– Что у тебя с докладом?

– С каким докладом? – не сразу среагировал Семен.

– Как с каким?! Над которым ты три месяца работал каждый вечер до глубокой ночи?!

– А-а-а! – включился он. – С докладом все нормально. Написал, оформил. Будет конференция через десять дней, там прочту.

– Ну хорошо! Значит, теперь по вечерам ты принадлежишь семье! – удовлетворенно и успокоенно констатировала Катя.

И тут он взорвался. Взорвался так, что она остановилась перед ним, замерла и остолбенело слушала его гневную речь, ни в силах ни возразить, ни сдвинуться с места.

– Что значит – «теперь»? – заорал он. – Почему только теперь? А всю жизнь я кому принадлежал? Может быть, я самому себе принадлежал?! Двадцать пять лет я только и делаю, что занимаюсь семьей, тобой, дочерью, твоими родителями, вашими проблемами… Может быть, мне позволено заниматься собой?! Может, ты знаешь о моих желаниях, о моих мечтах?! Да! Ты о них знаешь, прекрасно знаешь! Только тебе наплевать!!! И на мое пристрастие к волейболу, и на то, что я заядлый болельщик! И на то, что я баню люблю! На-пле-вать! – раздельно, по слогам повторил он.

Она молчала.

– За все двадцать пять лет много раз ты меня на футбол отпустила?! Ты вдумайся в саму постановку вопроса: отпустила! Будто я раб какой или собственность твоя! Так сколько раз? Два? Три? Четыре? Да, пожалуй, четыре. И каждый раз со скандалом, с истерикой! Через ссоры, через слезы! Мне эти походы на стадион таких нервов стоили! – Он перевел дыхание и продолжал с новой силой: – Или, может, ты меня на тренировки волейбольные отпускала? «Ой, Сенечка, посиди с дочкой! Ой, дорогой, надо маме помочь! Ой, а как же ты пойдешь, когда я билеты в театр взяла?!» – передразнил он жену. – Что? Не так?

Она стояла перед ним, хлопала глазами и молчала. Такой взрыв эмоций в муже Катя увидела, наверное, впервые. Обычно спокойный, покладистый, он не повышал голоса почти никогда. Если только в исключительных случаях. Вот когда отстаивал свои интересы футбольного болельщика, тогда да, повышал. Она помнила все эти четыре случая его похода на стадион. И в самом деле, а почему она тогда так яро противилась? Чем футбол хуже театра? Что в этом такого уж страшного? Почему она всегда протестовала? Или волейбол этот дурацкий? Ну и ходил бы себе в зал, ну и тренировался бы… Что такого? А может, у него самого сил не хватило отстоять свой интерес и теперь он ее обвиняет в своей собственной слабости?

Ей всю жизнь казалось, что чем больше времени муж находится дома, у нее на глазах, тем крепче семья, тем меньше искушений, меньше возможностей для ненужных знакомств и, соответственно, поводов для измен.

Собственно, в измене она его никогда не уличила. У нее даже не было повода подозревать его в чем-то подобном. Да, желание его к ней угасало. Она замечала это, и переживала, и говорить пыталась… Но он сводил всегда разговор к усталости, к плохому самочувствию… Наверное, так и было. Во всяком случае, Семен всегда был подконтролен. Всегда – на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии телефонного звонка. Короче, на коротком поводке, как принято говорить в таких ситуациях. Где он, с кем, чем занят, Катя всегда была в курсе и в общем-то не волновалась за стабильность своего брака. Он ей представлялся незыблемым, невзирая на интимные разногласия.

И вдруг оказывается, что Семен, ее муж, такой карманный, домашний, предсказуемый, такой покладистый, спокойный, послушный… способен на бунт. И не просто на бунт, а на такой натиск, что она, Катя, которая находила выход в любой ситуации и всю жизнь управляла мужем как хотела, стояла обескураженная, с комом в горле, с непролившимися слезами, с трясущимися коленями, не зная, что возразить и чем успокоить бешено колотящееся сердце.

Но Семен резко остановился сам. Внезапно остыл, как будто выпустил пар, хотя не изменил тон разговора. Он продолжил говорить гораздо спокойнее, без надрыва, но по сути все то же самое:

– Да, Катя, я принадлежу семье… Всегда и безраздельно. К сожалению! К большому сожалению! Потому что человек в первую очередь должен принадлежать сам себе! Я же сам себе никогда не принадлежал. Жил твоей жизнью и продолжаю ею жить. А это, наверное, неправильно. – Он задумался на мгновение и поправил сам себя: – Это наверняка неправильно! Видишь, Катя, как тебя из колеи мой доклад вывел! Я, видите ли, несколько месяцев был выключен из жизни семьи! Эх, Катя, Катя! – И он махнул рукой. Обреченно, печально… Махнул и вышел из комнаты.

Катю трясло. Ей было непонятно, почему она так остолбенела, почему ничего не возражает ему. Ведь все, что он говорит, неправда. Неправда!

Разве она его ущемляла? Разве от чего-то отговаривала? Он сам, он всегда сам соглашался с ее доводами. Семен почти никогда не спорил, не сопротивлялся ее решениям. Она и привыкла верховодить, командовать, руководить, направлять.

