Пето и Эстоу были далеко не единственными противниками отца в вопросе о разводе – многие влиятельные лица из числа духовенства, в их числе и епископ Фишер, не считали нужным скрывать свои взгляды. Но король и их не трогал, хотя, как говорила графиня, вполне мог засадить непокорных в Тауэр.

Вместо этого он решил подальше упрятать мою мать – на этот раз ее отправили в Хэтфилд, замок, принадлежавший епископу Флаю. Нет нужды говорить, что меня охватил ужас при этом известии – больную, страдавшую ревматизмом женщину, королеву, мою мать поместили в сырой мрачный замок, а у нее наверняка не было даже теплой одежды.

Было ясно, что развязка близка. Король собирался во Францию, разумеется, с Анной Болейн.

– Не могу в это поверить, – воскликнула я в смятении, – вы можете мне объяснить, дорогая графиня, в каком качестве она поедет во Францию?

– Не забывайте, дорогая, что Франциск – друг вашего отца. И если он примет Анну Болейн при дворе, это равносильно официальному признанию ее в качестве супруги.

– Франциск сделает то, что ему выгодно.

– Безусловно. Ему сейчас нужна поддержка вашего отца, и ради этого он пойдет на все.

– Нет, представить себе, что Анну Болейн принимают при дворе французского короля… А моя бедная мать! Что будет с ней, когда она узнает?

Графиня только покачала головой.

– Долго так не может продолжаться, – со вздохом сказала она, – мне не верится, что он возьмет ее с собой. Мало ли чего говорят!

Но все оказалось правдой. Король удостоил Анну титула маркизы Пемброук. Это значило, что отныне она не просто одна из придворных дам. И он действительно готовился к отъезду с ней в Париж, тем самым показывая всему миру, что маркиза Пемброук является его фактической женой, а своего брака с Катариной Арагонской он не признает.

Кажется, угасла последняя надежда на то, что король изменит свои планы. Осталась только боль за мать и страх перед будущим. Отец ясно показал, что не позволит нам с матерью быть вместе и намерен идти до конца в своем стремлении обладать Анной.

Как мы и предполагали, события развивались со стремительной быстротой.

Король с Анной уехали во Францию и были приняты Франциском с соответствующими почестями. Правда, придворные дамы, все, как одна, демонстративно отсутствовали – хоть это мне было приятно услышать. Но в остальном план отца удался. Прошел слух, что они тайно поженились и что Анна беременна.

* * *

В это трудно было поверить. К тому же никто толком не знал, где состоялась церемония бракосочетания. Но в конце концов, неважно – где, важно, что они сочетались браком при живой королеве! Если Анна беременна, думала я, значит, король спешил, чтобы ребенок родился законным наследником престола.

Я не раз на протяжении всей своей жизни задавалась вопросом – что было важнее для моего отца – удовлетворить свою страсть к Анне или иметь сына. И склонялась к последнему. Потому что, зная его характер, понимала – его мучил комплекс неполноценности. Не иметь сына при том, что у него было все, начиная с личных достоинств и кончая абсолютной властью, для такого человека, как мой отец, было просто непереносимо.

Но как ему удастся вывернуться из этой двусмысленной ситуации? Ясно, что на помощь Рима рассчитывать нельзя. Народ не признавал Анну. Королева была жива. Что же он предпримет?

Ответ не заставил себя долго ждать. В мае 1533 года в Данстейбле под председательством Кранмера, ставшего к тому времени архиепископом Кентерберийским, состоялось заседание трибунала, на котором было объявлено, что в разводе между королем и Катариной Арагонской нет необходимости, так как этот брак недействителен с точки зрения высшего, библейского, закона.

Теперь уже Анну Болейн оставалось только короновать.

Невероятно, но отец все-таки добился того, чего хотел.

Мою мать снова перевезли подальше от глаз людских – в Эмптхилл. Похоже, отец боялся оставлять ее подолгу на одном месте во избежание народных волнений. И по той же причине не разрешал мне съездить к ней. Мне казалось, что от меня что-то скрывают, что моя мать при смерти, но… видеться нам запретили.

Вскоре состоялась коронация Анны. Нам с графиней рассказали все в подробностях. На ней было золотое платье, когда отец встречал ее на ступенях Тауэра, где она, по традиции, должна была провести несколько дней перед церемонией.

Затем – торжественный въезд в Лондон в золотой карете, запряженной парой белых лошадей. Даже ее недоброжелатели признавали, как хороша она была в серебристом плаще, обшитом горностаями, с ее длинными черными волосами и огромными глазами, излучавшими какой-то дьявольский блеск.

Меня пожирала ненависть. Я не могла последовать совету матери, сказавшей однажды: «Молись за нее, дитя мое, быть может, и для нее наступит день, когда она будет очень нуждаться в наших молитвах». Но я не воспринимала Анну как женщину – для меня она была сущим воплощением зла. И я молилась только об одном: чтобы ее ребенок умер вместе с ней или, на худой конец, чтобы она родила чудовище, урода и в придачу – девочку!

