— Кто это? — поинтересовалась Гудрун.

— Мистер Роддайс, брат мисс Роддайс. Думаю, это он, — сказал сэр Джошуа.

— Да, Солси — ее брат, — подтвердила маленькая графиня, оторвавшись на секунду от чтения только для того, чтобы подтвердить эту информацию на своем слегка гортанном английском.

Все выжидали. И тут из-за кустов показалась высокая фигура Александра Роддайса, он шел к ним широким шагом, как романтический герой Мередита[24], вызывающий в памяти Дизраэли. Тепло со всеми поздоровавшись, он тут же взял на себя обязанности хозяина, легко и непринужденно оказывая знаки внимания гостям Гермионы. Он только что приехал из Лондона, прямо из парламента. На лужайке на какое-то время воцарилась атмосфера палаты общин: министр внутренних дел сказал то-то, а он, Роддайс, думал то-то, о чем не преминул сказать премьер-министру.

Но вот из-за кустов появилась Гермиона с Джеральдом Кричем — тот приехал с Александром. Познакомив Джеральда со всеми, она дала ему немного покрасоваться в обществе, а потом усадила с собой. Очевидно, он был сейчас ее особым гостем.

В Кабинете министров наметился раскол; министр образования подвергся суровой критике и был вынужден подать в отставку. Это стало отправной точкой для разговора об образовании.

— Несомненно, — начала Гермиона, экстатически вознося глаза к небу, — единственной причиной, единственным оправданием образования может быть лишь радость от обретения чистого знания, от наслаждения его красотой. — Она замолкла, обдумывая еще не до конца созревшую мысль, затем продолжила: — Профессиональное образование — уже не образование, а его смерть.

Радуясь возможности поспорить, Джеральд ринулся в бой.

— Не всегда так, — сказал он. — Разве образование не похоже на гимнастику, разве его целью не является получение натренированного, живого, активного интеллекта?

— Так же, как цель атлетики — здоровое послушное тело, — воскликнула, искренне соглашаясь с Джеральдом, мисс Брэдли.

Гудрун посмотрела на нее с отвращением.

— Ну, не знаю, — протянула Гермиона. — Лично для меня наслаждение от познания так велико, так восхитительно — ничто не может с этим сравниться, уверена, ничто.

— Познания чего, Гермиона? Приведи пример, — попросил Александр.

Гермиона вновь воздела глаза и завела ту же песню:

— М-мм… даже не знаю… Ну, взять хотя бы науку о звездах. Пришло время, когда я что-то о них поняла. Это так возвышает, так раскрепощает…

Беркин метнул в ее сторону испепеляющий взгляд.

— А тебе-то это зачем? — насмешливо поинтересовался он. — Ты ведь не стремишься к свободе.

Оскорбленная Гермиона отшатнулась от него.

— Знание действительно словно раздвигает пространство. Такое ощущение, будто стоишь на вершине горы и видишь оттуда Тихий океан, — сказал Джеральд.

— Застыв в молчанье на горе Дарьен[25], — пробормотала итальянка, отрывая глаза от книги.

— Не обязательно там, — возразил Джеральд. Урсула рассмеялась.

Когда все затихли, Гермиона продолжала как ни в чем не бывало:

— Знание — величайшая вещь на свете. Только это делает человека по-настоящему счастливым и свободным.

— Да, знание — это свобода, — согласился Мэттесон.

— Употребляемая в виде таблеток, — отозвался Беркин, глядя на плюгавого, сухонького баронета. Знаменитый социолог вдруг представился Гудрун аптечным пузырьком с таблетками спрессованной свободы. Зрелище позабавило ее. Теперь именно таким сэр Джошуа останется в ее памяти.

— Что ты хочешь этим сказать, Руперт? — спросила Гермиона с невозмутимым высокомерием.

— Строго говоря, знать мы можем только то, что уже свершилось и осталось в прошлом, — ответил он. — Это все равно что хранить прошлогоднюю свободу в баночках из-под крыжовенного варенья.

— Почему вы считаете, что можно знать только прошлое? — язвительно спросил баронет. — Разве закон всемирного притяжения распространяется на одно лишь прошлое?

— Да, — сказал Беркин.

— В моей книге есть очаровательное местечко, — неожиданно заговорила маленькая итальянка. — Герой подходит к двери и выбрасывает свои глаза на улицу.

Все рассмеялись. Мисс Брэдли подошла к графине и заглянула через ее плечо в книгу.

— Вот посмотрите! — сказала графиня.

— «Базаров подошел к двери и торопливо бросил глаза на улицу», — прочитала она.

Вновь раздался взрыв хохота, особенно отчетливо звучал смех баронета, — он напоминал грохот падающих камней.

— Что это за книга? — тут же спросил Александр.

— «Отцы и дети» Тургенева, — ответила маленькая иностранка, отчетливо произнося каждый звук. Чтобы не ошибиться, она еще раз взглянула на обложку.

— Старое американское издание, — заметил Беркин.

— Ну конечно же, перевод с французского, — сказал Александр хорошо поставленным голосом. — «Bazarov ouvra la porte et jeta les yeux dans la rue»[26].

Он обвел веселым взглядом гостей.

— Интересно, откуда взялось «торопливо», — поинтересовалась Урсула.

