Мэг Кэбот - Влюбленная принцесса

Но Кенни не проймешь.

– Нет, – говорит, – сейчас!

И по его лицу было видно, что не отступит.

Тина сделала страшные глаза и ушла. Стоя спиной к двери компьютерного клуба, я молилась: «Майкл, пожалуйста, не выходи сейчас, пожалуйста, только не сюда, только не сейчас. Майкл, пожалуйста, оставайся там, где ты есть. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не выходи».

– Миа, – сказал Кенни.

Он явно испытывал неловкость. Я его таким никогда не видела. То есть ему свойственно смущаться, такой уж он человек, но в тот момент он как-то уж очень замялся.

– Я просто хочу… Ну, хочу, чтобы ты знала. Ну, это. Так вот, я знаю…

Я удивленно смотрела на него. Я ничего не понимала. О чем он? Правда. Я к тому времени совершенно забыла про то, как он видел, что я обняла Майкла в коридоре. И думала только о том, чтобы Майкл не вышел сейчас из класса.

– Слушай, Кенни, – сказала я. И сама удивилась, что еще способна говорить. Я ощущала себя роботом, которого выключили. – Слушай, сейчас не время. Давай поговорим попозже, в другой раз…

– Миа, – сказал Кенни. Его лицо приняло очень странное выражение. – Я знаю. Я его видел.

Я моргнула.

И вспомнила. Ну, как бросилась Майклу на шею из-за четверки.

– Ах, Кенни, – сказала я, – слушай, это было… Короче, совершенно не то, что ты подумал. Ну, ничего в этом не было такого.

– Не волнуйся, – сказал Кенни, – я ничего не скажу Лилли.

Лилли! О Господи! Меньше всего на свете я хочу, чтобы о моей любви к Майклу узнала Лилли!

Может, еще не поздно. Может, еще можно…

Но нет. Ему я врать не могу. В первый раз в жизни я не могла соврать.

– Кенни, – сказала я, – прости меня, прости.

И тут я поняла, что бежать в туалет для девочек уже слишком поздно: я заплакала. Мой голос дрогнул, я закрыла лицо руками, и слезы полились ручьем.

Прекрасно. Я рыдаю на виду у всей средней школы имени Альберта Эйнштейна.

– Кенни, – пробормотала я, всхлипывая, – я честно хотела сказать тебе раньше. И ты мне очень нравишься. Но я… я не люблю тебя.

Кенни страшно побледнел, но не заплакал в отличие от меня. Ему даже удалось выдавить из себя какую-то странную улыбку. Он покачал головой.

– Не верю, нет. То есть, когда меня озарило в первый раз, я, как бы тебе сказать… запретил себе думать об этом. Сказал себе: стоп, этого не может быть. Ерунда. Абсурд. Только не Миа. Она не может поступить так со своей лучшей подругой. Но… думаю, это многое объясняет… касательно нас с тобой.

Я не могла больше смотреть ему в глаза. Я чувствовала себя как червь. Да нет, хуже, чем червь. Потому что черви полезны для окружающей среды. Значит, я чувствовала себя как…

как…

Как фруктовая муха.

– Мне долго казалось, что кто-то есть, – продолжал Кенни. – Ты никогда… никогда не относилась ко мне так же, как я… Ну, сама понимаешь, о чем я.

Понимаю. Когда мы целовались. Очень любезно с его стороны объявлять об этом во всеуслышание здесь, в коридоре.

– Я знал, ты ничего не говорила, чтобы не ранить мои чувства, – говорил Кенни, – такая уж ты девчонка. И поэтому я не пригласил тебя на танцы, – признался он со вздохом, – я думал, что ты откажешь мне. Зная тебя, невозможно поверить, что, любя одного, ты пойдешь на танцы с другим. Знаю, ты никогда не обманывала меня, Миа. Ты самый честный человек из всех, кого я знаю.

Вот это да! Видимо, он даже не догадывается, почему у меня так часто краснеет нос.

– И я знаю, как эта ситуация терзает тебя, – мрачно изрек наконец Кенни. – Думаю, тебе как можно скорее надо обо всем рассказать Лилли. Я начал вас подозревать еще в ресторане. И если я сообразил, то и другие сообразят. Плохо, если кто-нибудь другой расскажет ей.

Я размазывала рукавом слезы по лицу, но на этих словах замерла и снова уставилась на него.

– В каком еще ресторане?

– Сама знаешь, в каком. В том, в Чайна-Тауне. Вы там сидели рядышком как голубки. И все время смеялись.

В Чайна-Тауне? Извиняюсь, Майкла не было тогда с нами в Чайна-Тауне!

– И знаешь еще что, – сказал Кенни совсем уж угрюмо, – не я один заметил, что он всю неделю клал тебе в шкафчик розы.

Тут я уже вообще перестала что-либо соображать.

– Ч-чего?

– Того, – Кенни оглянулся и зловеще зашептал. – Борис. Это он дарил тебе розы. Клал их в твой шкафчик. Миа! Если вы собираетесь встречаться за спиной Лилли, это, конечно, ваше дело, но…

Но в моей голове снова поднялся шум с воем, уши заложило, и я перестала слышать, что там еще шепчет Кенни. Тот же шум потряс меня, когда я прочитала стихотворение Майкла. БОРИС. БОРИС ПЕЛКОВСКИ. Мой бойфренд порвал со мной, полагая, что я закрутила с Борисом Пелковски.

БОРИС ПЕЛКОВСКИ, у которого в зубной пластине всегда застревают кусочки пищи.

