Марина хотела было броситься за ним, но ноги точно приросли к полу. Она представила, как он сейчас одевается, зашнуровывает ботинки, застегивает куртку — шапки он не носил, — перекидывает снова сумку через плечо. Хлопнула входная дверь, и под окном захрустел надламливаемый торопливыми шагами наст. Стукнула калитка. Марина по-прежнему не шевелилась, затаив дыхание, вслушиваясь в эти звуки. Потом она тряхнула головой и очнулась. Женя стояла у окна и смотрела Денису вслед, хотя он давно уже скрылся из виду. Наконец она обернулась к Марине и сказала:

— Вот так оно здесь всегда. Все время кто-нибудь уезжает, все время кого-нибудь провожаешь.

«Но ведь всегда все в конце концов возвращаются», — подумала Марина. Жене она этого говорить не стала, просто подошла и обняла за плечи. Они стояли молча, плечи у Жени были худые-худые, она была такая хрупкая, тоненькая, как ребенок, и Марина чувствовала себя рядом с ней сильной и старшей.

6

Остаток утра Марина с Женькой провели очень славно. Они навестили лошадей, накормили их и напоили, потом поднялись на чердак и накормили голубей, заодно прибрались и почистили. Чистить конюшню они не стали. Женька сказала, что это дело мужское — вот встанет Валерьян, и тогда…

Спускаясь с чердака, Марина еще на лестнице услышала тихие, неуверенные аккорды, точно кто-нибудь из малышей добрался до рояля и теперь пытается что-нибудь из него извлечь. Марина заглянула в столовую. У инструмента стояла Джейн. Робкими, боязливыми пальцами Джейн трогала то одну клавишу, то другую. Похоже, она пыталась что-то подобрать.

— Играешь? — улыбаясь, спросила ее Марина. Джейн ей ужасно нравилась своим абсолютным несоответствием окружающей обстановке: маленькая, всегда аккуратная, с туго заплетенной косичкой, в тщательно отглаженном платьице или чистеньких джинсах и джемпере, вот как сейчас. Джейн почти всегда молчала, а иногда улыбалась, но не весело и открыто, как, к примеру, Кит или Сонька, а вежливо и отстраненно.

— Учусь, — сосредоточенно вглядываясь в клавиши, ответила девочка.

— Помочь тебе?

— А у вас получится? — Джейн недоверчиво посмотрела на Марину. — Потому что моя мама не умеет. То есть сама-то она умеет играть, а научить не может. Мы уже сколько раз пробовали, но ничего не выходит. Она только кричит и ничего не объясняет. Без нее у меня все куда лучше получается. Слышите? «Happy birthday to уои!»

На мгновение лицо девочки озарилось победной улыбкой, которая тут же погасла. Джейн настороженно глянула куда-то поверх инструмента и боязливо втянула голову в плечи. Марина посмотрела вслед за ней и увидала Ольгу.

— Джейн, ты упражнения по русскому написала? Я тебе отметила в учебнике, ты написала?

— Да. — Голос Джейн звучал очень напряженно, так, словно она то ли боялась, что на нее сейчас заорут, то ли сама боялась заорать.

— А математику? — не отставала Ольга. — Я тебе шесть номеров подчеркнула, ты решила?

— Решила.

— Тогда пойдем английским заниматься!

— Мама, но я только что закончила с математикой! Можно я хоть немножечко отдохну?

— Нет, потом у меня времени не будет. Ника проснется, обед будет, я сегодня дежурю. Пойдем, Джейн, довольно тебе бренчать без толку!

Джейн послушно вылезла из-за рояля, едва уловимым, но очень точным движением избежав Ольгиной попытки ухватить ее за плечо. Ольга кивнула Марине, сделала гримаску: дела, мол, все дела, сама видишь, а то бы мы сейчас… Они вышли, дверь за ними закрылась. А Марина осталась и стала наигрывать: «Норру birthday to you! Happy birthday to you!» «А между прочим, — пришло ей вдруг в голову, — кое у кого и в самом деле сегодня день рожденья, причем самый первый и самый главный. Надо бы зайти навестить!»

Маша встретила Марину приветливо. Она была уже на ногах и деловито сновала по комнате. Малышка спала в розовой матерчатой сумке-кроватке. У нее был Машин овал лица и губы, а брови и нос Илюшины. В ногах кровати сидел розовощекий мальчик — точная копия Илюши! — и грыз яблоко. Он недоверчиво посмотрел на Марину и на всякий случай забрался на кровать подальше.

— Ты уже ходишь? — удивилась Марина.

— Бегаю! — фыркнула Маша. — Тут не полежишь, Левка в шесть утра просыпается!

— А Илья где?

— Отсыпается. Шутка ли, всю ночь не спал человек!

Было непонятно: всерьез она или нет. Но, наверное, это все-таки была ирония, потому что Маша вдруг рассмеялась и не подошла, а подбежала к Марине, затормошила ее, закружила по комнате, толкнула в кресло, придвинула к ней корзинку с яблоками, вынула из шкафа коробку конфет. Ни с кем не было так весело и свободно, ни с кем не хотелось так смеяться, прыгать в кресле, грызть одну за другой конфеты.

