— Привет! — мелодичный голос завораживал. — Что тут у вас?

— Вот, заяц пытается пролезть, — проворчал командир.

— Да ладно, ребят, — рассмеялась она, и пилоты оттаяли, — такого симпатичного зайца грех не взять. Берите, я за ним послежу.

— Вот уж нет, Наденька, — встрепенулся командир, — если ты просишь, пусть, конечно, летит: не могу я красивой женщине отказать. Но следить за ним будем сами! Идет?

— Как скажешь, капитан! — Глаза и обнаженные в улыбке зубы блеснули, словно бриллианты.

Экипаж прошел на поле и направился к самолету. А Михаил еще долго, идя за ними следом, не мог избавиться от предательской красноты ушей. Вот черт, его, бравого летчика, назвать «симпатичным зайцем»…

Тот рейс Михаил запомнил на всю оставшуюся жизнь. Везли компанию из Совета народных депутатов: то ли на охоту они летели, то ли на рыбалку. Господа-товарищи изволили выкушать все спиртное на борту, потом приступили к личным запасам. Шум в пассажирской кабине стоял невообразимый, дым — хоть вешай топор. Все бы ничего, долетели бы без происшествий — девочки под Надиным руководством неплохо справлялись, правда, едва успевали увертываться от пьяных шлепков и щипков, — но залитым по самые брови слугам народа приспичило, как теперь принято говорить, устроить экстрим. Товарищи-господа дружно расстегнули ремни безопасности, встали с кресел и выстроились в проходе. Невиданная в своем идиотизме игра заключалась в следующем: на счет «три» всем одновременно подпрыгнуть. Кто не сообразил или опоздал, пьет штрафную. И вот по всему самолету разнеслось громогласное «раз-два-три», пьяные пассажиры одновременно подпрыгнули, и самолет покачнулся под тяжестью опустившихся на прежние места человеческих тел. Не успели бортпроводницы толком сообразить, что происходит, как, перекрывая гогот, раздалось новое «раз-два-три». Пилоты в кабине, не слыша выкриков, замерли от ужаса, почувствовав непонятного происхождения сильные толчки. Ни на турбулентность, ни на воздушные ямы они были не похожи, да и трасса оставалась чистой. Могло быть только одно — какая-то неисправность в самом самолете, но приборы молчали как партизаны. На третьем толчке в кабине раздался звонок.

— Командир, разрешите войти.

— Разрешаю.

Дверь кабины открылась, и на пороге появилась бледная Надя.

— Пассажиры вышли из-под контроля. Прыгают в салоне, раскачивают воздушное судно.

— Они там что, идиоты?! — на секунду командир дал волю эмоциям, но тут же взял себя в руки. — Инженер и ты, как там тебя, быстро в салон! Угомоните этих придурков.

Михаил вместе с инженером бросился вслед за Надей. По всему самолету уже снова гремело, перемежаясь с диким хохотом, громогласное «раз-два-три». Дальше получилось совсем не весело: на слова всемогущие депутаты, на личном опыте зная им цену, плевать хотели. До них упорно не доходило, что самолет из-за их дурачества может рухнуть. Покладистых, пригрозив кулаками, растолкали по креслам. А с самыми буйными пришлось и подраться, пока не удалось их скрутить и уложить на пол в проходе. Пьяные мужики неистово сопротивлялись — Фадеева спасала лишь прекрасная физическая форма и юность.

Когда «укротители строптивых» вернулись в кабину, командир, мельком взглянув на них, только присвистнул. Форменный пиджак Михаила оказался изодран, под глазом и на скуле красовались синяки, на лбу обозначилась ссадина. Он не чувствовал физической боли, но душевные муки, вперемежку с отчаянием, казались невыносимыми. Куда он теперь с такой рожей?! Кто станет разговаривать с летчиком, который выглядит как последний бомж? Магадан, в котором он еще даже не успел приземлиться, оказался для него закрыт. Последняя точка на карте стерла сама себя.

— Милицию вызывать будем? — инженер отряхивал пиджак: выглядел он тоже неважно.

— Будем, — буркнул командир, — только что толку? Мы ж не на Западе, где за такое, невзирая на регалии, посадят. Или штраф впаяют, чтоб расплачивались всю жизнь.

— Все равно надо! — со свинцовой обидой в голосе произнес Михаил.

— Надо так надо, — пожал плечами командир, — но тебе, друг, придется испариться раньше, чем стражи порядка поднимутся в самолет. Я лично не готов объяснить им, откуда ты у нас тут взялся.

Самым приятным в том сумасшедшем рейсе были нежные Надины руки, которые порхали над его лицом, обрабатывая раны. Он сидел, прикрыв глаза, и не чувствовал ничего, кроме близости женщины и манящего запаха ее духов.

— Тебе говорили, что ты очень милый? — одними губами, так, чтобы не слышал больше никто в кабине, спросила она.

В ответ, ошарашенный, он только и смог что мотнуть отрицательно головой.

— Жена есть?

Михаил в изумлении вытаращил глаза. Наденька улыбнулась, бросила на него загадочный взгляд и вышла в салон.

Как только подогнали трап и бортпроводница открыла дверь, Михаил выскользнул из самолета, словно вор. Очутившись после духоты кабины на холоде, да еще в непроглядной тьме, он с неожиданной остротой ощутил отчаяние и одиночество. Жизнь его кончена. Столько лет напряженной учебы, беспрестанных тренировок, перегрузок — и все впустую. Все для того, чтобы оказаться на краю земли без работы, без дома, без веры.

