Он посмотрел фильм. Макс Сэнд! Безусловно. Невада Смит был Максом Сэндом!

Мори сразу же написал ему письмо. Разумеется, Макс Сэнд в нем не упоминался. Мори скромно спрашивал, помнит ли Невада Смит своего старого друга Мориса Коуэна.

2

Макс помнил. Три или четыре недели спустя Мори получил ответ. Невада Смит обещал вскоре побывать в Детройт и заехать к нему.

Своими пальто из верблюжьей шерсти и шляпой из белого фетра мужчина напоминал гангстера. Но на этом сходство заканчивалось. Мужчина был высок ростом, строен, покрыт ровным загаром. Макс Сэнд!

Мори поспешил ему навстречу.

— Макс… — прошептал он, пожимая вошедшему руку. — Невада Смит. Поздравляю. Я рад, что ты своего добился.

Невада огляделся:

— Похоже, и тебе грех жаловаться.

Мори пожал плечами:

— Ну… Пойдем. Выпьем за встречу. Что тебе налить?

В тот вечер Мори рассказал Неваде, сколь деликатное у него положение и чем чреват любой неверный шаг. А заодно поинтересовался у давнего друга насчет денег для покупки доли в «Часах».

— Ты хочешь, чтобы тебе принадлежала часть заведения, — констатировал Невада.

Мори кивнул.

— Сколько это будет стоить?

Мори пожал плечами. По меркам двадцать девятого года двадцать тысяч долларов были огромной суммой. Мори поклялся, что вернет их. Их хватило, чтобы купить «Часы», не часть, а целиком.

3

Мори выплатил Неваде все двадцать тысяч, хотя на это ушло пятнадцать лет. А двумя годами после получения ссуды он оказал Неваде одну услугу, о которой тот, возможно, и не узнал.

Невада ждал Мори на платформе. В Техасе Мори бывать доводилось, а вот в Калифорнии — нет. Его встретили ослепительное солнце и удушливая жара. Невада усадил его в роскошный «дюзенберг» с откидным верхом. Они уселись на заднее сиденье, и под палящими лучами солнца шофер помчал их по обсаженным пальмами улицам к голым холмам, утыканным роскошными особняками.

У Невады дом был без особых архитектурных излишеств, но тем не менее чувствовалось, что принадлежит он кинозвезде.

Невада познакомил Мори с женой. Чувствовалось, что ей в этом доме как-то не по себе. Ровесница Невады, смуглолицая, пухленькая, она всем своим видом показывала, что жизнь в роскоши для нее внове и она не знает, как себя вести. Она, похоже, понятия не имела, что такое купальный костюм, а потому плавала в бассейне за домом голой, пока Мори и Невада сидели в шезлонгах у бортика и говорили о давно ушедших днях.

После обеда, когда женщина помыла посуду и ушла спать, Невада и Мори с сигарами и виски расположились в гостиной. Невада рассказал Мори о случившейся с ним неприятности.

— Помнишь Толстяка Эрбакла? — спросил Невада.

— Конечно. Его обвинили в изнасиловании.

— Да. Потом выяснилось, что он ни в чем не виноват, но карьера его рухнула.

— Не хочешь ли ты сказать…

— Вот-вот, — буркнул Невада. — Я этой девушки в глаза не видел. Но ее мать заявляет, что она беременна, а я — отец ребенка. Девушке к тому же пятнадцать лет. Черт, даже если они ничего не докажут, а эта история попадет в газеты, Неваде Смиту уже не сняться ни в одном фильме.

— У меня такое ощущение, что они хотят что-то на этом поиметь.

— Естественно. Они уже попросили денег.

— Какое бесстыдство, Макс. Как ее зовут?

— Эмили. Эмили Уайт. А мамашу — Руби Уайт.

Мори покачал головой.

— Какое бесстыдство, — повторил он.

На следующее утро Мори позвонил в пять-шесть мест, давая знать, что казначей Пурпурной банды в городе и хочет поговорить с ответственным человеком по личному делу. Естественно, в Лос-Анджелесе нашлись люди, желающие помочь представителю Пурпурной банды.

Тремя днями позже, когда он и Невада сидели за столиком в «Браун дерби», Мори позвали к телефону. Звонивший подтвердил, что Руби Уайт действительно угрожает подать на Неваду Смита в суд. Ей уже мало признания отцовства. Она намерена обвинить Неваду в изнасиловании своей несовершеннолетней дочери. Точно так же она угрожала и Френсису Башману. Тот предпочел откупиться от нее.

— Хотите, чтобы мы с ней разобрались? — спросил собеседник Мори.

— Я был бы вам очень признателен.

— Считайте, что вопрос решен.

На следующее утро газеты сообщили об автокатастрофе с фатальным исходом. Руби Уайт выпила перед тем, как сесть за руль, и на береговой автостраде вошла в поворот, не сбросив скорость. Ее «бьюик» пробил ограждение и слетел с обрыва в океан. Руби и ее дочь погибли.

Мори не рассказал Максу о том телефонном разговоре. Если Макс и догадался, то тоже оставил свои мысли при себе. Поезд ушел, а Макс не любил говорить о том, что уже невозможно изменить.

