На открытии сессии Парламента именно Гардинер объявил о моем намерении помириться с Римом. Но больше никаких заявлений не последовало – я прислушалась к многочисленным советам и не стала торопиться.

Я хотела, чтобы члены Парламента знали о моем намерении смягчить существующее законодательство. Жестокость, с какой правил мой отец, искалечила многие судьбы, и я собиралась принять более милосердные законы.

Большим утешением для меня была переписка с Реджинальдом, который наверняка был в курсе всего, что происходило в Англии.

«Мне казалось, – писала я ему, – что все можно сразу изменить, что сделать это будет просто. Но меня предупредили, чтобы я не торопилась. Посол императора, в частности, предостерег меня от решительных мер. Народ еще не готов к резким переменам. Надеюсь, Вы не считаете мою медлительность предательством. Я никогда не откажусь от своей миссии, верьте мне, но пока не решаюсь всенародно объявить о своем намерении».

Как мне недоставало умного, всепонимающего Реджинальда! Я грезила о том, чтобы он был моложе и мы были бы вместе.

Брак с Филипом не вызывал во мне энтузиазма. Что он за человек? Говорили, что, в отличие от своего отца, он не обладает острым умом. Ничего удивительного – ведь император Карл был самым мудрым правителем своего времени.

Говорили также, что Филип очень религиозен, но это не мешает ему вести разгульный образ жизни; что он человек очень чувственный, неравнодушный к женскому полу. Последнее особенно меня настораживало. Он был однажды женат – на Изабелле Португальской, от которой у него был шестилетний сын Дон Карлос. Изабелла умерла три года назад. Если Филип ждал от будущей жены чувственных наслаждений, то я менее всех подходила на эту роль. С политической точки зрения наш брак был выгоден как союз английской королевы с сыном императора. Но кому выгоден, размышляла я? Моему народу не понравится то, что их королева замужем за иностранцем. Гораздо лучше, по мнению моих сограждан, если бы мужем королевы стал Эдуард Коуртни. Помимо всего прочего, если я выйду замуж за Филипа, нам придется жить порознь, так как я не уеду в Испанию, а он тоже не будет жить в Англии. Взвесив все «за» и «против», я склонялась к тому, что испанский вариант моего замужества кончится ничем, как и все многочисленные помолвки прошлых лет.

Реджинальда же я знала и любила с детства. Что плохого в том, что он значительно старше меня? И даже если у нас не будет детей, какое это имеет значение?

Мне хотелось, чтобы рядом был заботливый, любящий друг.

Из моего окружения более других этому образу соответствовал Симон Ренар. Но в глубине души я понимала, что он верен мне постольку, поскольку верен в первую очередь своему господину – императору, как и полагается настоящему послу. Я пыталась убедить себя в том, что у нас с императором общие интересы, как это было и раньше…

Теперь, когда в английских церквах служили Мессу, следовало ожидать недовольства протестантской части населения. И вскоре до нас дошли слухи о волнениях в Кенте, Лейстершире и Норфолке.

Сестра моя Елизавета стала источником возмущения – она отказалась слушать Мессу и давала понять, как считал Ренар, что недовольные протестанты могут видеть в ней своего лидера.

– Она чрезвычайно опасна, – заметил посол.

Совет направил ей письмо с требованием подчиниться общим правилам богослужения. Она не ответила. Сославшись на болезнь, Елизавета не присутствовала и на церемонии присуждения титула графа Эдуарду Коуртни.

Ренар пришел ко мне взволнованный и злой.

– Ваша сестра что-то замышляет. Уж не собирается ли она заручиться поддержкой протестантов? Если это так, то нам грозят большие неприятности. За ней пойдут, и, поверьте, сторонников Елизаветы будет немало. Ее надо заключить в Тауэр.

– Неужели вы думаете, что я способна посадить в Тауэр собственную сестру?

– Вы только отдадите приказ. Я убежден, что следствие обнаружит кое-что, свидетельствующее не в ее пользу.

– С ней дружит де Ноайль…

– Ей от него проку нет. У него одна цель – посадить на трон Марию Шотландскую.

– Марию Шотландскую? – повторила я, не веря своим ушам. – Но как он посмел даже подумать об этом?!

Ренар смерил меня взглядом, в котором сквозила жалость – неужели я столь недальновидна!

– Мария Шотландская – невестка французского короля. Де Ноайль – их слуга. Король же спит и видит, как приберет к рукам Англию, посадив на трон королеву Марию и короля Франсуа. А поможет ему в этом Елизавета, которую обрабатывает де Ноайль. Все очень просто, Ваше Величество.

– Кому же в таком случае можно доверять?

– Никому, – Ренар грустно покачал головой. – Никому, кроме моего господина, который был и останется вашим другом. Когда вы выйдете замуж за его сына Филипа, император станет вам еще ближе, и кроме того, рядом с вами будет мужчина. А пока нам следует разобраться с Елизаветой. Необходимо наступить на хвост протестантам, видящим в ней свою будущую королеву.

– Но это же измена!

