электрические искры. Розмари любила удары током тёти Инги.

— Пролей ещё дождя из звёзд, — просила она снова и снова, особенно когда мы

стояли в темноте сада. И потом с трепетом наблюдали, как на долю секунды на ладонях тёти

Инги загорались крошечные точки.

— Это больно? — спрашивали мы. Она качала головой, но я ей не верила, Инга

вздрагивала каждый раз, когда облокачивалась на машину, открывала дверцу шкафа,

включала свет или телевизор. Случалось даже, что она роняла вещи. Иногда я заходила на

кухню, а тётя Инга сидела на корточках и подметала осколки. Когда я её спрашивала, что

случилась, та отвечала:

— Ах, просто глупая случайность, я такая неуклюжая.

Когда она не могла избежать рукопожатия, то извинялась, потому что люди часто

испуганно вскрикивали. "Женщина-искра" называла её Розмари, но всем было понятно, что

она восхищалась тётей Ингой.

— Почему ты так не можешь, мама? — спросила как-то Розмари тётю Харриет. – И

почему я так не могу?

Тётя Харриет посмотрела на неё и ответила, что Инга не может по-другому сбрасывать

своё внутреннее напряжение, а Розмари своё безостановочно растрачивает, и поэтому таких

разрядок у неё не случается и Розмари должна быть за это благодарна. Харриет всегда была

одухотворённым существом. Она разными способами доходила до собственного внутреннего

центра и возвращалась оттуда прежде, чем стала Мохани и начала носить деревянные бусы.

Когда умерла её дочь, так объяснила это для себя моя мать, то она нашла для себя отца и

сама снова стала дочерью. Тётя желала чего-то постоянного. Чего-то, что удержало бы её от

падения и в то же время помогло ей забыть. Меня такое объяснение никогда не

удовлетворяло, тётя Харриет любила драму, а не мелодраму. Возможно, она была

сумасшедшей, но ни в коем случае не вульгарной. Наверное, чувствовала связь с умершим

Ошо. Должно быть, её успокаивало, что умерший человек может быть настолько живым,

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT


потому что живой Бхагван никогда особо её не впечатлял, и она смеялась над его

фотографиями, где он был изображён на фоне своих многочисленных больших автомобилей.


После отъезда моих родителей и тёти Инги, я и тётя Харриет пили мятный чай в

гостиной. Наше молчание было лёгким и задумчивым.

— Ты сейчас пойдешь в дом? — спросила, наконец, тетя Харриет. Она встала и взяла

свою кожаную дорожную сумку, которая стояла у нашего стола. Я посмотрела в глаза

улыбающегося Ошо в деревянной рамке её бус, и кивнула. Он кивнул мне в ответ. Я тоже

поднялась. Харриет обняла меня так крепко, что мне стало больно; я ничего не сказала и

смотрела через её плечо на пустую гостиную. Дымка из запаха кофе и пота, который ещё

вчера мягко окутывал гостей на поминках, витала под низким белым потолком. Тётя Харриет

поцеловала меня в лоб и вышла. Её "рибоки" скрипели по полированным половицами.

На улице она обернулась и помахала мне. Я помахала в ответ. Тётя остановилась на

остановке автобуса и повернулась ко мне спиной. Её плечи осунулись, и короткие красные

волосы на шее проскользнули под воротник чёрной блузки. Я испугалась. Только со спины я

смогла рассмотреть, как Харриет была несчастна. Я поспешно отвернулась и снова села за

стол, на котором стоял завтрак. Я не хотела её унизить. Когда рёв подъехавшего автобуса

сотряс окна, я подняла глаза и мельком взглянула на тётю Харриет, которая сидела, не

отрывая взгляд от спинки сидения перед ней.


Я вновь пошла пешком до дома. Сумка была лёгкой, внутри лежала чёрная бархатная

юбка, на мне было короткое чёрное платье без рукавов и чёрные сандалии на широкой

танкетке, в которых можно долго гулять по мощёным тротуарам или таскать книги с полок

без ущерба для ног. Этим субботним днём на улице было мало народа. Перед супермаркетом

сидели несколько подростков на мопедах и ели мороженое. Девчонки постоянно трясли

своими свежевымытыми волосами. Это выглядело устрашающе, как будто их шеи были

слишком слабы, чтобы держать голову, и я боялась, что головы вдруг скосятся назад или в

сторону. Наверное, я на них уставилась, потому что они сразу замолчали и посмотрели на

меня. И хотя мне было неприятно, всё же я почувствовала облегчение от того, что головы

девочек перестали покачиваться и остались на их шеях, а не упали скрючившись на их плечи

или грудь.

