— Ну, мы бы могли получить массу удовольствия, пока я не уехал. И я буду приезжать. — Он даже не прикасался к ней, а она чувствовала себя так, словно он ласкает ее.

Джина открыла рот, чтобы хоть что-то сказать. Но что?

Совсем рядом послышалось осторожное покашливание. Маркиз Боннингтон слегка поклонился Кэму.

— Вечер испорчен неприятным инцидентом, — холодно сказал он. — Я предлагаю собраться в библиотеке и порепетировать наши роли в «Много шума из ничего». Леди Троубридж сообщила, что представление состоится послезавтра и она уже пригласила массу гостей.

— Она же обещала, что это будет просто скетч для узкого круга! — воскликнула Джина.

— Видимо, она решила иначе. Кэм усмехнулся:

— Надеюсь, она не рассчитывает, что мы обладаем такими же драматическими способностями, как лорд и леди Перуинкл.

— Чем меньше упоминать об этой постыдной сцене, тем лучше, — заметил Себастьян.

— Полностью с вами согласен.

У Джины возникло подозрение, что Кэм просто смеется над ее женихом.

— Тогда пошли. Если уж нам предстоит выглядеть дураками, имеет смысл заранее попрактиковаться.

— Вот что значит сила духа, — одобрил Кэм и, повернувшись, огляделся. — Где, о где прекрасная Офелия? — Маркиз нахмурился, и он пояснил: — Это из «Гамлета», другой пьесы Шекспира. Я обращаюсь к более чем прекрасной Эсме.

— У Шекспира эта строчка звучит как «Где прекрасное величие Дании?» — высокомерно процедил Себастьян, направляясь к библиотеке. — Начнем с первого акта? — Если бы это произнес менее достойный человек, его слова приняли бы за лай.

— Именно так, — жизнерадостно ответил Кэм, хватая руку жены, но маркиз не отпустил ее. — Может, позволите Беатриче и Бенедикту присесть?

Он потянул Джину к кушетке. Эсма села напротив, явно забавляясь происходящим.

— Тебе лучше снять перчатки. — Кэм протянул жене книгу и нахмурился, когда увидел миллион пуговок, идущих до самого локтя.

Джина смотрела на его темноволосую голову, пока он ловко расстегивал крошечные перламутровые пуговки.

— Они мне совсем не мешают читать.

Сделав раздраженный жест, Боннингтон сел рядом с Эсмой и язвительно произнес:

— Если вы совершенно готовы…

Кэм стянул обе перчатки и бросил их в сторону, не удостоив Себастьяна взглядом.

— Мы готовы, — сказал он настолько интимным тоном, что у Джины возникло ощущение, будто ее ведут в спальню.

— Тогда начнем! — рявкнул ее жених.

— «Как, милейшая Шпилька, вы еще живы?» — с удовольствием начал Кэм, и она, несмотря на досаду, вызванную его поведением, невольно улыбнулась. — Мы не можем сидеть, как два столба. Мы должны это сыграть, тем более что у нас есть такие достойные зрители. — Он поднес ее руку к губам, поцеловал ладонь, и Себастьян что-то проворчал.

— «Может ли Шпилька умереть, когда у нее есть такой удобный предмет для уколов, как синьор Бенедикт?» — подала свою реплику Джина, стараясь не обращать внимания на покалывание в руке.

Чудо из чудес, Эсма ухитрилась вовлечь ее сердитого будущего мужа в разговор.

— Почему ты нарочно злишь Себастьяна? — прошипела Джина.

— Забыла свою роль? — с непочтительной ухмылкой ответил Кэм. — В театре суфлеры назначают штраф, если актер не выучил свою роль. — Его взгляд явно говорил о том, какое наказание он имел в виду.

— Слава Богу, на память я отнюдь не жалуюсь, — отрезала Джина. — «Сама любезность должна превратиться в Шпильку в вашем присутствии».

— «Тогда любезность станет оборотнем», — парировал Бенедикт-Кэм. — И кстати, я оказал тебе услугу, отвлекая сторожевого пса, которого ты называешь своим будущим мужем.

— Вздор, ты играешь его чувствами так же, как другими важными вещами. Ты когда-нибудь бываешь серьезным, Кэм?

— «Но одно верно: в меня влюблены все дамы, за исключением вас одной».

Джина выдернула у него свою руку, которой он незаметно завладел и теперь гладил каждый палец.

— Вряд ли тебя вообще что-либо заботит. Ты всего лишь птица небесная, как говаривала моя старая няня.

Выражение опрометчивой соблазнительности исчезло с лица Кэма.

— «Я ни одной не люблю», — сказал он.

— В этом ты весь, — процедила сквозь зубы Джина. — Я тебя оскорбляю, а тебе это нипочем, ты шутишь в ответ.

— Но у меня такая роль, — запротестовал он. — Бенедикт говорит, что он никого не любит.

Джина заглянула в свой текст.

— «Какое счастье для женщин: иначе им пришлось бы терпеть убийственного поклонника».

— Твоя пылкость здесь совершенно не требуется.

— Почему нет? Это вполне правдиво. Ты — Бенедикт во плоти. Ты никого не любишь, возможно, за исключением своей греческой Венеры.

— Да, я люблю Мариссу. Она страстная, нежная женщина. — Кэм не стал упоминать, что страсть Мариссы припасена для ее мужа.

— Как восхитительно, — проворковала Джина. — Я выйду замуж за Себастьяна. — Она послала дерзкую улыбку в его сторону. — А ты сможешь вернуться к своей удобной богине.

