Элоиза Джеймс - Влюбленная герцогиня

— Он постоянно отсутствующий помещик. Ему плевать на своих людей, и они умрут с голоду, если мы не поможем. К счастью, наше поместье весьма доходное.

— А я считал, что это мы отсутствующие помещики, — удивленно сказал Кэм. — Я думал, ты жила в Лондоне.

— Жила, — слегка пожала плечами Джина. — Но последние пять лет я провожу около полугода в Гертоне. Нельзя успешно вести дела поместья без своего личного контроля и постоянного внимания.

— Будь я проклят, если не выгоню Биксфидла, — процедил Кэм: — Мои указания были предельно ясными. После того как мой отец стал прикован к постели, всеми делами поместья должен был заниматься Биксфидл.

— Я — герцогиня Гертон, — повторила она. — Я уже двенадцать лет герцогиня и восемь лет управляю поместьем.

— Я знаю, сколько лет мы женаты! — Он схватил второй лист. — Что здесь насчет твида?

— Я пыталась возродить производство твида в деревне, но последние несколько лет случались засухи, а без хорошего урожая овцеводство невозможно.

Внутри у Кэма начал образовываться неприятный комок вины, он швырнул листы на столик, но они разлетелись по полу.

Ты превращаешь хозяйство в благотворительное предприятие. Мой отец не похвалил бы за это.

— Если бы твой отец не выжимал отсюда каждый цент, ничего не вкладывая, мы бы не имели сейчас нищих арендаторов.

Кэм снова ощутил приступ вины. К счастью, он давно уже стал большим специалистом по игнорированию неудобных для него чувств, а потому тут же забыл об этом, позволив взгляду медленно скользить от ярких губ Джины к ее длинной стройной шее. Когда он, испуганный бурной реакцией на то, что было, в конце концов, только шеей, поднял голову, Джина протянула ему сложенный лист.

— Это письмо шантажиста, — сказала она, поднимаясь с кресла. — Могу я предложить вам еще бренди, ваша светлость?

— Почему вдруг опять «ваша светлость»? — раздраженно спросил герцог. — Только что ты называла меня по имени.

Плеснув себе буквально пару капель золотистой жидкости, Джина повернулась и взяла у него стакан.

— Ты мне надоел. Осмелюсь предположить, что подобное чувство ежедневно испытывают твои близкие знакомые, и вряд ли я от них отличаюсь.

Кэм уже хотел извиниться, но передумал. Он никогда не извинялся. Самое полезное, чему его научил отец, это никогда не признавать свою вину.

— Насчет моих близких знакомых ты, может, и права. Боюсь, Марисса порой выражает недовольство.

— Я в этом уверена.

Он ждал продолжения, но, поскольку его не последовало, наконец спросил:

— Не хочешь узнать, кто такая Марисса?

— Думаю, это полная молодая леди, которая служила моделью для твоих богинь, — спокойно ответила Джина, подавая ему стакан с бренди и садясь в кресло. — Видимо, она твоя близкая подруга.

Кэм недоверчиво уставился на жену.

— И тебя не интересует, была она моей любовницей или нет? — рявкнул он.

Джина подумала.

— Нет. Как твоя жена, я бы страшно возмутилась, если бы ты превратил мое нагое тело в мраморную подставку для шляп. Но если Марисса довольна своим положением весьма полезной вещи в прихожей, то кто я такая, чтобы возражать.

— Проклятие! Не все мои скульптуры используются в качестве подставки! — закричал Кэм. — Только одна из них.

— Но боюсь, именно твоя подставка для шляп получила в Лондоне наибольшую известность.

— Я не должен был продавать ее Следдингтону. Моя «Прозерпина» не предназначалась для такого использования. Если заглянуть под шляпы, увидишь, что она держит цветы. Мне не следовало продавать ее этому идиоту. Мне даже в голову не приходило, что он найдет ей такое применение.

Джина с сочувствием посмотрела на герцога.

— Знаешь… она… прилично выглядит в его прихожей.

— Ты ее видела? Проклятие, она же голая, Джина! Кстати, что ты делала у Следдингтона?

— Ходила посмотреть знаменитое произведение искусства, созданное мужем. Я слышала про нее от множества людей. По-моему, Следдингтон поехал в Грецию только ради того, чтобы приобрести одну из твоих скульптур. И это, безусловно, придало ему значимости.

— Ублюдок! О чем он думает, показывая молодым женщинам обнаженную статую?

— О, ты не должен беспокоиться. Она не обнаженная.

— Нет?

— Он чем-то обернул ее вокруг талии.

— «Прозерпина, завернутая в пеленку»?!

— Не в пеленку, скорее…

— Верх совершенства! Я известен в Лондоне как создатель «Прозерпины в пеленке».

Джина с трудом подавила зевок.

— Извини.

Кэм развернул листок и прочел вслух:

— «Возможно, маркиз расстроится? У герцогини есть брат». Что это такое?

— Письмо шантажиста. Отправлено в Лондон моей матери.

— Очень странно, — нахмурился Кэм. — Оно совершенно не похоже на первое.

— То я никогда не видела.

— Сначала я даже не поверил, что оно существует, и отец вынужден был показать его. Точно не помню, но почерк вроде бы совсем другой. И оно было на французском.

