поросший травой берег. Чистая и теплая вода ласково омывала ноги. Сестры внесли лодку на сухое место и радостно огляделись вокруг. Они были одни здесь. В озеро впадал затерявшийся в траве ручеек, а позади, на холме, густо росли деревья.

— Можно искупаться, а потом выпить чаю, — предложила Урсула.

Они огляделись. Здесь их никто не мог увидеть, незаметно подплыть тоже было невозможно. Урсула мигом сбросила с себя всю одежду, скользнула в воду и поплыла. Гудрун поспешила присоединиться к ней. Некоторое время они медленно кружили в воде неподалеку от места впадения ручейка, испытывая сказочное блаженство. Выйдя на берег, они, подобно нимфам, побежали в рощу.

— Как прекрасно быть свободной! — говорила Урсула; нагая, с развевающимися волосами, она стремительно носилась между деревьями. Здесь росли величественные, роскошные буковые деревья, на серо-стальной основе из стволов и сучьев тут и там пробивалась густая, сочная зелень, — только северная сторона все еще оставалась голой, потому ничто не заслоняло отсюда вида вдаль.

Обсохнув на бегу, девушки быстро оделись и сели пить ароматный чай. Они устроились к северу от рощицы, на залитом солнцем склоне — одни в своем первобытном мирке. Кроме горячего и ароматного чая в корзине отыскались сандвичи с икрой и огурцом и пирожные, пропитанные ромом.

— Ты счастлива, Рун? — восторженно воскликнула Урсула, поднимая глаза на сестру.

— Очень, Урсула, — серьезно ответила Гудрун, глядя на заходящее солнце.

— И я тоже.

Когда сестры были вдвоем и делали то, что им нравилось, они находились в гармонии с окружением и были счастливы. Сейчас они как раз переживали те ни с чем не сравнимые мгновения свободы и наслаждения, которые знакомы только детям, — когда все воспринимается как сказочное, необыкновенное приключение.

Девушки выпили чаю, но продолжали сидеть на том же месте — молчаливые и сосредоточенные. Потом Урсула, у который был красивый сильный голос, негромко запела: «Annchen von Tharau»[54]. Сидя под деревом, Гудрун слушала пение сестры, и вдруг острая тоска пронзила ее сердце. Рассеянно мурлыча песенку, Урсула выглядела такой спокойной и самодостаточной — царица в центре собственной вселенной. Гудрун почувствовала себя лишней. Тягостное ощущение собственного одиночества, вычеркнутости из жизни, положение наблюдателя в то время как Урсула была деятелем, всегда заставляло Гудрун страдать и добиваться того, чтобы сестра вспомнила о ней и тогда между ними снова воцарилась прежняя связь.

— Ты не возражаешь, если я под твое пение займусь Далькрозом[55]? — спросила она необычно тихим голосом, еле шевеля губами.

— Что ты сказала? — спросила Урсула, удивленно поднимая глаза.

— Ты будешь петь, пока я стану делать ритмическую гимнастику? — Для Гудрун было мучительно еще раз задать тот же вопрос.

Урсула немного помолчала, собираясь с мыслями.

— Пока ты станешь делать?.. — рассеянно переспросила она.

— Гимнастику Далькроза, — ответила Гудрун, переживая муки стыда, несмотря на то, что говорила с сестрой.

— Ах, гимнастику Далькроза! Я не расслышала. Конечно! С удовольствием буду смотреть! — воскликнула Урсула с детской радостью. — А что мне петь?

— Пой что хочешь, — я подстроюсь.

Но Урсула никак не могла придумать, что ей петь. Наконец она затянула песню, в голосе ее сквозило озорство:

Гудрун неспешно, словно невидимые цепи сковывали ей руки и ноги, задвигалась в такт пению, она ритмически притоптывала или взмахивала ногами, совершала замедленные, симметричные движения руками и плечами — разводила руки в стороны, вздымала их над головой, внезапно отбрасывала назад, поднимая высоко подбородок, и при этом ни на секунду не забывала отбивать ритм ногами, словно свершала странный колдовской обряд; белое, охваченное экстазом тело будто танцевало странную, сотканную из контрастов рапсодию, — оно металось то в одну, то в другую сторону и, казалось, временами воспаряло, подхваченное волшебным порывом, исходя судорогой.