Все стали гадать.

Тут, к всеобщему изумлению, служанка принесла большой поднос с чаем. Как быстро пролетел день!

После чая все собрались на прогулку.

— Хотите пойти погулять? — спрашивала Гермиона каждого поочередно. Все согласились, ощущая себя заключенными, которых выводят на прогулку. Отказался только Беркин.

— Пойдешь с нами, Руперт?

— Нет, Гермиона.

— Ты уверен?

— Абсолютно, — ответил он после секундного колебания.

— Но почему? — протянула Гермиона. Ей отказали даже в такой малости, и от этого кровь вскипела в жилах. Она хотела, чтобы все во главе с ней пошли в парк.

— Не люблю ходить в стаде, — ответил Беркин.

У Гермионы перехватило горло, но она собралась с духом и произнесла с нарочитым спокойствием:

— Ну что ж, раз малыш дуется, оставим его дома.

Гермиона произнесла эту колкость с веселым видом, однако ее слова не произвели на Беркина особого впечатления — он просто стал держаться еще отчужденнее.

Направившись к остальным гостям, она обернулась, помахала ему платком и со смехом проговорила нараспев:

— До свидания, до свидания, малыш.

— До свидания, злобная карга, — сказал он про себя.

Гости пошли в парк. Гермионе хотелось показать дикие нарциссы, растущие на склоне холма. «Сюда, сюда», — напевно и неторопливо звучал ее голос. Всем вменялось в обязанность следовать за ней. Нарциссы были прелестные, но никто не обратил на них внимания. К этому времени Урсула кипела от возмущения, ее бесила сама атмосфера приема. Гудрун наблюдала и фиксировала все ироничным и бесстрастным взглядом.

Они видели пугливого оленя; Гермиона говорила с ним так, будто он юноша, которого она хочет обольстить. То был самец, поэтому ей надо было показать свою власть над ним. Возвращались гости через пруды, что дало Гермионе повод рассказать о ссоре двух лебедей из-за дамы. Она заливалась смехом, вспоминая, как отвергнутый влюбленный сидел на берегу, спрятав голову под крылом.

Когда они подошли к дому, Гермиона, стоя на лужайке, прокричала необычно резким и громким голосом:

— Руперт! Руперт! — Первый слог звучал высоко и протяжно, второй резко падал вниз. — Ру-у-у-перт!

Никто не отзывался. Вышла служанка.

— Где мистер Беркин, Элис? — нежным, слабым голосом спросила Гермиона. Но какая же сильная, почти бешеная воля скрывалась под этим нежным голосом!

— Думаю, в своей комнате, мадам.

— Вот как?

Гермиона неспешно поднялась по лестнице и пошла по коридору, протяжно и пронзительно выкрикивая:

— Ру-у-уперт! Ру-у-уперт! — Она остановилась у дверей его комнаты и постучала, не переставая звать: — Ру-уперт!

— Да, — отозвался он наконец.

— Что ты делаешь? — Голос ее звучал мягко и заинтересованно.

Ответа не последовало. Но дверь открыли.

— Мы вернулись, — сообщила Гермиона. — Нарциссы прекрасны.

— Да, — согласился он. — Я их видел.

Гермиона посмотрела на него долгим, плывущим, лишенным всяких эмоций взглядом.

— Видел? — повторила она с вопросительной интонацией, не сводя с Беркина глаз. Их стычка возбудила ее, придала сил, она увидела в мужчине капризного, беспомощного мальчика, который, попав в Бредэлби, полностью оказался в ее власти. Однако в глубине души Гермиона предчувствовала близость разрыва, и это подсознательно рождало в ней неудержимую ненависть.

— Чем ты занимался? — повторила Гермиона все тем же мягким и безразличным голосом. Беркин не ответил, и она почти машинально шагнула в комнату. Оказывается, он принес из будуара китайский рисунок, изображающий гуся, и копировал его умело и талантливо.

— Так ты делаешь копию? — сказала она, стоя у стола и глядя на работу. — Отлично получается! Значит, тебе нравится этот рисунок?

— Он просто великолепен, — подтвердил Беркин.

— Ты так считаешь? Приятно слышать — ведь он мне тоже нравится. Это подарок китайского посла.

— Знаю, — сказал Беркин.

— Но зачем заниматься копированием? — небрежно спросила Гермиона, растягивая слова. — Можно нарисовать и что-то свое.

— Мне хотелось глубже погрузиться в рисунок, — ответил Беркин. — Делая с него копию, о Китае поймешь больше, чем из всех книг о нем вместе взятых.

— И что же ты понял?

Гермиона сразу же встрепенулась, ей страстно хотелось вытянуть из Беркина все его тайны. Она должна их знать. Пусть это желание тирана, наваждение, но она не могла не знать того, что знал он. Некоторое время Беркин хранил молчание, ему мучительно не хотелось отвечать, но, уступая нажиму, он все же заговорил:

— Я постигаю жизненно важные для них вещи, то, что они ощущают и чувствуют, — жаркое, волнующее присутствие гуся в холодной и мутной воде, его горячую, жгучую кровь, смешивающуюся с их кровью и обжигающую ее порочным пламенем — пламенем холодного огня, тайной лотоса.