Когда мама открыла, я влетела в квартиру и с порога рассказала о том, как увидела отца с другой женщиной. Тогда мне казалось, что это единственный правильный выход, теперь же я понимаю, что нет.

Мама лишь потрепала меня по голове и сказала:

— Я же просила тебя не уходить с площадки.

Я разозлилась еще сильнее: как так? Она узнала, что отец ей изменяет, но при этом улыбается и отчитывает меня.

Я думала, что если мама узнает, все станет на свои места. Она отругает папу, тот бросит ту женщину, и все будет как раньше. Но вместо счастливого воссоединения, я получила тонны скандалов и криков. Отец ушел из дома, затем родители развелись.

Я часто думаю о том, что было бы, если бы я ничего не рассказала. Ведь, по сути, я виновата в том, что отец бросил маму, а та разболелась и умерла. Я убила свою мать. Все из-за того, что я не умела держать язык за зубами.

Я послужила исходной точкой произошедшего, и с тех пор пообещала, что никогда больше не буду ей. Не хочу быть пулей, разрубающей оковы иллюзии. Хватит с меня.

Сейчас же, когда я решила не вмешиваться в происходящее, все почему-то обернулись против меня. И, знаете, что? Мои глаза будто открылись. Словно кто-то перевернул песочные часы, и я смогла посмотреть на мир с совершенно другого угла.

Элли никогда не была моей лучшей подругой. Я ее такой сделала, потому что Макеева единственный человек, с которым я неплохо общаюсь. По сути, у меня нет друзей. С одноклассниками дружу только в школе, с коллегами — на работе, в сети ни с кем не переписываюсь.

Элли лишь иллюзия друга. Появлялась в моей жизни в двух случаях: поныть про парней/жизнь/неудачи, обсудить что-то, либо попросить о помощи.

Меня это всегда устраивало: Макеева говорила только о себе и никогда не интересовалась мной. Это было на руку, ведь я не любитель откровенничать.

Может быть, я сама превратила нашу дружбу в подобное, а, может быть, дружбы никогда и не было.

Я не знаю, в какой момент все изменилось, но после попытки Макеевой выставить меня виноватой, я поняла, что больше не хочу всего этого. Встреч в кафешках, прогулок, вечного нытья про личную жизнь, про сумочки, которые она не смогла купить, про дорогие наряды, про выпускной, про парней.

Назаров тоже хорош. Сначала подлизывался, набивался в друзья ни с того, ни с сего, а тут я просто «сохранила секрет подруги» и все. Уже другой человек. Не Ирина Ольханская, а Ирина, мать его, королева вранья.

Может быть, он просто терся рядом со мной, чтобы быть в курсе расследования отца? Это самый логичный вариант, который приходит в голову. Но его поцелуй на вечеринке… Его обидные слова…

Я не понимаю, что творится в моей голове, не то, что в Костиной.

А Стас… Его расставание с Элли не приносит удовольствия. Теперь все как будто иначе. Он другой, я другая, весь мир чужой.

И самое страшное, стоит только подумать о Скворецком, как сердце больно сжимается, выдавливая из себя остатки крови. Винит ли он меня? Согласен ли с Назаровым, что я поступила подло?

Я не хочу этого знать.

Вообще никого из них не хочу больше видеть. Ни Элли, ни Костю, ни Стаса.

О последних не слышно больше двух недель. Макеева же наседает на меня в школе, пытаясь извиниться, и даже то, что я пересела за другую парту, не останавливает блондинку. Она раскаивается, шлет сообщения с извинениями, звонит, подкидывает записки, подходит лично, наверное, надеясь, что я остыну и прощу ее.

И я почти сдаюсь, практически ведусь на ее красивые речи о том, как сильно она жалеет о сказанных словах, и что все это было на эмоциях, и бла, бла, бла. Но потом я вспоминаю, как яростно Элли пыталась настроить парней против меня, и вся жалость рушится.

Наконец-то открывается истинное личико милой богатенькой сучки. Да здравствует правосудие и треснувшие розовые очки. Ложь всегда проигрывает. Она подобна туману, иллюзии, повязке на глазах, но как только ты избавляешься от нее, получаешь крылья. И тогда тебе подвластно все.

* * *

Примерно через три недели после ночной стычки, я выхожу из школы, мысленно проклиная отвратительную погоду. Сильный ноябрьский ветер хлещет по щекам, забираясь под куртку, моросит дождь, мрачное окутанное тучами небо навевает тоску. Хочется поскорее добраться до дома, заварить чай и с усмешкой наблюдать из окна за непогодой.

Натянув до подбородка куртку, я быстро направляюсь к воротам школы, и уже собираюсь свернуть в сторону остановки, как до боли знакомый голос окрикивает меня.

— Ира!

Ноги прирастают к асфальту, сердце замирает. Я узнаю его. Этот звонкий всегда немного насмешливый голос, прожигающий в моей груди от огромной сигареты.

Оборачиваюсь, и вижу в нескольких метрах от ворот черный байк. Рядом с ним стоит Стас, прижимая к боку мотоциклетный шлем. Ветер теребить черные волосы парня, расстегнутая джинсовая куртка заставляет поежиться от холода. Я в свитере-то мерзну, а он в летней одежде, совсем с ума сошел!

Он машет рукой, и я неохотно подхожу ближе. Что ему нужно? Зачем он приехал сюда?