Главная улица резко сворачивала налево, где покрытая щебнем дорога вела прямо на

луга, мимо заправки и двух домов. Позже я намеревалась съездить по ней на велосипеде до

шлюза. Или на озеро. Сегодня будет тепло, сказала тётя Инга.

Я шла по правой стороне улицы. Слева, за тополями уже виднелась большая мельница,

которая была недавно покрашена, и мне было жаль, что она выглядела так недостойно

пёстро, ведь, в конечном счёте, никто не додумался до идеи одеть подружек из клуба моей

бабушки в блестящие леггинсы. Владения Берты, которые должны были стать моим домом,

находились наискосок от мельницы. Я стояла перед въездом к дому, оцинкованные ворота

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT


были закрыты и ниже, чем в моих воспоминаниях, прямо на уровне бёдер, и я быстро их

перепрыгнула.


В утреннем свете дом выглядел тёмной обшарпанной коробкой с широким, уродливо

вымощенным въездом. Липы стояли в тени. По пути к лестнице я увидела, что весь

палисадник зарос незабудками. Голубые цветы повяли, некоторые поблёкли, некоторые

стали коричневыми. Заросли из отцветших незабудок. Я нагнулась вниз и оборвала один

цветок, он был не голубым, а серым и фиолетовым, и розовым, и белым, и чёрным. Кто же

всё-таки заботился о саде, пока Берта была в доме престарелых? Кто заботился о доме? Я

хотела спросить об этом у брата Миры.

У входа меня снова встретил запах яблок и прохладных камней. Я поставила сумку на

сундук и пробежала по всему коридору. Вчера мы дошли лишь до кабинета. Не заглядывая в

комнаты, я сначала открыла одну в конце коридора. Крутая лестница справа вела в комнаты

наверх, прямо вперёд вели две ступеньки вниз, за ним справа дверь в ванную, через потолок

которой однажды вечером, когда моя мама меня мыла, свалился мой дед, который хотел нас

напугать и залез на чердак. Доски были прогнившими, а дед был большим, тяжёлым

мужчиной. Он сломал себе руку и нам было запрещено кому-либо рассказывать о том, что

произошло.

Дверь в холл была закрыта. Ключ висел рядом на стене и на нём был прикреплён

маленький деревянный брусок. Я оставила его там же. Поднялась по лестнице наверх в

комнаты, в которых мы раньше спали и играли. Третья ступенька снизу скрипела ещё

громче, чем раньше или же просто весь дом стал молчаливее. А что стало с двумя

последними ступеньками сверху? Да, они всё ещё скрипят, к их концерту присоединилась и

третья снизу. Перила жалобно застонали, как только я их коснулась.

Воздух наверху был спёртым, старым, и тёплым как шерстяные одеяла, которые

хранились там в сундуках. Я открыла окна в большом зале и все четыре двери в комнаты, две

двери в проходную комнату, которая принадлежала моей матери, и двенадцать окон в пяти

спальнях. Лишь чердачное окно над лестницей я не тронула, оно было затянуто толстым

слоем паутины. Сотни пауков годами плели здесь свои сети, старые свалявшиеся сети, в

которых кроме засушенных мух, возможно, висели и трупы её бывших обитателей. Все

паутины вместе представляли собой мягкий белый материал, молочный световой фильтр,

прямоугольный и матовый. Я подумала о мягкой сетке морщин на щеках Берты. Она была

связана настолько большими петлями, что дневной свет, казалось, просвечивал через её

кожу. Берта стала с возрастом прозрачной, а дом стал непроницаемым.

— Но оба запутаны, — громко сказала я чердачному окну и паутина колыхнулась от

моего дыхания.


Здесь наверху стояли огромные старые шкафы, здесь мы играли, Розмари, Мира и я.

Мира была немного старше Розмари и на два года старше меня. Все говорили, что Мира

очень спокойная девочка, но мы так не считали. Хотя девочка мало говорила, везде, где она

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