Я не знала, где найти выход из плена с именем Адам Браун. Он приручал меня так тщательно, так незаметно. А затем приказал встать на колени. Все-таки зажмурившись, я вспомнила перекошенное от злости лицо и постаралась воспроизвести в памяти все те обидные слова, что срывались с его губ. Мне нужно было пробудить в себе ненависть к нему, потому что, несмотря на произошедшее, я хотела продолжения наших странных отношений. Наверное, это и есть болезнь. Тяга к тому, кто причиняет боль. Я ненормальная.

Но, стоило задуматься чуть глубже, как в голову полезли всякие нелепости. Невольно задалась вопросом, почему он так отреагировал на мой разговор с Эштоном? Почему обвинял после во всех смертных грехах, при этом старательно доставляя мне удовольствие? Чего он хотел от меня?!

И наивная дурочка внутри шепнула: "Любви, Фел?" Я нервно рассмеялась. Надо же было прийти к такому выводу! Профессор Адам Браун мечтает о моей любви! Ха! Да расскажи я кому-нибудь подобную шутку, все хохотали бы до слез. Вот как я сейчас…

Кто я для него?

Марионетка. Бесправная кукла, которую можно поставить на колени.

А он? Кем он стал для меня?

Ответ на этот вопрос уничтожал меня изнутри. Потому что правда была горькой и непрезентабельной. Однажды согласившись на роль жертвы, я настолько увлеклась этой странной игрой, что давно забыла, для чего она начата. Все меркло и теряло краски, кроме его имени в моей голове, кроме воспоминаний о его прикосновениях к моему телу… А еще я слышала его голос. И он приказывал встать на колени и взять в рот его член.

Мотнув головой, я шепнула, глядя в потолок:

– Ненавижу тебя, Адам Браун!

И тут же заболело сердце. Оно не терпело лжи…

Холодный и надменный – таким Адама знали другие, они смотрели на него с вожделением, с придыханием, с обожанием. Но не смели приблизиться, зная, что получат в ответ лишь пренебрежение. Со мной он был другим. Я знала, каковы на вкус его губы, знала, как темнеют в минуты страсти его глаза… И эти знания не давали покоя. Нельзя было просто так взять и забыть все, вновь вернувшись к прежней жизни. К маме, к сестре, к… Эштону.

Я перевела взгляд на наше общее фото, продолжавшее все это время висеть на стене напротив изголовья. И мне впервые почудилось, что Эш смотрит оттуда, со снимка, с укоризной.

– Прости, – шепнула в пустоту комнаты. – Я все испортила…

Резко отвернувшись к стене, я закрыла лицо руками и снова заплакала. Беззвучно. И даже слез не было. Это был странный плач, скорее похожий на безмолвный крик души. А потом я уснула, полетев в серую пропасть без картинок, мыслей и голосов. Лишь под утро, за час до рассвета, дернулась и распахнула глаза, не понимая, что произошло.

В этот момент послышался шорох в прихожей, хлопнула входная дверь. И первой мыслью, пришедшей в голову, было идиотское: "Адам"!

Вскочив с кровати, я выбежала из комнаты, больно зацепившись бедром о край стола. Не знаю, на что я надеялась. Конечно, это был не он. Это было мое настоящее, заставляющее вернуться в реальность. Мама.

– Ничего себе! – воскликнула она, всплеснув руками. – Какие люди! Сегодня решила в кои-то веки объявиться дома?

– Здравствуй, – только и сказала я, уже понимая, что разговора не получится. От мамы шел резкий запах, спутать который было невозможно ни с чем.

– Моя вежливая дочь, – расхохоталась она, приближаясь. – Ну, Фел, удивила. Не думала, что ты можешь кого-то, кроме своего ботаника заметить.

В сердце больно кольнуло нехорошее предчувствие.

– О чем ты?

– Только не изображай святую невинность, – закатила глаза мама и снова засмеялась. – Идем на кухню, поедим. Я страшно голодна. Ты приготовила что-нибудь?

– Нет.

Я плелась следом, чувствуя себя раздавленной.

– Ну, приготовим вместе, – пожала плечами мама. – Ты купила продуктов?

– Нет, мама. Я только что приехала и…

– Так сходи сейчас в магазин, – обернулась она. – Купи всего и побольше. Меня уволили, радость моя. Больше не выйдет сидеть на моей шее.

Я замерла, широко распахнув глаза и не веря в услышанное.

– Как уволили?

– Очень просто. Пинком под зад! – мама ухмыльнулась и села на стул, едва не промахнувшись. – Черт возьми! Эта мебель живет собственной жизнью!

Я смотрела на нее и не могла сдвинуться с места. И все, что испытывала, теперь можно было назвать одним емким словом: брезгливость. Ни жалости, ни сочувствия, ни, тем более, любви. Но ведь это моя мама. Она родила нас с Мел, вырастила, дала все, что могла…

– Мама, нам нужно поговорить, – произнесла я, перебарывая желание наговорить гадостей этой женщине, в которой уже было не узнать прежней миссис Томпсон.

– Обязательно, Фел, только жрать принеси. Я три дня толком не ела, пока ты там трахалась со своим богатеньким мудаком.

В груди потяжелело, стало трудно дышать.

Мама обернулась, осмотрела меня снизу вверх, причмокнула языком и выдала:

– М-да, и чего он в тебе нашел? Хоть бы приоделась, пока бабки есть.