— Если ищешь Элли, она еще в школе, — безразлично говорю я, пряча руки в карманах.

Смотрю на парня исподлобья, чтобы моросящий дождь не пробрался за шиворот. Выглядит он уставшим и замученным. Чем он занимался все это время? Пил? Куда Назаров смотрит?

— Я к тебе, — протягивает мне шлем. — Садись.

Мои внутренности радостно подпрыгивают, а потом с грохотом падают на самое дно. Стоп, что? Стас приехал ко мне? Да бред какой-то. Я с ним после той ночи даже не общалась. Ах, кажется, я догадываюсь.

— Если хочешь выпендриться перед Макеевой, то без меня, — качаю головой.

— Че? — кажется, не понимает. — Да, не. Тема есть. Поговорить нужно.

Мнется, осматриваясь.

— Говори здесь.

Выходящие из ворот школы ученики начинают коситься на нас. Парочка девчонок из параллельного класса специально останавливаются недалеко, пытаясь уместиться под одним зонтом. Хихикают, о чем-то переговариваются.

— Да, Боже мой, возьми ты этот сраный шлем и сядь на байк, — чуть повышает голос.

Поджимаю губы, забираю шлем. Стас первым садится на железного коня, я забираюсь следом и обнимаю парня руками. Как долго я мечтала о том, чтобы Скворецкий забрал меня после учебы на своем классном байке, сколько раз я с завистью провожала уезжающую на мотоцикле Элли? И вот теперь этот день настал.

И когда я вижу стоящую у ворот Элли, внутри меня в очередной раз лопается шар с обидой. Посмотри, подруга. Я уезжаю с твоим парнем, которого ты просрала, потому что хотела получить все и сразу. Что ты чувствуешь? О чем думаешь в этот момент? Надеюсь, тебе так же неприятно, как было мне.

Знаете то чувство, когда вроде выбрасываешь человека из головы, думаешь, что тебе плевать, что уже перегорело, больше нет никаких чувств, ничего, лишь пустота. А потом встречаешься с ним с глазу на глаз, и все начинается по новой. Словно влюбляешься заново, погружаешься в этот бассейн необузданных чувств.

Я думала, что забыла Стаса. Думала, что смогу встретиться с ним и ничего не почувствовать. Но как же я ошибалась…

Кажется, я просто очередная глупая девчонка, готовая на все ради любимого. Пусть везет меня куда захочет, делает все, что пожелает. Я даже допускаю мысль, что у нас с ним может что-нибудь получиться, раз теперь его не сковывают отношения с Элли. И уже плевать, что я могу оказаться просто заменой или попыткой уйти от боли. Только сейчас я понимаю, что когда Стас рядом, мне плевать на все.

Мы приезжаем к дому Стаса.

Оставив байк на улице, поднимаемся на лифте и заходим в студию. Я думаю, что там нас будет дожидаться Назаров, но Кости здесь нет. Квартира пуста и одинока. Барной стойки нет, телевизора тоже, книжный шкаф пусть. Одно из кресел тоже исчезло, зато пустых бутылок прибавилось. Пиво, водка, виски, еще какие-то незнакомые напитки.

Стас бросает ключи на тумбочку, но промахивается, и связка падает на пол.

— Не разувайся, — говорит он. — Извини за срач.

Ничего не отвечаю. Неуверенно снимаю рюкзак, оставляю его возле дверей, потом расстегиваю куртку, но не снимаю.

— Выпить хочешь? — спрашивает Скворецкий.

— Нет, спасибо.

В студии беспорядок: в раковине полно грязных тарелок, везде разбросаны коробки от китайской еды, пиццы и даже суши. Сразу возникает желание прибраться и привести все в порядок, но я одергиваю себя.

— О чем ты хотел поговорить?

Наверное, сейчас он начнет обвинять меня в том, что я знала правду, но ничего никому не сказала, но ошибаюсь.

— О Назаре.

Меня пронзает укол злости. Ну, да. О чем же еще со мной можно разговаривать? Настроение сразу опускается на планку ниже, и желание разговаривать со Скворецким пропадает. Я должна была догадаться, надо было с самого начала сказать «нет» и пойти домой. Я злюсь на себя, на Стаса, на всю эту ситуацию. И даже на Назарова.

— Пиццу будешь? — убирает с дивана вещи и бросает куда-то в сторону, чтобы освободить место. — После школы не ела же, угощайся.

Есть действительно хочется, так что отнекиваться смысла нет. Все-таки сняв куртку, я кладу ее на рюкзак и прохожу к Стасу — тот уже очищает стол и диван от мусора, и присаживаюсь. Парень плюхается рядом и ждет, когда я возьму ломтик пиццы.

— Не злись на Костяна, — коротко бросает парень. — Он дубина. Ты в этой ситуации совсем не при чем.

Сердце радостно подпрыгивает: Стас не считает меня предательницей!

— Да мне плевать, — пожимаю плечом. — Это не мое дело, сами разбирайтесь. Я чужими секретами не разбрасываюсь.

— Спасибо.

Видимо, благодарит за то, что я не рассказала отцу про Назарова. Недолго Стас молчит, но я чувствую на себе его пристальный взгляд. Откусываю пиццу, начиная усердно жевать. Пытаюсь избавиться от напряжения, но оно никуда не проходит.