Дэвид Лоуренс - Влюбленные женщины

Однажды утром Урсула и Гудрун Брэнгуэн сидели в эркере у окна родительского дома в Бельдовере, работали и болтали. Урсула вышивала, покрывая — стежок за стежком — яркий узор, Гудрун рисовала, держа картон на коленях. Они часто замолкали, возобновляя разговор только когда кому-то из них хотелось поделиться с другой пришедшей в голову мыслью.

— Урсула, ты действительно не хочешь замуж? — спросила сестру Гудрун.

Урсула отложила рукоделье и подняла голову. Ее лицо было спокойным и сосредоточенным.

— Не знаю, — ответила она. — Все зависит от того, что ты под этим подразумеваешь.

Такой ответ слегка ошарашил Гудрун. Некоторое время она недоуменно смотрела на сестру.

— Мне кажется, — проговорила она не без иронии, — обычно под этим подразумевают вполне определенную вещь. И разве ты не считаешь, что тогда, — тут ее лицо несколько омрачилось, — ты будешь в лучшем положении, чем сейчас.

Тень пробежала по лицу Урсулы.

— Возможно, — ответила она, — хотя не уверена.

Гудрун опять помолчала, ощущая некоторое раздражение. Ей хотелось определенности.

— Значит, ты не думаешь, что каждой женщине нужен опыт замужества? — спросила она.

— По-твоему, замужество — такой уж ценный опыт? — задала встречный вопрос Урсула.

— В каком-то смысле брак — всегда опыт, — уверенно отозвалась Гудрун. — Пусть даже отрицательный.

— Совсем не обязательно, — возразила Урсула. — Скорее уж его конец.

Гудрун застыла на месте, внимательно обдумывая слова сестры.

— Да, тут есть над чем подумать, — сказала она. Разговор исчерпал себя. Гудрун почти сердито взяла в руки ластик и принялась стирать что-то в рисунке. Урсула сосредоточенно вышивала.

— Ты отказалась бы от хорошей партии? — спросила Гудрун.

— Уже от нескольких отказалась, — ответила Урсула.

— Вот как! — Гудрун густо покраснела. — И среди них был кто-нибудь стоящий?

— Был один чудесный человек, доход — тысяча в год. Он мне ужасно нравился, — сказала Урсула.

— Что ты говоришь! И у тебя не возникло искушения?

— Только чисто абстрактное, — ответила Урсула. — Когда доходит до дела, искушения как не бывало — да будь оно, я бы пулей выскочила замуж. Напротив, возникло искушение не выходить!

Лица сестер неожиданно озарились лукавством.

— Разве не удивительно, — воскликнула Гудрун, — что это искушение очень сильное? — Сестры рассмеялись, глядя друг на друга, но в глубине их душ гнездился страх.

Последовало долгое молчание, во время которого Урсула усердно вышивала, а Гудрун работала над рисунком. Сестры были уже взрослыми: Урсуле исполнилось 26, Гудрун — 25, однако у обеих был тот особый девический облик, который присущ современным девушкам — скорее сестрам Артемиды, чем Гебы[1]. Гудрун была наделена исключительной красотой, спокойной, безмятежной: нежная кожа, плавные изгибы тела. На ней было темно-синее шелковое платье, отделанное у шеи и на рукавах синим и зеленым кружевом, и чулки изумрудного цвета. Ее самоуверенный и недоверчивый вид резко контрастировал с обликом сестры, излучающим трепетную надежду. Обыватели, которых пугало исключительное хладнокровие Гудрун, отсутствие всяческой манерности, говорили о ней: модная штучка. Она недавно вернулась из Лондона, где провела несколько лет — училась в художественной школе и вращалась в артистических кругах.

— Я жду появления мужчины в своей жизни, — сказала Гудрун; она прикусила нижнюю губу, состроив при этом странную гримасу — лукавая усмешка с примесью страдания. Урсуле стало не по себе.

— Так ты вернулась в надежде найти его здесь? — рассмеялась она.

— Нет, конечно. Никаких поисков. Я и пальцем не пошевельну, — отрезала Гудрун. — Но если на моем пути встретится некий в высшей степени привлекательный индивидуум, и к тому же хорошо обеспеченный, ну, тогда… — Иронически оборвав фразу, она бросила на Урсулу испытующий взгляд, как бы проверяя ее реакцию. — Тебе не становится скучно? — спросила она сестру. — Неужели ты не замечаешь, что твои планы не претворяются в жизнь? Ничего не осуществляется! Все гибнет в зародыше.

— Что гибнет в зародыше? — спросила Урсула.

— Да все, ты сама, и все вокруг.

Воцарилось молчание, во время которого перед каждой из сестер смутно замаячила ее судьба.

— Это пугает, — согласилась Урсула. — Опять последовала пауза. — И ты надеешься изменить жизнь всего лишь с помощью замужества?

— Похоже, это неизбежный очередной шаг, — ответила Гудрун.

Урсула обдумывала ее слова с горьким чувством. Она вот уже несколько лет работала учительницей в средней школе Уилли-Грин.

— Понимаю, — сказала она. — Если размышлять абстрактно, так может показаться. Но только представь себе, представь любого мужчину из тех, кого ты знаешь, и вообрази, что он будет каждый вечер приходить домой, говорить «привет» и целовать тебя…

Возникла неловкая пауза.

— Да, — проговорила Гудрун сдавленным голосом. — Это невыносимо. Ни с одним мужчиной такого не выдержишь.

