Обманчивое впечатление. Ведь Берта искала руками не опору. Когда бабушка высматривала

рядом грязное пятно и оно было на её подошве, тогда она скоблила его с силой и

настойчивостью, пока грязь не оставалась под её ногтями, переходила в крошку или

становилась маленьким катышком и, наконец, совсем исчезала. Табула раса ( прим. пер. —

табула раса (с лат.) — гладкая и чистая доска для письма), больше нигде не было столов

чище, чем в доме забвения. Здесь забывали начисто.

Когда Криста возвращалась после посещений, она много плакала. Люди говорили, что

было бы весьма утешительно, если бы родители снова стали детьми, и тогда мама

становилась очень сердитой. Её плечи выпрямлялись, голос становился холодным, и Криста

тихо говорила, что это было самое глупое из того, что она когда-нибудь слышала. Бывает,

что старые люди немного путаются как дети, но не так, как старики, потому что нет

сходства. И сравнивать их с детьми было просто смешно, если бы не было грустно. Это

пришло бы в голову только тем, кто не имеет дома ребёнка или безумного старика.

Люди, которые только хотели утешить её, озадаченно молчали и часто обижались.

Выражение "безумный старик" жёсткое и бестактное. Криста хотела спровоцировать их, что

опять испугало моего отца и меня. Мы знали её только тихой и вежливой, но не

агрессивной.


Когда в школе я проходила "Макбет", то должна была думать о Боотсхавене. Это

было всё время "помню — не хочу помнить", чтобы исчезли пятна, которых вовсе не было, и

только имелись ещё три сестры-ведьмы.


Касание. Касания руки Берты всего, что было плоским; уверенность тела, что оно ещё

есть, что оно ещё оказывает сопротивление. Его проверка, была ли ещё разница между ним и

неодушевлёнными предметами в помещении. Всё появилось позже. Раньше вычищенные

пустые столы, буфеты, стулья и комоды были наполнены записками. Это были маленькие

квадратные листочки, оторванные от блоков бумажных кубиков, листочки, отрезанные от

края ежедневной газеты, большие страницы формата А4, вырванные из тетради, и корешки

кассовых чеков. Там находились списки покупок, памятки, списки с днями рождений, списки

с адресами, расписания движения, и записки с распоряжениями, написанными большими

заглавными буквами: "ПО ВТОРНИКАМ ЗАБИРАТЬ ЯЙЦА!" или "КЛЮЧ ФРАУ

МАЛЬСТЕДТ". Берта начала спрашивать Харриет то, что она по-настоящему хотела понять.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT


— Что означает "ключ Мальстедт"? — совсем отчаянно спрашивала Берта. — Фрау

Мальстедт дала мне ключ? Где он тогда? Она хотела мне его дать? Я хотела ей его дать?

Какой? Зачем?

Листков становилось всё больше и больше. Если мы были в Боотсхавене, они летали

везде вокруг нас. Поскольку это всё всегда где-нибудь летало, листки медленно сдувались

через кухню и как большие осенние листья мягко кружились во дворе. Сообщения на них

всегда становились неразборчивыми и непонятными. Были на первых листках ещё такие

вещи, как пошаговое обслуживание новой стиральной машины, и записки со временем

становились ещё короче. На одной стояло "справа перед слева", если ещё кто-то это мог

понимать. Всё же иногда моя бабушка писала записки, которые она сама не могла больше

читать, и иногда пыталась прочитать листок, на котором не было написано ничего

разборчивого.

Постепенно послания становились особенно странными — "купальник в "Форде", но к

тому времени у неё не было "Форда", и потом снова "Берта Люншен, Геестштрассе,10,

Боотсхавен". Где-то просто "Берта Деельватер", однако уже становилось всё меньше листов

бумаги. Берта. Берта. Как будто она должна была удостовериться, что ещё существует. Её

имя больше не выглядело как подпись, а было похоже на что-то с трудом скопированное. В

коротком росчерке было полно мест, в которых карандаш останавливался, прерывался и

опять по-новому пытался писать, только маленькими штрихами. Прошло время, и дождь из

листьев совсем иссяк. Когда Берта ещё время от времени наталкивалась на старый листок,

она слепо на него пялилась, комкала и засовывала в свой фартук, рукав или туфлю.