4

Суббота считалась в «Часах» самым хорошим днем. Люди приходили рано и засиживались допоздна. Треть продаваемых за неделю виски и пива раскупалась в субботу. Именно в этот вечер девушки зарабатывали большую часть недельной выручки.

В субботу, 30 ноября 1931 года, перед самой полуночью в кабинет Мори зашли трое.

— Лживый жиденыш! — воскликнул один. — Будешь знать, как обманывать.

И началось избиение. Никакого сопротивления он оказать не смог. Они ушли, оставив Мори лежащим на полу без сознания. Ему сломали нос, челюсть, скулу и два ребра.

Только через шесть дней детективы смогли допросить его в больничной палате.

— Говори, Коуэн, кто это сделал?

Мори покачал головой.

— Не знаю, — процедил он сквозь зубы.

Проволока, стягивающая челюсти, не позволяла раскрыть рта.

— Все ты знаешь!

Мори вновь покачал головой:

— Нет.

— Омерта, значит, — пробурчал детектив.

Копы уже начали осваивать итальянский язык. Они говорили о Черной руке и использовали слово omerta, когда имели в виду закон молчания.

Мори попытался улыбнуться:

— С чего мне молчать?

— Ты мог научиться их штучкам. Полагаю, уже научился.

Разумеется, он знал, кто его избил. Не понимал Мори другого: за что?

Это ему объяснил Огненная Голова, когда пришел навестить его. Рыжеволосый сел на кровать, взял Мори за руку.

— Это ошибка. Нам сказали, что ты продаешь пиво, сваренное кем-то еще. Это ложь, теперь мы все выяснили. Поздно, конечно, но выяснили. Мы загладим свою вину, Мори. Мы о тебе позаботимся.

Мори кивнул и криво улыбнулся.

— Хорошо, — пробормотал он.

— И ты не раскрыл рта, — добавил Огненная Голова.

Потом улыбнулся, вспомнив, почему Мори не может раскрыть рта.

— Ты понимаешь, о чем я? Ты ничего не сказал копам. Мы это не забудем, Мори. Такое забывать не принято. Всегда останутся люди, которые будут это помнить. Тебя не бросят.

Огненная Голова сказал правду. С тех пор Мори стал всеобщим любимчиком. Его же незаслуженно избили, а он не выдал тех, кто это сделал. Огненную голову скоро арестовали и приговорили к пожизненному заключению. Пурпурную банду разгромили. Но люди, которые помнили о благородстве Мори, остались. И ему всегда приходили на помощь.

5

От одного, правда, его уберечь не смогли. Детективы из Толидо сильно рассердились. Они знали, кто избил Мори. И давно хотели засадить этих громил за решетку, но доказательств их вины собрать не могли. Вот и теперь человек, которого они избили, не желал давать показания.

И в другую субботу, 23 января 1932 года, в «Часы» ворвались агенты местного отделения Федерального управления, контролирующего выполнение закона о запрещении торговли спиртными напитками. Мори вывели из Дверей в наручниках и препроводили в тюрьму округа Лукас. За много лет работы «Часы» не трясли ни разу, но детективы Толидо потребовали провести там проверку. Закон по-прежнему запрещал торговлю спиртным. За это редко кого сажали за решетку, дело шло к отмене «сухого закона», но иной раз такая зацепка приходилось очень кстати, если хотелось вставить палки в колеса какому-нибудь политику или наказать такого, как Морис Коуэн.

В холодный февральский день Мори, опять в наручниках, дрожащего от страха, ввели в каменные ворота печально знаменитой тюрьмы штата Огайо. Ему было восемнадцать, когда его привезли в тюрьму под Плэкумайном, молодого и полного сил. Теперь, в пятьдесят, он не знал, протянет ли за решеткой три года.

Как и в Плэкумайне, первый день был самым худшим. Начальник тюрьмы полагал, что вновь прибывшего надобно встречать так, чтобы тот, взрослый мужчина, заплакал. Шесть или семь часов Мори провел в чем мать родила. До того как получить тюремную одежду, новички помылись в душе, побывали у врача и дантиста, у них сняли отпечатки пальцев, их сфотографировали, прочитали лекцию о внутреннем распорядке. И перед каждой дверью им приходилось томительно ждать. Наконец, уже в тюремной одежде, их строем провели через двор в лабиринты гигантской тюрьмы. Покормили в столовой. А затем распределили по камерам.

Сравнивая тюрьму в Огайо с луизианской, Мори отмечал, что в чем-то ему было легче, а в чем-то труднее. В ножные кандалы заключенных не заковывали, но собирали их в команды и строем водили из тюремного блока в столовую, на работу, обратно в столовую и назад, в камеры. Только с пропуском, подписанным охранником, заключенный мог в одиночку появиться во дворе, направляясь в лазарет, библиотеку, часовню.

Учитывая возраст Мори, никто не испытывал желания взять его «жены», так что к нему не приставали. И он уже не был единственным евреем на всю тюрьму. Наоборот, их хватало с лихвой, и по воскресеньям рабби читал желающим проповедь в тюремной часовне. Работал Мори на маленькой фабрике, где заключенные изготовляли пластины под автомобильные номера. Шесть часов в день он сидел на жесткой скамье, засовывая пластины в конверты из плотной коричневой бумаги.