— Ты влюбилась? — произнес он тоном радостного изумления.

— Это плохо?

— Что ты! — Денис рассмеялся. — Наоборот! Это хорошо. Ты сейчас такая светлая, теплая. — Он подошел ближе. — Возле тебя греться можно.

Денис обнял Марину, и они вместе сели на кровать. Почему-то все теперь показалось в два раза легче, чем раньше, точно самым главным было, как к этому отнесется Денис. Раз одобрил, значит, все в порядке.

— Валька знает? — спросил Денис, нежно сжимая Маринины плечи.

— Никто еще ничего не знает, кроме тебя.

— И что ты думаешь делать? Уйдешь теперь небось от нас?

— Ну что ты говоришь! — Марина вспыхнула. Как он мог про нее такое подумать? Сейчас это более, чем когда-либо, казалось невозможным.

— А что делать будешь? Позовешь его к нам? В принципе места хватит.

Марина вздохнула.

— Боюсь, с ним этот номер не пройдет.

— Так как же тогда?

— Не знаю, — честно сказала Марина и зарылась лицом Денису под мышку, вдыхая до боли родной запах его пота. — Денисушка, я совсем ничего не знаю. Это все так сразу, вдруг…

— Такие вещи всегда происходят вдруг. — По голосу она услышала, что он улыбается. — Малыш, ты только не вздумай плакать. Это ведь хорошо, то, что с тобой происходит! Настоящая любовь — это же здорово!

— Ох, Денисушка, и что тут здорового? — Марине начинало казаться, что ничего в этом хорошего нет, кроме новых проблем.

— Ох, видела б ты сейчас себя со стороны! А скоро ты станешь еще лучше! И ведь это ж не только внешние изменения.

— А какие еще? — спросила Марина, без особого, впрочем, энтузиазма.

— Ты будешь лучше понимать многие вещи, станешь глубже чувствовать. В любви человек как бы заново раскрывается…

— Скажи лучше, что у меня прорежется третий глаз!

— Ну, в каком-то смысле.

Они оба засмеялись.

— Денис, у вас же, наверно, все очень дорого, в этой вашей клинике. Так кто за это за все будет платить? Анины родители? А вдруг у них не окажется денег? Они ведь не самые богатые на свете люди.

— Не бери в голову! Шеф вычтет из моей страховки. Я так уже однажды делал. Собственно, для них в этом нет никакого убытка, сам-то я ведь никогда не болею.

— Ну да?! А почему?

— Да, видно, я — сверхчеловек.


«А ведь я без него не смогу», — думала Марина, лежа без сна на Денисовом плече. Они занимались любовью несказанно долго, и так это оказалось неожиданно хорошо! Марина даже успела забыть, как это бывает. Потом Денис сразу уснул, а Марина долго еще не спала, лежала у него на плече и решала про себя разные вопросы, типа: изменила она или нет? И что сказать Аниным родителям, если они вдруг позвонят или приедут? А может, им ничего не надо говорить? И что же теперь делать?

«Я ведь не люблю его, — думала Марина о Денисе. — Или, во всяком случае, люблю совсем не так, как Сережу. Но все-таки жизни без Дениса я себе не представляю. И без Вальки. И без Ильи. И без детей, и без наших девчонок. И без Сережи, конечно, без него-то совсем никак невозможно! И почему, если хочешь что-то иметь, обязательно нужно отказываться от чего-то другого?» И так она все думала, думала, пока не уснула.

А в шесть утра Денис растолкал ее безо всякой жалости и довез сперва до Аниной квартиры, чтобы Марина взяла портфель, а потом и до школы.

Прощаясь, он крепко поцеловал ее в губы. Они стояли во дворе, метрах в ста от школьных ворот, Марина была уверена, что никто ничего не заметил.

21

Зря она была так уверена. На ближайшей перемене к Марине важно подплыла их классная руководительница, Екатерина Андреевна, и сказала глубоким, прочувствованным контральто:

— Марина, мне нужно с тобою поговорить.

— Да, Екатерина Андреевна? — Марина вежливо наклонила голову и приготовилась слушать. Наверняка речь пойдет о ее недавних прогулах.

— Разговор у нас с тобой будет конфиденциальный, — сладко пропела учительница, делая таинственное лицо. — Пойдем, Мариночка, в мой кабинет.

Екатерина Андреевна преподавала биологию. Со всех полок в ее кабинете на Марину укоризненно уставились стеклянными глазами чучела сов, белок и кроликов. Из банок с формалином на нее таращились ужи, лягушки и саламандры. На стене висел плакат с изображением фаз развития паразитического червя аскариды. Было очень холодно, окна в кабинете были распахнуты настежь, чтобы все хорошенько проветрилось к началу следующего урока.

Екатерина Андреевна уселась за свой стол, облокотилась о микроскоп и жестом указала Марине на первую парту.

— Ну, Мариночка, — проворковала она нежным, прямо-таки материнским тоном, — ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Ничего, Екатерина Андреевна.

Учительница шутливо погрозила Марине пухлым пальцем.

