От работы в саду спереди у Джесс образовался темный клин загара. Когда Роб расстегнул последнюю пуговицу и снял с нее рубашку, обнажились коричневые руки, резко контрастирующие с молочно-белыми предплечьями. Роб не раз видел эту ее новую пятнистую кожу, но сегодня Джесс инстинктивно попыталась прикрыться. Это нежелание, чтобы он видел свидетельства тяжелой физической работы, безмерно тронуло Роба и зажгло в нем огонь желания.

Как ни хотелось ему единым движением сорвать с нее оставшуюся одежду, он делал это очень, очень медленно. Расстегнул джинсы и позволил им упасть на пол. Джесс аккуратно переступила через них, но у нее участилось дыхание, а глаза подернулись дымкой.

Когда она осталась нагишом, он провел руками по ее плечам, бокам и бедрам. Заставил сесть на краешек кровати. Она послушно села, примяв покрывало, которое утром тщательно расправила. Роб отошел к двери и, сняв с крючка ее соломенную шляпу, водрузил ей на голову. И ее лицо под широкими полями стало отрешенным и загадочным, как у незнакомки на картине.

Он опустился перед ней на колени и, приподняв одну ее ногу, прильнул губами к голубым жилочкам на подъеме. Он продолжал целовать ее щиколотки, а рука тем временем поползла выше, настойчиво раздвинула колени. Откинувшись на пятки, он впился взглядом в ее глаза. Она снова стала Джесс, а не матерью или незнакомкой. Джесс маняще улыбнулась и откинулась назад. Шляпа слетела в сторону. Роб уткнулся лицом в развилку меж ее бедрами.

Внизу грохотал благословенный телевизор.

С кровати они перешли на стул, а затем на пол. Кафель приятно холодил кожу. Слившись воедино, они молча покатились по полу, словно стремились обратно, к самому началу, к их первой ночи, когда язык секса стал единственно возможным выражением горя и вины. И сегодня, как тогда, они нашли в физическом акте разрешение нравственных страданий.

Потом они лежали на скомканной постели. Было уже очень поздно. В наступившей тишине отчетливо слышалось их бурное дыхание и чмокающие звуки, когда они касались друг друга потной кожей.

— Оставлю тебе деньги, — прошептала Джесс. Они экономили, и поэтому кое-что еще осталось. Робу хватит.

— Не нужно.

— Я все же оставлю. Не хочу везти их обратно.

— Ладно, — смирился он.

Джесс тайно усмехнулась в темноте. Роб сможет путешествовать, если захочет. Возможно, он уедет далеко, туда, где он будет в безопасности. Например, в Южную Америку. Обоснуется в Бразилии. Она попыталась представить, как его изменит новая жизнь. Ему легко даются языки. Он очень красив, она даже не знала, насколько, пока не заметила, что на пляже на него заглядываются итальянские девушки. Влюбится в стройную смугляночку и будет счастлив, оставив далеко позади безрадостное прошлое и эту серую смирительную рубашку — Англию. Ей вдруг стало ужасно жаль расставаться с ним, и она, уже на грани сна, обняла его крепко, со щемящей грустью.

* * *

Когда Джесс вернулась из Италии, Бетт уже выписали, и она была дома. Открыв дверь своей квартиры и увидев мать, она не смогла сдержать изумления. Джесс похудела и стала бронзовой от загара. Глаза казались больше, чем обычно. Она изменилась до неузнаваемости. На ней была странная бесформенная одежда. Из вещей — всего один небольшой саквояж. Ни дать ни взять беглянка, хотя деньги Грэхему Эдеру возместили и он нехотя согласился не подавать на нее в суд.

Джесс поставила саквояж на пол и, не говоря ни слова, взяла дочь за руку. Обратная дорога показалась ей бесконечной, а расставание с Робом — мучительным. Бетт была бледнее обычного, но в общем выглядела неплохо. В поезде и автобусе от аэропорта голова у Джесс пухла от жутких образов Дэнни на смертном ложе. Его черты неуловимо менялись, и вот уже вместо его лица перед ее мысленным взором возникла восковая маска — Бетт.

Наконец мать и дочь закрыли дверь и крепко обнялись. И словно впервые заметили, что они одного роста. Их лица казались отражением друг друга. Губы делали одинаковые судорожные усилия улыбнуться. Броня непонимания и недоверия, которой они отгородились друг от друга, не исчезла совсем, но чрезвычайно истончилась — казалось, им не составит труда сломать ее.

— Я выздоровлю, — пообещала Бетт. — Особенно теперь, когда ты здесь.

— Конечно, выздоровеешь. Дай-ка тебя получше рассмотреть.

Она потащила дочь в кухню, где было светлее, и заставила встать к окну. Под глазами Бетт залегли темные круги, но морщин не было. Она еще так молода! Джесс снова обняла дочь; они соприкоснулись лбами. Как в тот далекий день, когда ей положили на руки сверток — ее новорожденную дочь, — она вновь испытала приятное чувство удивления, что это нежное существо живет своей отдельной жизнью. Бетт всегда существовала отдельно; связь с Дэнни была теснее из-за его происхождения. Вот что грустно. Джесс почувствовала, что ее переполняет любовь к дочери, на какое-то время, возможно на один только краткий миг, вытеснив тоску по Дэнни.