— Конечно, есть еще дети… — прибавила с сомнением в голосе Урсула.

Лицо Гудрун ожесточилось.

— Ты действительно хочешь иметь детей, Урсула? — холодно спросила она.

Урсула изумленно и озадаченно взглянула на сестру.

— От этого не уйти, — ответила она.

— Но ты сама этого хочешь? — настаивала Гудрун. — Лично меня мысль о детях вовсе не греет.

Лицо Гудрун, лишенное всякого выражения, казалось маской. Урсула нахмурила брови.

— Возможно, это не подлинное желание, — неуверенно произнесла она. — Возможно, оно только на поверхности, а в глубине души его нет.

Гудрун посуровела. Ей не хотелось углубляться в эту проблему.

— Когда подумаешь о чужих детях… — продолжила Урсула.

Гудрун взглянула на сестру — почти враждебно.

— Вот именно, — сказала она, чтобы закрыть тему.

Сестры продолжали работать в полном молчании.

В Урсуле ощущалось постоянное внутреннее горение — она обуздывала его и подавляла. Урсула давно жила самостоятельно, сама по себе, работала изо дня в день и много размышляла, стараясь быть хозяйкой своей жизни, осмыслить происходящее. Она не жила полной жизнью, но подспудно, втайне, что-то назревало. Если б только удалось разорвать последнюю оболочку! Она старалась вырваться наружу, как ребенок из материнского чрева, но ей это не удавалось — пока. Однако у Урсулы было странное предвидение, предчувствие того, что с ней случится нечто необыкновенное.

Она отложила рукоделье и посмотрела на сестру, которую считала красавицей, абсолютной красавицей; она любовалась ее нежной бархатистой кожей, сочностью красок, изяществом линий. В манерах Гудрун была неподражаемая игривость, пикантная ироничность в сочетании со сдержанностью, почти с равнодушием. Урсула восхищалась ей от всей души.

— Почему ты вернулась домой, Рун? — спросила она.

Гудрун чувствовала ее восхищение. Она откинулась на стуле и посмотрела на Урсулу из-под длинных, красиво изогнутых ресниц.

— Почему я вернулась, Урсула? — повторила она. — Я тысячу раз задавала себе этот вопрос.

— Так ты не знаешь?

— Думаю, знаю. Похоже, мое возвращение домой было просто reculer pour mieux sauter[2].

И она посмотрела на Урсулу значительным взглядом посвященного человека.

— Понимаю, — воскликнула Урсула, пораженная и сбитая с толку; было видно, что на самом деле она мало чего понимает. — Прыгнуть — но куда?

— Неважно, — ответила с царственным величием Гудрун. — Если прыгаешь, то где-нибудь обязательно приземлишься.

— Но разве это не рискованно? — спросила Урсула.

На лице Гудрун заиграла ироническая усмешка.

— Ах, — произнесла она со смехом. — Это всего лишь слова! — И Гудрун вновь оборвала разговор. Однако Урсула продолжала размышлять.

— А как тебе в родном доме? — задала она новый вопрос.

Прежде чем ответить, Гудрун некоторое время молчала. Затем спокойным и уверенным голосом произнесла:

— Я ощущаю себя чужой.

— А что ты думаешь об отце?

Гудрун взглянула на Урсулу с возмущением, словно ее приперли к стене.

— Я не думаю о нем, стараюсь не думать, — ответила она холодно.

— Понятно, — неуверенно отозвалась Урсула, и на этот раз разговор сестер действительно закончился. Они оказались перед пустотой, на краю пугающей бездны и словно заглянули в нее.

Какое-то время сестры продолжали молча работать. Щеки Гудрун зарозовели от подавляемых эмоций. Было неприятно сознавать, что пробудились прежние чувства.

— Может, стоит пойти взглянуть на свадьбу? — произнесла она нарочито небрежным тоном.

— Конечно! — слишком поспешно поддержала ее Урсула. Отбросив рукоделье, она вскочила с места, словно желая от чего-то уйти, и таким образом невольно подчеркнула напряженность ситуации. Гудрун непроизвольно содрогнулась.

Поднимаясь наверх, Урсула остро ощущала удушающую атмосферу родительского дома, она чувствовала отвращение к этому жалкому месту, где ей знаком каждый угол; сила неприязни к дому, обстановке, ко всей атмосфере и условиям этой допотопной жизни испугала ее. Собственные чувства страшили.

Вскоре обе молодые женщины уже быстро шагали по главной магистрали Бельдовера — широкой улице, где магазины соседствовали с жилыми домами — чудовищными, бесформенными постройками, в которых жили далеко не бедные люди, Гудрун, еще не отошедшую от прежней жизни в Челси и Суссексе, передергивало от этой беспорядочной и уродливой застройки, типичной для шахтерского городка в Центральной Англии. Но она продолжала идти по длинной, унылой и пыльной улице — своеобразной гамме однообразия и ничтожества. Любой, кто хотел, мог пялиться на нее, и это было мучительно. Странно все-таки, что она решила вернуться сюда, испытать на себе сполна воздействие удушающего унылого уродства. Почему ей захотелось подвергнуть себя такому испытанию? Неужели ей все еще необходимо выносить нестерпимые пытки, общаясь с неприятными пустыми людишками и созерцая эти обезображенные места? Она ощущала себя мушкой, запутавшейся в паутине. Отвращение подступало к горлу.