БОРИС ПЕЛКОВСКИ, который заправляет свитер в штаны.

БОРИС ПЕЛКОВСКИ, парень моей лучшей подруги.

О Господи! Это ж надо…

Я пыталась сказать ему. Ну, правду. Что Борис – не моя тайная любовь, а всего лишь тайный даритель.

Но тут появилась Тина, взяла меня за руку и потащила куда-то со словами, что мне пора идти.

И притащила в туалет для девочек.

– Подожди, мы не закончили. Мне надо сказать ему что-то очень важное, – кричала я, упираясь, но она была непреклонна.

– Нет, не надо, – отвечала Тина и тащила меня по всей школе, – вы уже расстались. Ну, и кому какое дело из-за чего? Вы уже не вместе, а остальное не важно.

Я увидела себя в зеркале. Ну и зрелище… Видок ужасный. Никто и никогда не был так мало похож на принцессу, как я в тот момент. То, что я увидела, вызвало новый поток рыданий.

Тина, конечно, сказала, что Майкл не шутил. Он, наверное, сообразил, что любовные открытки посылала ему я, и теперь попытался дать мне понять, что чувствует ко мне то же, что и я к нему.

Но я, конечно, в это не верю. Потому что если бы это было правдой (ах, если бы это было правдой), разве он позволил бы мне уйти? Почему он не попытался остановить меня?

Тина предположила, что он пытался. Но когда я вскрикнула, а затем поспешно убежала, он испугался. И ему не хватило мужества продолжать свои признания. Он мог подумать, что мне не понравилось то, что я увидела. И что меня это даже рассердило. Более того, Тина предположила, что Майкл вышел следом за нами, но, увидев Кенни, отступил. Со стороны могло показаться, что у нас очень важный разговор (а так оно и было), и беспокоить нас нельзя.

Все это очень похоже на правду.

Но на правду похоже и мое подозрение, что Майкл просто пошутил. Шутка получилась ужасно злая, учитывая все обстоятельства, но Майкл же не может знать, что я боготворю его всеми своими фибрами. Майкл не знает, что я люблю его всю свою жизнь. Сколько себя помню. Майкл не знает, что без него моя жизнь не имеет смысла. Без него я не нужна сама себе. И никогда не достигну самоактуализации. Для Майкла я всего лишь подружка его младшей сестры. Он, скорее всего, и не думал причинить мне боль. Он просто хотел, наверное, рассмешить меня.

Не его вина, что моя жизнь теперь кончена, и я никогда, никогда не выйду из этого туалета для девочек.

Подожду, пока все не уйдут, и выскользну за дверь, и никто не увидит меня до следующего учебного полугодия, а к тому времени все забудут, что произошло сегодня. Надеюсь.

А может, мне просто стоит остаться в Дженовии насовсем?

А что? Почему бы и нет?

Не знаю, почему бы всем не оставить меня в покое.

Серьезно. Я сдала зачеты, но предстоит еще куча самых разных дел. Во-первых, упаковать вещи надо? Надо. Разве никто не знает, что, если отправляешься в свое королевство, к людям, которыми когда-нибудь придется править, необходимо собрать очень много вещей?

Но нет. Люди звонят и звонят, пишут послания, даже приходят.

А я ни с кем не желаю разговаривать. Кажется, я ясно выразилась. Я не разговариваю с Лилли, с Тиной, с папой и мистером Джанини, с мамой и ОСОБЕННО с Майклом, который, по моим подсчетам, звонил уже четыре раза.

Я слишком занята, чтобы разговаривать с кем-либо.

Надела наушники плеера и хожу, собираюсь, вся очень деловая. Не слышно даже, как стучат в дверь. Очень здорово, хочу сказать.

Нет, я все понимаю, но у каждого человека есть право на уединение. Если я ухожу в свою комнату и запираю за собой дверь, не реагирую на стук и не хочу ни с кем общаться, то никто не имеет права снимать мою дверь с петель. Это абсолютно нечестно по отношению ко мне.

Пришлось спасаться на пожарной лестнице. Минус два градуса, снег, но зато никто не вламывается.

Какая я молодец, что купила ручку с фонариком. Хоть вижу, что пишу. Солнце только что село, и я начинаю замерзать. Но здесь классно. Сидишь тут между небом и землей, снежок шуршит о металлическую пожарную лестницу, снизу раздается шум машин, время от времени слышится вой сирены или просто гудок… Отдыхаешь…

И вот что я, сидя здесь, поняла. Мне необходимо отдохнуть. И как можно дольше.

Ага. Мне надо срочно попасть на пляж, на горячий песочек, развалиться под ярким солнышком и валяться так часами…

В Дженовии как раз есть очень хороший пляж. С белым песком, пальмами, все как надо.

Жаль, не хватит времени на это, потому что я постоянно буду занята приемами, праздниками, Рождество опять же, представление меня народу…

Эх! А вот если бы я жила в Дженовии, ну, переехала бы туда насовсем…

Правда, тогда я буду страшно скучать по маме. Я уже по ней скучаю. Она уже двадцать раз высовывалась из окна и требовала немедленно вернуться в дом или, по крайней мере, накинуть пальто.

Мама у меня славная. Ах, как я буду по ней скучать.

Но она же сможет приезжать ко мне в гости в Дженовию. До восьмого месяца запросто. Потом полеты станут для нее опасны. Ну, тогда она сможет приезжать, когда ребеночек уже родится. Было бы здорово.