Кэм удовлетворенно отметил, что Боннингтон занят весьма жарким спором с леди Роулингс.

— Я бы не назвал ее просто удобной, — сказал он, прогоняя воспоминание о своем пустом доме в Греции. — Марисса настолько сердечная особа, что, кажется, наполняет весь дом смехом. Почему ты не продолжаешь строку насчет твоей холодной крови?

— «Благодарю Бога и мою холодную кровь, — процедила Джина, сдерживая раздражение. — Для меня приятнее слушать, как моя собака лает на ворон, чем как мужчина клянется мне в любви».

Кэм шутливо поклонился:

— Сказано с подлинным чувством. Ты — Беатриче в натуре. Будем надеяться, что холодная кровь поддержит тебя во время супружеской жизни с твоим ледяным маркизом.

— Да как ты смеешь!

Оба невольно взглянули на противоположную кушетку, но Эсма и Себастьян ни на что не обращали внимания.

— «Да укрепит небо вашу милость в подобных чувствах. Это избавит немало синьоров от царапин на физиономии».

— «Если физиономия вроде вашей, так от царапин хуже не станет», — уколола Джина.

— Правда? — огрызнулся Кэм.

— Этого нет в тексте.

Ее зеленые глаза сверкали радостью битвы, и непрошеная волна желания окатила его с головы до ног.

— Мы с лордом Боннингтоном хотим сделать небольшой перерыв, — вдруг сказала Эсма. — Мы выйдем в сад и вернемся минут через пять.

Кэм молча кивнул.

— Забыл свою роль? — поинтересовалась Джина, когда закрылась дверь библиотеки.

— Похоже, да. — Он схватил ее за плечи и резко притянул к себе.

— Значит, с тебя штраф, — неуверенно сказала она, глядя на его рот.

Пару секунд она еще пыталась сопротивляться, но потом сдалась и в следующий момент уже сама всем телом прижалась к нему.

— Я требую штраф, прежде чем мы начнем, — задыхаясь, прошептал он.

— Угу, — пробормотала Джина.

Его руки вдруг замерли на ее груди, скованной корсетом.

— Что такое? — прошептал он, ведя пальцем по дуге китового уса. — Я считал, ты отказалась от корсетов.

— Я передумала.

Кэм встал, поднял ее на ноги и, прежде чем Джина поняла, что он делает, потащил жену из комнаты.

— Куда мы идем?..

— В твою спальню, — не замедляя шаг, сказал герцог.

— Что?! — Она резко остановилась.

— Мы идем в твою спальню, Джина. — Он приподнял ей подбородок, и то, что увидел в ее глазах, заставило его вздрогнуть. — Немедленно.

Однако Джина продолжала упираться.

— Мы не можем, пока… — Щеки у нее вспыхнули, голос задрожал. — Я должна сохранить невинность для брачной постели, Кэм.

Она словно окатила его холодной водой.

— Ты действительно считаешь, что я безответственный варвар? И как ты это называешь, птица небесная?

— Нет! Не в том дело. Я доверяю тебе. Я знаю, ты бы не сделал… этого. — Она еще больше покраснела. — Я не доверяю себе.

Хотя Джина выглядела в точности как молодая, величественная королева Елизавета, он знал, что может сделать эту королеву своей одним прикосновением губ. Но поскольку он молчал, плечи у нее заметно одеревенели, и она резко обернулась:

— Вернемся к Шекспиру, сэр? Ваша следующая реплика: «Ну, вам бы только попугаев обучать». — Джина села, взяла свою книгу и с таким вниманием углубилась в нее, словно это был очень интересный документ.

Камден Серрард, герцог Гертон, никогда не действовал, подчиняясь инстинкту, с того момента, как выпрыгнул из окна дома отца без единого пенса в кармане. Он выжил, используя свой ум, и действовал не по инстинкту, а по логике, соединенной с чувством самосохранения.

До того момента, когда он вдруг обнаружил, что стоит бог знает почему на коленях перед молодой и величественной королевой. Он потянулся к ней, обхватил ладонями ее лицо с такой нежностью, словно она была искуснейшей статуэткой, и прильнул к ее рту.

— О, Кэм! — выдохнула Джина.

Когда он прикасался к ней, ее дыхание становилось нежным пламенем в груди. Когда он целовал ее, она теряла всякий стыд. Все в муже, от его черных глаз до мозолистых ладоней, наполняло ее желанием. Никто до сих пор не возбуждал в ней подобных чувств.

Шум за дверью напомнил герцогу и герцогине, что они еще не в спальне. Джина отпрянула, а Кэм улыбнулся и поправил ее брыжи. Он выглядел совершенно беззаботным, как будто они провели время за чтением Шекспира.

«Я не должна этого делать, — говорила себе Джина, — я не должна больше прикасаться к этому человеку, он не мой и никогда не станет моим. Это прямая дорога к разбитому сердцу».

Остаток вечера прошел как в тумане. Они репетировали пьесу три раза, и ее жених взял на себя роль надсмотрщика. Когда они вполне приемлемо справились с ролями, Джина уже изнемогала от усталости.

В заключительном прогоне Беатриче и Бенедикт с такой необузданной страстью вели диалог, что даже маркиз Боннингтон смотрел и удивлялся.

Глава 24

Второй военный совет

— Не думаю, что ты погубила все, — сказала Эсма, внимательно осматривая виноградину, прежде чем положить ее в рот. — Но ты наверняка осложнила себе жизнь.