А народ? Народ, думала я, забыл о своей законной королеве, упившись вином, которым поили бесплатно в этот день, объявленный праздничным.

Мой разгоряченный мозг рисовал картину: король смотрит, не отрывая глаз, на эту ведьму, которая увлекает его за собой, заставив забыть о чести и долге, и ведет прямой дорогой в ад…

Что толку ненавидеть или молиться, если эта наглая выскочка все равно объявлена королевой Англии?! Но истинной королевой для меня оставалась моя мать. И я надеялась – не только для меня.

* * *

Все те долгие месяцы, что проходили в ожидании наследника, я не давала себе покоя, представляя, как отцу не терпится увидеть наконец сына, как он не надышится на свою возлюбленную, ведь беременность так красит женщину.

Но из королевского дворца доносились иные вести – не все было так безоблачно, как мне казалось. Король стал обращать внимание на некоторых дам. Неужели Анна так быстро ему наскучила?

Неожиданно к нам прибыл гонец от короля с приказом, чтобы я явилась во дворец и присутствовала при рождении ребенка. Я пришла в ярость.

– Ни за что! – кричала я к ужасу графини.

– Принцесса, дорогая, вы отдаете себе отчет в том, что это – приказ? – спросила она.

– Мне все равно! И он мог подумать, что я вместе со всеми собираюсь ликовать по такому поводу?!

– Вы должны ехать, – твердо сказала графиня.

– Никогда!

– И как, по-вашему, отнесется к этому король? Вам следует вести себя крайне осторожно в сложившейся ситуации. Не забывайте, что у вас под ногами нетвердая почва.

– Вы думаете, он способен меня убить?

Графиня молчала.

– Нет, вы действительно думаете, что он способен на это?

– Я думаю, что, если вы откажетесь повиноваться, для вас наступят тяжелые дни, – грустно сказала графиня.

– Но и сейчас они тяжелые!

– А будет еще хуже. Умоляю вас, принцесса, не подвергайте свою жизнь опасности! Будьте благоразумны.

– Но поймите, графиня, я не могу ехать!

Она покачала головой.

Пришло письмо от матери. «Дитя мое, – писала она, – ты должна подчиниться. Это твой долг по отношению к отцу. Прошу тебя, не заставляй меня волноваться еще больше. Я и так в постоянной тревоге за тебя. Ради всего святого, не навлеки на себя его гнев. Сейчас он помнит, что ты – его дочь. Но упаси тебя Бог сделать что-то против его воли».

У меня не было выбора. Мне надлежало присутствовать при торжественном событии – рождении этого ненавистного мне ребенка, а пока он не родился, жить под одной крышей с женщиной, которую иначе, как наложницей короля, я про себя не называла.

И я отправилась в Гринвич. С первых же минут пребывания во дворце я ощутила, как резко изменилось мое положение. Отец встретил меня вежливым, но холодным поклоном, дав понять, чтобы я не рассчитывала на более теплые отношения и вела себя соответственно.

Затем меня представили ей. Трудно передать, что я испытала при виде ее расплывшейся фигуры и самодовольного выражения лица. Она, как всегда, была элегантна в своих широких бархатных одеждах, и изображала из себя королеву, которая ждет с моей стороны покорности и смирения.

С величайшим отвращением я все-таки поцеловала протянутую мне руку, помня, что писала в своем письме моя мать. Так мы встретились. И обе безошибочно почувствовали, что между нами – глубочайшая пропасть, которую можно скрыть, но преодолеть невозможно.

«Господи, – беззвучно молилась я, – сделай так, чтобы она и ее ребенок умерли, просветли очи моего отца. Пусть он увидит, какая она злая, и мы снова будем вместе – он, моя мать и я».

Стоял сентябрь. Родов ждали со дня на день. Отец пребывал в крайнем возбуждении, уверенный, что наконец-то родится сын. Глядя на него, я пыталась себе представить, что бы он сделал со мной, если бы узнал о моих тайных молитвах.

И вот Анну уложили в постель.

Во дворце для роженицы была приготовлена специальная комната, увешанная гобеленами с многочисленными изображениями Пресвятой Девы. Отец распорядился поставить в комнату лучшую кровать. Это была изумительной красоты французская кровать, полученная отцом в качестве выкупа от герцога д'Алансона, когда тот был пленником английского короля.

Мы с придворными дамами сидели в соседней комнате, слыша душераздирающие крики Анны, – роды были долгими и трудными.

Я по-прежнему желала ей смерти, но вдруг передо мной возникло лицо моей матери, и я как будто явственно услышала ее голос: «Дитя мое, ты еще не знаешь, какие муки переживает женщина, рожающая ребенка. Разве Бог не учит нас быть милосердными?»

Король к ней не заходил. Он ждал, когда его известят о рождении сына.

Мы не спали всю ночь. И когда забрезжил рассвет, раздался крик, которого я никогда не забуду, – это был крик новорожденного.