– Какие бабки? – шепнула я, наощупь обнаружив рядом стену и прислонившись к ней.

– Ты что, думаешь, я совсем идиотка? – Мама схватилась руками за живот, поморщилась, затем, громко икнув, закончила мысль: – Кажется, меня сейчас стошнит. От голода.

Я развернулась и вышла, желая как можно скорее оказаться в своей комнате, создавая хотя бы видимость уединения. Мне было плохо. Не только морально, но и физически. Тело била мелкая дрожь, начинала болеть голова.

Понятия не имею, кто доложил моей матери об Адаме, но она явно была в курсе происходящего. А если знает она, то и в университете наверняка уже ходят разные слухи. И теперь, когда Адам просто вышвырнул меня, наказывая непонятно за что, мне предстояло расхлебывать все это в одиночку. А еще был Эштон, которому могли что-то рассказать доброжелатели… Уж лучше я сама… Но не сегодня. Сегодня и без того жить не хочется.

– Куда ты пошла, неблагодарная тварь?! – Мама выскочила из кухни и с удивительной прытью кинулась мне наперерез. – Думаешь, можешь так просто меня игнорировать в собственном доме? Села мне на голову и ноги свесила! Шлюха!

– Мама…

– Заткнись! И давай сюда деньги! Сколько там у тебя есть?! Ну?!

Она осмотрелась вокруг совершенно дикими глазами и метнулась к сумке с учебниками, оставленной мною у входа. Учебники, тетради и всякие мелочи полетели на пол в жутком беспорядке.

– Где они?! – кричала мама, удерживая сумку за дно и продолжая трясти. – Где деньги?!

– У меня нет ничего, – шепнула я.

– Бездушная сволочь! – продолжала разоряться та, что когда-то была мне самым родным человеком на свете. – Тебе что, жалко для матери пары баксов? Твой ебарь даст еще, а мне нужно сейчас!

– У меня нет денег!!! – закричала я срывающимся голосом.

На миг повисла тишина. Мама осмотрела пол и все мое скудное имущество, ткнула мыском один из учебников и заговорила почти спокойно:

– Тогда иди к нему и возьми. К тому, что возит тебя на огромной дорогой тачке. Я не дура и не слепая, Фел. Я была в соседнем баре, когда ты приехала. Тебя трахает далеко не бомж с соседней свалки. Иди.

– Он не платит мне денег, – так же тихо ответила я.

– Да? – мама зло усмехнулась и подошла к тумбе у входа. Открыв верхний ящик, она вынула оттуда распечатанное письмо и потрясла им в воздухе: – А это тогда что? Здесь написано черным по белому, что штраф погашен. Четыре, мать его, тысячи долларов! Да мы могли бы жить на них пару месяцев!

Я сглотнула вязкую слюну, из последних сил удерживая себя от истерики.

– Это плата за нормальную жизнь для Мелани.

– Срать я хотела на эту наркоманку! – снова перешла на крики мама. – Просто дай мне эти чертовы баксы!!!

– У меня нет…

– Тогда вон! Проваливай, долбаная шлюха!!! И пусть тебя кормит и содержит твой ебарь! Пошла отсюда! Убирайся из моего дома!

Я кивнула.

Странно, но душившая до того момента истерика вдруг отступила, и пришло тупое равнодушие. Абсолютное и безраздельное.

Мама что-то еще кричала. Обо мне, о Мелани, даже отца вспомнила… А я спокойно обулась и вышла, даже не удосужившись закрыть за собой дверь.

Преодолев ненавистный подъезд, я выскочила на улицу, вдохнув полной грудью свежий прохладный воздух, и тут же вымокла до нитки. Ливень, словно из ведра льющийся с неба, заставил поежиться и тоскливо оглянуться на дом позади. Только пути назад я себе не оставила… Сиротливо обхватив плечи руками, двинулась вдоль дороги, не задумываясь, куда конкретно пойду. Хотелось просто уйти подальше, и плевать на все.

***

/Адам/

– Гори оно все синим пламенем! – эмоционально прошипел я и резко крутанул руль, повернув на одну из федеральных трасс. Мне нужен серпантин дороги, мне нужна скорость, мне нужен максимум.

Иначе я просто с ума сойду.

В голове билась одна мысль: я отпустил Фел.

Сожаление настигло практически сразу. Налетело, словно лавина, и погребло под метрами снега, под которым я лежу, не в силах пошевелиться, и задыхаюсь от собственного бессилия.

Нет, я не раскаялся в том, что наговорил Фел много гадостей, и тем более в том, что сделал… Я просто внезапно осознал, что ей больше не обязательно меня целовать, проводить вечера у меня дома, в моей постели, стонать под моими ласками.

Освобождение для яблочной девочки.

Тогда почему так паршиво?

Потому что я эгоист. И то, что для Фелисити хорошо, для меня однозначно херово.

Ладно, Адам Браун. Она не первая и не последняя баба в твоей жизни. Да и нужна ли та, которая признается в любви другому мужчине, хотя за минуту до этого целовала тебя?

Я уже однажды выкорчевывал женщину из сердца. Опыт есть, справлюсь.

Несмотря на всю браваду, хотелось орать и как следует вдарить кулаком по рулю. Потому что на словах все звучало хорошо, а вот в реале за красивой формулировкой крылись литры алкоголя, пачки сигарет и работа до кровавого пота. Просто, чтобы не думать о ней…