— А ты как? — спросила Маша, доставая из того же бездонного шкафа банку с вишневым вареньем, стеклянную розетку и ложечку. — Поди натерпелась вчера со мной страху?

Казалось, что они с Мариной знакомы давным-давно, а вовсе не с минувшей ночи, может, вместе выросли. А может, пережитое вчера их так сблизило?

— Нет, что ты! — вежливо и в то же время совершенно искренне ответила Марина на Машин вопрос. — Мне было очень интересно. — И тут же искоса, с испугом, посмотрела на Машу: не покоробило ли ее такое определение, не обиделась ли она? Ведь ей, наверное, было очень больно!

Но Маша не обиделась. Она все так же ясно и безмятежно улыбалась, и Марина вдруг подумала, что такой безмятежной улыбки она тут еще ни у кого не видела. Даже у Валерьяна, когда он сюда приезжает и ходит по нескольку часов кряду с выражением блаженства на лице, но в то же время и страха, как поняла сейчас Марина, ну да, страха потерять источник этого блаженства. И у Жени, когда она улыбается, так тепло и открыто, точно протягивает тебе руку для пожатия, за этой открытостью прячется боль, и Марина знает теперь, что там за боль — не приведи Господь испытать!

А вот у Маши в ее улыбке лишь ясный, безмятежный свет, и почему-то сразу возникает уверенность, что она так улыбается всем, всегда и везде, а не только здесь и сейчас или, скажем, потому, что сегодня она счастлива: ведь у нее только что родился ребенок.

Марина неторопливо и с удовольствием огляделась и поняла, что из множества здешних комнат лишь эта ей больше всего напоминает дом, домашнюю обстановку. Сюда приходишь, и сразу ясно, что здесь люди не выпендриваются, не окапываются, не пережидают очередную житейскую бурю, не прячутся от мира, а просто живут. И это было так здорово, что хотелось остаться и никуда отсюда не уходить, хотя по сравнению с некоторыми другими комнатами Крольчатника беспорядка, скажем прямо, было куда побольше, к тому же здесь было гораздо прохладнее. Но к прохладе быстро привыкаешь, это был какой-то уютный, жилой беспорядок, не как, скажем, у Ольги. Там был общежитский, возникший из-за того, что, несмотря на плакаты и всяческие ухищрения, человеку, в сущности, все равно, где и как жить.

Эту комнату не так просто описать словами. Кровать как кровать, стол как стол, стулья как стулья и шкаф как шкаф, все старенькое, обшарпанное и незамысловатое, но не в этом дело.

Марина вдруг заметила, что давно молчит. И Маша тоже молчала и улыбалась молча, и от этого молчание выходило не неловкое, а тоже уютное: встретились двое настолько близких людей, что слова им не нужны.

Малышка запищала, Маша взяла ее кормить, потом перепеленала. Она все делала ловко и деловито, в каждом движении сквозила спокойная уверенность: какой контраст с Ольгой! Марина даже почувствовала что-то вроде легкого укола стыда за такие мысли. Все-таки они с Ольгой столько времени знакомы, почти что дружат, такими мыслями Марина как бы предает их дружбу.

Левушка загрустил, потянулся к малышке, лежащей на маминых руках, занес над ее головенкой маленький кулачок.

— Стой-стой-стой, глупый, что ты делаешь? Это твоя сестричка!

Маша отложила задремавшую девочку на безопасное расстояние и приложила к груди теперь мальчика. Он успокоенно зачмокал, на лице его появилось выражение удовольствия. Немного пососав, он тоже задремал. Маша аккуратно положила его на кровать с другой стороны от себя и весело прошептала:

— Ну вот, я и свободна. Давай теперь с тобой, Марина, чай пить, пока они не проснулись!

Из бездонного шкафа на сей раз был извлечен электрический чайник, в него начерпали воды из стоящего в коридорчике ведерка, через мгновение он уже кипел. Маша разлила по стаканам в подстаканниках чай и нарезала яблочную шарлотку.

— Вот, вчера испекла. Как раз перед этим самым, ты представляешь? Решила: непременно надо что-нибудь сладкое, Илюшке из поста выходить. Да отнести не успела. Ну ничего, зато теперь мы съедим.

— А в чем же ты здесь печешь?

— Видишь, на шкафу микроволновка?

Этот дом внутри большого дома был, пожалуй, самым чудным чудом из всего, что Марина здесь увидала, словно в тот самый миг, когда у Марины от страха и ужаса перед ударами судьбы окончательно замерло сердце, ей вдруг приоткрылся уютный, теплый кармашек, куда можно забиться, чтобы прийти в себя, перевести дух, выплакаться.

И Марина заплакала. Сказалась усталость от сумасшедших предыдущих суток. Так сладко ей здесь еще не плакалось. Она свернулась клубочком в углу кровати, положила голову на подушку, подтянула ноги к подбородку. На этой кровати она ощущала себя как бы еще одним, третьим ребенком — вчерашний акушер, сама будущая мама, лежала и плакала тихонько, даже не всхлипывая, чтобы не разбудить малышей. Маша не спрашивала ее ни о чем, просто достала из шкафа старенький шерстяной клетчатый плед и укутала им Марину до самого подбородка. И Марина плакала себе под пледом, пока не заснула, жалея лишь, что не может тоже приложиться к Машиной груди.