Идти ему было некуда, надеяться не на кого. Все. Крайняя точка — Магадан. Он брел по летному полю, сам не зная куда, потом резко остановился под фонарем, вокруг которого кружились гигантские мошки и комары, поставил на землю свой неизменный пообтершийся «дипломат» и сел. Голова гудела как медный колокол, мысли смешались. Никогда в жизни он не курил — даже в мыслях портить себе здоровье не было, а вот сейчас ему до смерти захотелось сигарету. Да и чего ради теперь-то здоровье беречь? Не видать ему «Ил-86» как своих ушей! Михаил глупо похлопал себя по карману пиджака, в котором лежала последняя купюра: на пролетную бутылку, если вдруг и здесь не повезет, и вдруг нащупал твердый предмет.

Засунул руку, извлек связку ключей с брелком в форме орхидеи. В первую секунду даже испугался — мало ли, вдруг случайно чужие ключи утянул. Потом пошарил в кармане еще — обнаружил сложенную вчетверо записку: «Магадан, улица Ленина, дом 15, квартира 6». И все, ни подписи, ни объяснений. Он поднес листок к лицу и уловил едва заметный аромат женских духов. В мозгу, моментально среагировавшем на запах, прозвучало только одно имя «Надя».

Не в силах прийти в себя от изумления, он спрятал нежданные сокровища в карман брюк. Стянул с плеч форменное тряпье, сдернул галстук и сунул все в «дипломат». Оглядел рубашку под светом фонаря — вроде нормально.

Подхватив свою легкую ношу, он уверенно двинулся к аэропорту. Сердце пело, возбуждение охватило его с головы до ног. Еще минуту назад умиравший от отчаяния и безысходности, он летел словно на крыльях.

Деньги, которые берег на бутылку, превратились в стройную белую розу — не смог равнодушно пройти мимо цветочного ларька. Продавщица бросала на него укоризненные взгляды, пока он выбирал цветок, видно, думала плохое обо всех мужиках сразу — сначала напьются, подерутся, а потом возвращаются домой заглаживать вину. Но ему было все равно.

Он добрался на автобусе до города, без труда нашел нужную улицу, дом. Открыл дверь ее квартиры — чувствовал себя преступником и все боялся, что на шум выглянут соседи, — зашел. Сил хватило только на то, чтобы снять ботинки, найти вазу для розы и ополоснуть в раковине лицо. А потом он прошел в комнату и, не решившись лечь на диван, свернулся калачиком прямо на полу. Тело стало свинцово-тяжелым, глаза закрылись сами собой. Через мгновение он уже спал.

Его разбудил звонок. Михаил на ощупь добрался до двери, открыл.

— Где ты так долго была? — прошептал Фадеев, когда почувствовал на своем лице Надины руки.

— Представляешь, — она серебристо засмеялась, — нас в милиции продержали два часа. Для дачи показаний. А этих пьяниц-депутатов выпустили через десять минут.

— Вот черт, — совершенно равнодушно произнес он: сейчас его волновал только ее голос и невероятно гибкое тело под форменной блузкой.

— Вот так, мальчик мой, — она, сбросив туфли, увлекла его за собой в спальню, — оказывается, не было никакой угрозы безопасности полетов. А мы-то разволновались!

— Неважно, — шептал он прямо ей в губы, — неважно…

На следующий день они очнулись только к вечеру: за окном невероятно красный закат из последних сил боролся со сгущающимися сумерками. Михаил наконец-то смог оглядеться — квартира оказалась небольшой, но прилично обставленной. Было видно, что все здесь — и мебель, и ковры, и люстры — было привезено из-за границы и явно стоило немалых денег.

— У меня папа — большой босс в авиации, — усмехнулась она, перехватив Мишин взгляд.

— Рад за тебя, — ответил он, смущенный ее проницательностью.

— Хочешь, помогу тебе на работу устроиться?

В горле у Михаила внезапно пересохло, на минуту повисла тяжелая пауза. Он посмотрел на Наденьку с такой искренней благодарностью, что она в первый раз за все время их недолгого знакомства смутилась.

— Ну, так как? — она отвела взгляд от его пронзительно-синих глаз.

— Спасибо, — едва выговорил он.

— Что — спасибо? — улыбнулась она.

— Спасибо, я сам.

— Миша, — Надя перестала улыбаться, взгляд ее стал темным, — сам ты уже пробовал. Видишь, не получается.

— Нет, Наденька, — он перевел дыхание, — я — мужчина и должен решать свои проблемы сам.

— Как хочешь, — она встала с постели, на ее матовой коже золотистыми всполохами таял закат.

— Уже невыносимо хочу, — не выдержал волшебного зрелища он, — иди ко мне!

Еще два дня прошли как во сне, а на третий Надя должна была отправляться в рейс. Она складывала вещи в небольшую синюю сумку, медленно надевала чулки и кружевное белье — Михаил несколько раз порывался вмешаться в ее приготовления, но она резко останавливала его. Потом укладывала темные густые волосы в замысловатую прическу, делала макияж. Михаил смотрел на нее и думал, какая это будет мука каждый раз отпускать ее, позволять уходить из дома в этом чертовом белье под отутюженной синей формой.