– Ваше Величество, вы правы. Итак… начнем разрушать их коварные планы и обратим пристальное внимание на Елизавету.

– Но я не могу посадить ее за решетку.

– Не можете, пока у вас нет на то достаточных оснований. Прежде всего необходимо помешать ей строить из себя символ протеста. Она должна посещать Мессу.

– Ей будет передан мой приказ подчиниться.

– Отлично! Тем самым, Ваше Величество, вы делаете первый шаг.

Но не успела я послать к ней гонца с приказом, как от нее пришло письмо, в котором она умоляла меня дать ей аудиенцию.

Я согласилась.

Войдя в мои покои, Елизавета бросилась передо мной на колени.

– Встань, – сказала я, – и говори то, что хотела. Вижу, что ты поправилась после болезни, помешавшей тебе присутствовать на чествовании Коуртни. Судя по всему, болезнь была тяжелой.

– Спасибо, Ваше Величество. Мне уже лучше. Позвольте мне выразить надежду, что Ваше Величество находится в добром здравии.

В ее взгляде проскользнуло сочувствие – это значит, подумала я, у меня вид совсем больной. Этот сочувствующий взгляд заставил меня мгновенно ощутить огромную разницу между нами: она – молода, полна жизненной энергии, пышет здоровьем, и я – стареющая, бледная, больная женщина, ростом значительно ниже ее, так, что, когда мы стоим рядом, она смотрит на меня сверху вниз.

Я ответила, что чувствую себя хорошо, и повторила:

– Ты хотела о чем-то поговорить? Говори.

– Ваше Величество, я в глубоком горе.

– Что случилось?

– Я чувствую, что Ваше Величество больше не любит меня. Мне очень тяжело это сознавать. Вы всегда относились ко мне с нежностью, как к своей младшей сестре, и мне ненавистна мысль, что я чем-то могла вас обидеть. Я не знаю за собой ничего, что могло бы огорчить вас… если не считать… того, что связано с религией.

– Тебе неоднократно было велено посещать Мессу, но ты упорно отказываешься, – ответила я.

– Ваше Величество, у меня нет столь глубоких религиозных корней, как у вас. Я была воспитана в духе новой веры и ничего другого не знаю.

– Это не оправдание, – ответила я, – есть много достойных людей, которые могут научить тебя.

– Ах, Ваше Величество, вы сняли камень с моего сердца! Мне нужен учитель. Может быть, кто-то из ученых мужей мог бы заниматься со мной, тогда я с радостью начну заниматься! Вашему Величеству не надо объяснять, как трудно измениться, когда с детства привыкаешь к определенной форме религии.

Я не знала, верить ей или нет. Вопреки предостережению Ренара, я готова была обнять ее, обещать, что ей будет дан хороший учитель, и мы снова будем относиться друг к другу как две любящих сестры. Но что-то меня остановило. Мелькнула мысль, что Ренар прав, – она была очень хитра и опасна. Но разве можно было такое подумать, глядя на ее восторженное лицо, на эти глаза, светящиеся радостью и кротостью одновременно. Всем своим видом она показывала, как жаждет снова быть любимой мною. И в те минуты я почти верила ей.

– Ты будешь присутствовать на Мессе 8 сентября, – сказала я. – В этот день римская церковь празднует Рождество Девы Марии.

Она слегка изменилась в лице. Я попыталась прочитать ее мысли. Отказаться она теперь не могла. Ей было отлично известно, что за каждым ее движением следили с разных сторон, надеясь, что на чем-нибудь она да поскользнется. Ренар мечтал видеть ее в Тауэре. Де Ноайлю она тоже мешала. Ему мешали, впрочем, мы обе – он предпочел бы освободиться от нас и очистить путь для Марии Шотландской. Но, с другой стороны, в случае моей смерти на престол могла претендовать только Елизавета. Следовательно, ей было выгодно ждать моей смерти.

При этой мысли меня охватила дрожь. Но, глядя на ее нежное личико, трудно было представить, что эта девушка даст вовлечь себя в заговор – не настолько она глупа, чтобы в случае неудачи лишиться не только короны, но и головы.

Я поцеловала ее со словами:

– Мы сестры. Так будем же друзьями.

Она сразу расцвела в улыбке. Мне хотелось согреть ее своим теплом, ведь я, как никто, понимала ее состояние, когда меня признали законной наследницей престола. Ей было больно сознавать, что она – незаконнорожденная. Когда мы обе считались бастардами, нас это объединяло. Но как королева я должна была получить законное признание своих прав – это было важно для меня постольку, поскольку непосредственно касалось моей матери. К Елизавете же я испытывала сострадание. Трудно было быть дочерью Анны Болейн, слывшей в народе ведьмой.

Мне было приятно быть снисходительной. И я действительно хотела ей помочь. Быть может, и вправду ей нужен хороший наставник, и все проблемы тогда разрешатся?!

Но в том, что касалось ее посещения Мессы по случаю Рождества Девы Марии, я оставалась непреклонной.

И в назначенный день она появилась в церкви. Лицо ее было бледным, взгляд отсутствующим, как будто она была тяжело больна.