Ну подумаешь, волейбол! И зачем это нужно? Потные майки, грязные носки, бесконечно выбитые пальцы, вечно куда-то пропадающие наколенники. Правильно она запретила ему эти тренировки. Лучше с ребенком погулять или уроки лишний раз проверить. Почему она все должна – и уроки, и уборку, и кухню, и маме помогать? Значит, будет гробиться по хозяйству, а он тренироваться?! Нашелся спортсмен, видите ли! Все никак молодость свою не забудет, как он за сборную университета выступал!

Катя накручивала себя, внутренне готовясь к отпору и понимая, что отпора не будет. Разговор окончен. Она не успела. Попросту проиграла этот разговор. Да бог бы с ним, с разговором! Как бы чего большего не проиграть! Ведь за словами Семена стояла не просто обида. Она почувствовала боль. Надрывную, многолетнюю боль мужа, спрятанную глубоко-глубоко… Какой уж тут отпор… Какой ответ…

Можно только подойти, прижаться к его спине и постоять полминутки. Можно даже ничего не говорить, просто помолчать, и посопеть, и потереться щекой о его водолазку… Что она и сделала… А он передернул плечами, будто бы сбрасывая ее с себя как лишний груз, тяжелый, ненужный… Сбросил и отошел.

Было воскресенье. Семен коротко бросил:

– Я в магазин. Что надо купить?

Катя совсем растерялась. Она хотела вместе с ним, она любила с ним по магазинам, и много чего надо было купить, но никаких сил, никакого настроения, никакого желания отвечать не было.

– Чего захочется, то и купи…

Он спокойно оделся, вышел, тихо прикрыл за собой дверь. Катя обреченно опустилась на диван, закрыла лицо руками и зарыдала… Плакала она долго, пока не закашлялась. Кашляла тоже долго и очень сильно. В какой-то момент ей показалось, что сейчас ее вырвет. Она взяла себя в руки, пошла на кухню, выпила воды. Решила что-то приготовить к обеду. С утра думала куриную лапшу сварить, но с этими разговорами не до супа. Картошки, что ли, нажарить? С луком, с грибами? Как Сеня любит. Взяла нож, картошку. Шмыгая носом, принялась чистить.

Она даже не поняла, почему картошка красная. И откуда вообще столько пятен. А когда осознала, что это кровь, стала осматривать руки.

Надо же, она порезалась! Да как сильно! А боли даже не почувствовала.

Когда Семен вернулся из магазина, он застал на кухне странную картину. Кожура, недочищенный картофель, нож со следами крови валялись в мойке, его жена с кое-как забинтованной рукой в оцепенении сидела на столом, а раскаленное масло фырчало на сковородке и дымилось так, что нужно было срочно проветривать не только кухню, но и всю квартиру.


Из переписки Семена и Веры:

Она: Так время быстро летит. До конца назначенного срока осталось семнадцать дней. Могу я поинтересоваться, как продвигаются твои дела в этом направлении?

Он: Плохо!

Она: Что значит «плохо»? Почему плохо?!

Он: Понимаешь, Верочка… В мечтах все просто: все препятствия устраняются запросто, все вопросы решаются сами собой. А в жизни почему-то все не так.

Она: Подожди-подожди! Так это выходит, ты меня обманываешь?

Он: Ну почему обманываю? Время-то еще есть…

Она: Но ведь ты ничего не делаешь! А я тебя жду, надеюсь, строю планы, мечтаю… Зачем ты так со мной?

Он: Верочка! Дорогая! Ну слаб я… Слаб. Это ты хочешь услышать? Или то, что я лжец? И этот так! Ну и что мне, такому, делать? Трусу и обманщику… Как жить? Запретить себе мечтать? Или влюбляться запретить? А если я хочу полюбить? Если душа моя просит любви? И к моей семейной жизни это не имеет никакого отношения!

Она: Ну что ж… Спасибо за откровенность. Не такой уж ты и лжец, раз признался. Хотя если бы я тебя не спросила, ты тянул бы до последнего… Подлец ты, Семен! Просила же как человека… Эх, да что говорить! Жаль… И времени потерянного, и надежд своих…

Он: Вера! Я понимаю, что не в праве больше ни о чем просить… И все же… Все же… Надеюсь, я могу хоть изредка…

Она: А зачем? Все бессмысленно. Ты, конечно, можешь. Но, боюсь, незачем. Я возвращаюсь на сайт!

Он: Вера! Вера-а-а-а! Верочка!!!


После разговора с другом в жизни Виктора что-то поменялось. Он даже толком не понял, что именно. Внешне все оставалось по-прежнему: семья, работа, встречи с Никой… А вот внутренне… Внутренне шел какой-то нескончаемый диалог. И диалог этот привел его к следующему: к осознанию своей жизни, к ее переосмыслению. Вот он жил и жил, не задумывался особо, что его не устраивает, почему, можно ли что-то поменять, нужно ли менять…

Вопросы типа «а что мне нужно для полного счастья?» вообще никогда не приходили ему в голову. К чему мучиться глупыми вопросами? Какое такое счастье? Что есть счастье? Это же надо определяться в понятиях, копаться в себе, задумываться, вытаскивать изнутри какие-то проблемы, разбираться с ними, работать над их устранением, прилагать усилия, затрачивать энергию… Вместо всего этого можно не задумываться вообще… Или если, не дай бог, подобный вопрос возникнет непонятно каким образом, вдруг и скорее всего в нетрезвом мозгу, то легче ответить самому себе: да у меня все в шоколаде! Собственно говоря, долгие годы так оно и было. Не в том смысле, что «в шоколаде», а в смысле, что не было честного ответа.