— Детка, милая, мне кажется, ты не права. Мы, учителя, тоже люди и все понимаем. Ты что думаешь, я молодая никогда не была? — Марина иногда именно так и думала. — Я тогда тоже считала, что лучше всех все понимаю. Это как болезнь, которой должны все дети переболеть. — Екатерина Андреевна меланхолично вздохнула, припоминая свою молодость. — Ах, дети, дети, если бы вы побольше доверяли нам, взрослым, от скольких бед мы смогли бы вас уберечь! — Она скользнула взглядом по Марининой фигуре. — Впрочем, в твоем случае это, может быть, уже поздно. Но все равно, никогда не поздно обо всем поделиться с другим! И вместе мы могли бы разрешить все твои проблемы! Эта ваша подростковая скрытность никого еще не доводила до добра!

— Да нет у меня никаких проблем!

— А что это за мальчик целовал тебя сегодня возле школы? Да мне от одного взгляда на него сразу стало ясно, отчего ты вдруг так растолстела! Сразу все точки встали над «и»!

Марина молчала.

— Я гляжу, ты, милая моя, последний стыд потеряла! Ты хоть понимаешь, что в таком виде не садятся за парту рядом с приличными девочками? До чего дошло! Совсем обнаглели! Беременными в школу стали ходить!

Марина, видя, что терять уже ей нечего, процедила сквозь зубы, изо всех сил стараясь не разразиться злыми слезами:

— Я-то за партой еще помещаюсь, а вы вот…

— Ах ты дрянь такая! Я с ней по-доброму, хотела ей чем-нибудь помочь, а она!.. Вон отсюда, проститутка, глаза твои бесстыжие! Чтобы я тебя больше не видела! Родители пускай за документами приходят! Опозорила нашу школу и ходит как ни в чем не бывало!

— Да ради Бога! — Марина неловким, каким-то ломаным движением пожала плечами, пытаясь изобразить полную беспечность. На самом деле лицо ее пылало, на щеках выступили красные пятна. Когда на негнущихся ногах Марина выходила из кабинета, она не удержалась, схватила стоящую на полке высоченную бутыль с саламандрой и ахнула ею об стенку. Вонь, визг, звон разбитого стекла — но все это было уже без Марины. Она слетела по лестнице, пронеслась мимо раздевалки, рванула на ходу свое пальто, оборвав вешалку, и, не останавливаясь, пролетела дальше, засовывая руки в рукава.

Маринин портфель так и остался в кабинете химии. Фиг с ним. Марине было жалко только тетрадки, на обложке которой она, сидя на Сергеевой кухне, записала когда-то: «Воскресенье, 18-е января, 12.30».

22

Марина поехала прямо домой: надо было предупредить маму о случившемся, пока ей не позвонили из школы.

Дома, как назло, никого не оказалось. Дверь в родительскую спальню была распахнута, родительская постель поражала живописным беспорядком. Фунтик радостно ткнулся Марине в ноги, она рассеянно подхватила его на руки, он принялся вылизывать ей лицо. С губ потом долго не сходил пресный вкус собачьей слюны.

От нечего делать Марина начала выдвигать ящички маминого бюро. Там скопилось множество сокровищ, тех, что мама успела привезти домой за годы экспедиций: засохшие травы, обломки кораллов, причудливые ракушки, птичьи яйца, разноцветные камушки и множество фотографий, по разным причинам не включенных в большой семейный альбом, лежащий на почетном месте в гостиной на пианино.

Маринино внимание привлекла фотография молодого мужчины, чем-то похожего на испанца, с огромными, в пол-лица, темными глазами и жесткой, почти негритянской шевелюрой. Несмотря на экзотичность его облика, в нем чувствовалось что-то ужасно знакомое. Марина долго вглядывалась в это умное, волевое лицо, но так и не поняла, что в нем делало его таким родным и близким. Вслед за этой фотографией Марина наткнулась на какой-то старый документ. Кожаная обложка потемнела, бумага обтрепалась по краям. Это был заграничный паспорт, выданный, судя по надписи на обложке, в Мексике. Надпись была сделана на двух языках — английском и, по-видимому, испанском. Интересно, откуда у них дома такая экзотика? Насколько Марине было известно, никто из их семьи в Мексике, да и вообще ни в какой загранице никогда не был. Марина раскрыла паспорт на первой странице и чуть не выронила его от изумления: паспорт был выдан пятнадцать лет назад на имя гражданки Мексики Мендоза Марианны. В нем значилась дата ее, Марининого, рождения, а рядом была приклеена фотография. С фотографии на Марину смотрела она в двухлетнем возрасте. Ошибиться было невозможно, точно такая же карточка хранилась у них в семейном альбоме. Марина сдавленно ахнула и выронила паспорт на пол.

Дожидаясь прихода мамы, Марина понемногу пришла в себя. Она пошла на кухню, разогрела найденные в холодильнике остатки супа, тщательно вымыла за собой посуду, протерла стол и плиту, на которую случайно попало несколько капель. Домашние дела помогали отвлечься от бури, бушевавшей в Марининой душе. «Кто же я, кто я на самом деле?» — без конца спрашивала она себя.

Время шло, а родители все не появлялись. «Куда они запропастились?» — подумала в раздражении Марина, протирая от нечего делать пол на кухне и в коридоре.