Мой дедушка ругался на беспорядок в доме. Харриет делала всё возможное, но она

должна была переводить и Розмари также не старалась, чтобы всё выглядело ухоженным и

аккуратным. Хиннерк начал закрывать свой рабочий кабинет, чтобы его жена ничего не

раскидывала. Берта растерянно дёргала дверь комнаты мужа и говорила, что она всё-таки

должна туда войти. Это был взгляд, который мы все не переносили. В конце концов, дом был

её.


В сущности, я знакомилась с Боотсхавеном только летом, когда была здесь на

каникулах. Раз я приезжала с родителями, но большей частью только с Кристой, один или

два раза. На погребение Хиннерка мы приехали в ноябре. Однако там шёл только дождь. В

действительности, я не видела ничего кроме кладбища, даже сад у дома.


— Каким сад был зимой? — спрашивала я мою мать — бегунью на коньках, имя

которой звучало как царапанье лезвий по льду.

— Конечно, сад зимой прекрасен, — говорила она, пожимая плечами.


Когда Криста замечала, что такого ответа не достаточно, то добавляла, что однажды

всё замёрзло. Вначале весь день шёл дождь, однако вечером ударил очень сильный мороз, и

всё покрылось льдом. Каждый лист и стебель имел прозрачный слой льда, и когда ветер стал

дуть через сосновую рощицу, их иглы дребезжали друг об друга. Это было как звёздная

музыка.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT


— Каким был сад у дома Берты? — спрашивала я моего отца, который должен был его

видеть во время летних каникул. Он оживлённо кивал и говорил:

— Ну, вроде, как летом, только бурый и банальный.

Он как раз был естествоиспытателем, и вероятно, не мог говорить о природе так много.

Я спрашивала Розмари и Миру, когда была там летом. Мы сидели на лестнице и

прятали маленькие послания между потрескавшимися досками. "Сад зимой?" Розмари не

задумывалась.

— Скучно, — сказала она.

— Смертельно скучно, — сказала Мира, и засмеялась.

Когда Розмари, Мира и я однажды снова играли в переодевания, мимо проходил мой

дедушка, чтобы дать нам конфеты из банки "Макинтош". Он любил нас. Но меня любил

больше, чем Розмари, потому что я была ребёнком Кристы, была младше, не жила с ним в

доме и Хиннерк не так часто видел меня. Но он любил шутить с обеими большими

девочками и они всегда также сильно шутили в ответ. Это делало дедушку весёлым и

очаровательным. Я тоже спросила его, как выглядит сад зимой. Подмигнув нам, Хиннерк

посмотрел из окна, драматично вздохнул, повернулся к нам и сказал низким голосом:


— Нет настроения, чихаю, кашляю, хриплю,

И на морозе покрасневший нос заложен,

Зима, я так тебя люблю,

Но в эту пору от простуды организм изношен.

Гора платков, горячий чай

И одиночество, подобно карантину.

Подруга не придёт, а жаль,

Но что же делать, так болезнь меня скосила.

Зимний сад, застывшие деревья,

И снег летит лениво.

Печально сердце от тоски стучит

И девушки проходят мимо. (прим.пер. - перевод Марины Казаковой).


Хиннерк громко смеялся и начинал кланяться.

— Браво, — кричали мы больше из вежливости, чем из искренности, хлопая своими

руками в перчатках. Мы с Розмари носили белые перчатки, которые можно было застёгивать

на запястьях. Перчатки Миры были из чёрного сатина и доходили ей до локтей. Хиннерк

снова засмеялся, спускаясь вниз, и лестница трещала под его шагами. Мира хотела знать,

придумывал ли он в этот момент стихотворение. Я тоже охотно бы узнала, но Розмари

пожала плечами. "У него есть целая книга, заполненная ими".


Между тем Макс и я добрались до слова на стене, я красила над "и", а он над "н". Мы