— Тем не менее автор наверняка тот же самый, — возразила Джина. — Сколько человек могут знать эту тайну? Он пожал плечами.

— К настоящему времени уже сколько угодно. Кому ты рассказывала, что графиня Линьи твоя родная мать?

— Только ближайшим друзьям.

— Чертовски глупо, если ты хотела сохранить в тайне обстоятельства своего рождения.

— Предпочитаю, чтобы меня не называли глупой, — ответила Джина и, проглотив капли бренди, поднялась. — Очаровательный антракт, но я устала.

— Нечего злиться, раз сама виновата. У тебя слишком длинный язык.

— Твое замечание нелепо. Кому бы я ни рассказала о графине Линьи, никто их них не знал, что у меня есть брат.

— Если он действительно существует. Фраза очень странная, как ты думаешь?

— По-моему, скорее насмешливая.

— Именно это я и хотел сказать. «Возможно, маркиз расстроится?» Я помню, отец пришел к выводу, что первое письмо написал кто-то из слуг графини. А человек, плохо владеющий родным языком, вряд ли мог построить вопрос с такой нарочитой развязностью на английском.

Джина прислонилась к стенке камина, и герцог, делая вид, что изучает письмо, разглядывал линию ее бедер и самые красивые ноги из всех, какие ему доводилось видеть. Он продолжал упрямо смотреть на лист, представляя, что почувствует, когда эти ноги обхватят его талию.

Через какое-то время Джина кашлянула, и ему пришлось вернуться к действительности.

— Увидел что-нибудь интересное? — спросила она. Тогда Кэм встал и шагнул к ней.

Кароле Перуинкл было не до отдыха. Да, она полулежала на кровати, но стиснув зубы и дрожа от ярости. Ее презренный, нелюбимый, коварный муж не только проигнорировал ее, забыв поздороваться или попрощаться, он был повинен в совершенно непростительном грехе.

— Изверг! — тихо, чтобы не услышала служанка, шептала Карола. — Сатана! Дьявол!

Она замолчала, глядя на смятое шелковое покрывало. Когда раздался легкий стук, горничная поспешила открыть дверь. Она остановилась на пороге, загораживая хозяйку. Но Карола узнала голос и быстро села.

— Пожалуйста, входи.

— Добрый вечер, — сказала Эсма. — Я увидела свет под твоей дверью и решила узнать, как обстоят дела с нашим маленьким планом.

— Никак. — Карола расстроенно взглянула на подругу. — Таппи влюбился.

— Правда? В кого?

— В Джину!

Эсма фыркнула.

— Тут он ничего не добьется.

— Конечно, не добьется. Кому он нужен, кроме меня, этот мерзкий, испорченный негодяй. А все потому, что я такая дура. Он не интересуется мною, потому что я ничего не знаю про форель.

— Про форель? — удивленно спросила Эсма.

— Я читала книгу о тритонах, поскольку он всегда про них говорит. Карола указала на стол. — «Руководство по приготовлению тритонов, лягушек и ящериц». А он тритонов даже не упомянул. Вместо этого Джина стала обсуждать с ним разведение форели. Ты знаешь, что последние несколько лет она разводила в Гертоне речную форель?

— Никогда об этом не слышала.

— Так вот знай. Кажется, рыба погибла от какого-то заболевания или чего-то в этом роде. Если бы я выглядела переживающей и знающей о форели, у меня был бы шанс, — стенала Карола. — Но я приготовилась к разговору о тритонах. А он даже не упомянул про ящериц!

— Ты себя недооцениваешь. У тебя прекрасная гладкая кожа. И великолепные локоны. — Эсма накрутила на палец ее мягкую прядь. — Взгляни! Ты просто мечта парикмахера. Джина хотела бы иметь короткие волосы. Ты выглядишь как херувим.

— Ну и что? Он даже не замечает меня. После ухода Джины он только и говорил, насколько она умная. А я дура. Со мной скучно. — Глаза у Каролы наполнились слезами. — Я прошла через всю гостиную, чтобы поговорить с ним. Даже была готова выслушать его утомительные рассказы о тритонах! И что он делает? Влюбляется в мою подругу! Изверг!

— Они все изверги.

— Но я люблю его! — По щекам Каролы покатились слезы. — Он скучный, жестокий…

— Всегда говорящий о тритонах, — вставила Эсма.

— Всегда говорящий о тритонах человек, но он мой. И я хочу вернуть его!

— В таком случае ты должна присутствовать на трапезах. Леди Троубридж поменяла гостей местами, и я сидела напротив бедняги. Думаю, пустой стул рядом с ним отнюдь не увеличил его интереса к тебе.

— Я пыталась беседовать в гостиной. Но он все время только и говорил, как ему было интересно с Джиной, потому что она все знает о разведении форели. В конце концов я дала ему пощечину!

— Мне все ясно, кроме одного: почему ты ударила беднягу Таппи?

— Он меня оскорбил, — процедила сквозь зубы Карола.

— И что же он тебе сказал?

— Вначале он говорил о Джине, а потом, как будто сам этот факт не был оскорблением, сделал ужасное замечание.

— Какое?

— Сообразив наконец, что я подстриглась, он заявил, что длинные волосы Джины — это одно из лучших ее украшений.