— А где Роб? — чуточку более сурово спросила Бетт.

— Остался в Италии.

— Правда? Тебе было тяжело с ним расставаться?

— Да, — ответила Джесс, не желая лгать.

— Спасибо, что примчалась.

— Расскажи мне все-все про больницу. И про то, что будет дальше.

— Мне предстоит курс облучения. Придется каждый день туда ходить. Это довольно утомительно.

— Я поживу здесь и поухаживаю за тобой, — пообещала она и тотчас спохватилась. Квартира Бетт такая маленькая, всего одна спальня… — Нужно будет раздобыть раскладушку.

Лиззи выполнила ее просьбу — дала объявление о продаже дома. Один человек заинтересовался. Так что скоро у Джесс не будет своего дома. Ее это нисколько не огорчало, наоборот, приятно кружило голову, как не слишком крепкий напиток. Если Бетт выкарабкается, а у Роба, Лиззи, Сока и Джеймса все будет в порядке, то больше ей ничего не нужно.

— У меня есть армейская походная кровать — кусок брезента на деревянных козлах. Страшно неудобная штука.

— Неважно. Я могу спать где угодно.

(К ней вернулась прежняя способность находить утешение во сне.)

Бетт недоверчиво покачала головой и рассмеялась.

— Я так рада, что ты приехала! Не уезжай больше так далеко!

— Ни в коем случае.

* * *

— Судебное заседание, — сказал в телефонном разговоре Майкл Блейк, — ориентировочно намечено на начало июля. Не могли бы вы написать или сказать Робу по телефону, что, если он явится добровольно и до начала судебного процесса, это будет принято во внимание? Его все равно найдут.

— Хорошо, — ответила она таким тоном, словно давала понять, что не берет на себя никаких обязательств. Она не имеет права влиять на решение Роба. Но вечером, когда он должен был вернуться с работы, позвонила в Италию. После долгого ожидания ответила хозяйка. Сражаясь со своим скудным запасом итальянских слов и глухотой хозяйки, Джесс объяснила, что ей нужен Роб.

— Ah, si. Ma il signor e partito.

— Partito? Quando?

— Questo mattino, signora. Di buon'ora[5].

— Понятно. Спасибо. Grazie.

Уехал. С утра пораньше. Джесс представила себе, как он отбывает в неведомую даль — подальше от судов и полиции, от Майкла Блейка и от нее. От всего несчастливого прошлого. В новое место. Грусть разлуки уравновесилась радостью от того, что Роб в безопасности.

* * *

Толпа пассажиров, только что сошедших с борта воздушного лайнера, несла Роба узкими и запутанными коридорами аэропорта. Подобно Джесс, он нес всего один небольшой чемодан. Ноги путались в густом ворсе ковровой дорожки; на одежде накапливалось и пощипывало статическое электричество, но он упрямо шел вперед.

Наконец они достигли иммиграционного зала, и пассажиры выстроились в несколько очередей к разным окошкам. Роб встал в хвост ближайшей очереди. Он старался ни о чем не думать, но мысли встречными валами захлестывали мозг; под кожей бурлил адреналин. Он говорил себе, что не собирается оказывать сопротивление или спасаться бегством — пусть будет что будет.

Подошла его очередь.

Он протянул свой паспорт и подождал, пока офицер иммиграционной службы проверял его имя и сличал его с фотографией. Роб коротко постригся, и теперь у него был жесткий рыжеватый ежик. Но и без бронзовых кудрей его лицо было невозможно не узнать. Офицер захлопнул паспорт и прикрыл ладонью.

— Отойдите, пожалуйста, в сторону.

Он сказал несколько слов в телефонную трубку. Тут же из-за зеркального экрана появились двое в форме и, метнувшись к Робу, взяли его под руки. Он послушно позволил себя увести под любопытными взглядами пассажиров в аэропорту Хитроу.

* * *

В камере предварительного заключения было четыре полки — две нижних и две верхних. Нижняя полка с левой стороны была свободна; на верхней лежал какой-то субъект, с головой укрывшийся одеялом. На нижней полке справа сидели два азиата; оба были небриты; лица при неоновых лампах дневного света казались почерневшими от усталости. Офицер снял с Роба наручники и кивком указал на свободные нары. Роб послушно сел, потирая запястья. В камере пахло потом, черствым хлебом и экскрементами. Поглазев на него, азиаты возобновили свой разговор.

Было десять часов вечера. Роб лег на спину и повернулся лицом к стене. Она была выкрашена в зеленый цвет и кое-где отсырела. Ни тебе островов, ни континентов. Роб закрыл глаза. Как ни странно, страха не было. Его поместили в камеру предварительного заключения неподалеку от Хитроу. Майкл Блейк объяснил по телефону, что будет повторно просить, чтобы Роба отпустили на поруки, но ему наверняка откажут.

Мужчина на верхней полке захрапел — сначала тихо, потом все громче. Тюрьма оказалась в точности такой, какой Роб ее представлял, ничуть не хуже. Хотя, возможно, худшее — впереди. Но пока что все было вполне терпимо. После отъезда Джесс он прожил в Италии неделю, но с самого начала понял, что без нее это не имеет смысла. У него также не было желания мотаться по свету вдали от родных мест — то есть изведать еще большее одиночество.