А ведь ее Алешка как раз в том возрасте, каким был тогда Митя! Когда она в него влюбилась…

Интересно, что бы ты сказала, если бы узнала, что сын влюблен в старую (для него!) тетку? И вдруг ответила: «А ничего бы я не сказала! Мало ли в кого может влюбиться мальчик, становящийся мужчиной?! Да в кого захочет. Только в приличную женщину. Остальное — пожалуйста». А Леля тогда была еще и необыкновенно хороша.

Уже засыпая, она подумала о том, что какая Кира ни противная, а ведь любила Лелю искренне! Да и общаться они перестали из-за того, что Кира считала, она делает добро для Лели. И вдруг Елена Николаевна твердо решила: завтра же позвонит подруге Кире, которая давным-давно перестала быть ее подругой… Но, как говорится, старая дружба не ржавеет. Немного успокоенная этим своим решением, Леля заснула.


Лелиному звонку Кира бесконечно обрадовалась.

— Знаешь ведь поговорку «кто старое помянет…» — сказала она, расцеловавшись с Лелей, которая отметила, что у Киры стало как-то тихо и пустынно, да и сама она производит какое-то жалкое впечатление. А ведь она, Леля, тоже, по сути, одинока, значит, сам Бог велел помириться старым подругам.

Кира приготовила отменный обед, и они очень душевно, под бутылочку французского сухого посидели, как в старые добрые времена. Леля растрогалась и рассказала Кире про себя все-все: и про свое странное отношение к Мите, и про Анечку, и про Веру с маленьким Митечкой…

— Ты все сумасшедшая, Лелька! — воскликнула Кира и, озорно блеснув глазами, гордо сообщила: — У меня тоже есть кое-что для тебя интересное! Я ведь навещаю иногда Митину жену, Нэлю, все-таки там у меня внучатые племянники… Ведь знаешь, у меня больше никого… — И на глазах обеих подруг заблестели слезы.


А в Олином доме серьезно готовились к свадьбе, серьезней некуда. Оля настаивала на лимузине и Дворце бракосочетаний и марше Мендельсона. А как же еще?! И ресторан должен быть роскошный, вот только какой, пока не выбрали, слишком много их теперь стало, роскошных. Но список гостей уже составлялся, вот только не было в нем ни единой душеньки со стороны жениха.

Митя со всем соглашался и выглядел он при этом каким-то маленьким, съежившимся, с отяжелевшим лицом. До прихода Ольги с работы старался, если получалось, улизнуть из дома. Он ехал в центр, ходил по бульварам с сиреневыми вечерними отсветами и тоненькой жалобной городской листвой, бродил мимо шахматистов и доминошников, плача о своей юности, которой, в сущности, и не было…

Последний летний месяц «жених с невестой» провели в Мамонтовке, где родители уже много лет подряд снимали комнатку с террасой. Митя полюбил дощатую коричневую комнату с высоким окном в зарослях шиповника и малины. Меж досок в стенах были заткнуты пучки пахучих трав, и особенно ночами они источали сухой тонкий аромат. Митя засыпал под утро — это было его время, а всю ночь лежал с закрытыми глазами, ощущал это сухое ароматное дуновение и ни о чем старался не думать, только странно, вроде бы беспредметно, грустил.

Днями Оля вытаскивала его кататься на лодке по реке Уче, а вечером водила гулять до станции и обратно по сплошной аллее акаций. Она каждый раз ждала, что именно на аллее Митя протянет к ней руки, они прижмутся друг к другу, и он станет безудержно целовать ее и говорить всякие нежные слова. Он не догадывался, что она этого хочет, а сам не хотел ничего. И потому они то молча, то перебрасываясь незначащими словами, ходили как заведенные — туда и обратно.

Перед свадьбой Оля почему-то стала часто плакать.

Сначала незаметно, потихоньку от всех. Потом при Мите, который удивился ее внезапным слезам и сказал, погладив по головке:

— Ну, ну, что ты, девочка? Все же хорошо!

Потом она стала плакать и при маме. И та, смешав «яд с патокой», сказала как-то будущему зятю:

— Что ж, это вы, Вадим Александрович, никакого к жене внимания? Она глаза все проплакала!

Митя съежился как от удара. Надежда Михайловна заметила это и продолжила (Оли в комнате не было):

— Я понимаю, что мой разговор вам не нравится… Вам здесь все неинтересно, на все вы у нас коситесь! Конечно, тут вам не Америка, а мы — люди простые, а вот дочка у нас — красавица, такую поискать! И вас полюбила…

Оля услышала в кухне повышенный материн тон и тут же прибежала.

— Мама! — закричала она предупреждающе. — Что ты тут развыступалась?!

— Оля, кого я трогаю? Чего такого плохого говорю? Правду. Сводили бы куда молодую жену, а то все она вас водит!.. Нехорошо, Вадим Александрович… — закончила вдруг свои речи Надежда Михайловна с надрывом и вышла.

Жаль ей стало не только Олю, но и себя самое и своего Степана Ивановича.

Митя пошел следом за тещей. За ним устремилась и Оля. Надюшка сидела на стуле, закрыв лицо рукой, и тихо поскуливала.

Митя подошел к ней, он вдруг почувствовал себя скотом по отношению и к этой семье, которая просто, без слов, приняла его. А ведь он далеко не принц, а просто бездомный никчемный человек, и произнес покаянно:

— Надежда Михайловна, ради Бога, простите меня, если я что-то не так сделал… Спасибо, что вы мне все высказали. А Олечку я очень люблю и хочу, чтобы она была счастлива… Возможно, конечно, разница в возрасте… — сказал он тихо и не продолжил эту тему, а повторил: — Простите, если я чем-то огорчил и вас, и Олю…

И ушел в их с Олей комнату, фактически — спальню, потому что, кроме двух кроватей, тумбочки и гардеробчика, там ничего не помещалось.

Всю ночь Оля не могла успокоиться, то плакала, то говорила о своей любви, то начинала обвинять его в равнодушии… Митя, как мог, успокаивал ее, и наконец к рассвету она замолкла.

Вечером следующего дня Митя торжественно пригласил Олю в Дом журналистов, где она ни разу не была. Как сверкнули у Оли глазки! Как заверещала она от радости и как глянула на маму, не верящую в ее Митю!

Митя тоже попытался приосаниться. Он принял контрастный душ, накрепко протер тоником поблекшее лицо, надел элегантный темно-серый костюм и если и не помолодел, то стал выглядеть не таким болезненным и несчастным.


Оля вышла из спальни еще более очаровательной: длинные темные тяжелые волосы закручены на затылке в узел, облегающее черное платьице, длинная нить жемчуга, в ушах серьги с крупными жемчужинами, на ногах «простые» лакированные лодочки. Цену этой «простоте» Митя знал, его подарок Оле.

Он подумал, а ведь Оля и вправду — красавица, юное прелестное существо, да еще и любящее его! Какого рожна ему надо? А он о ее прелести и юности забыл. Как-то неважным это стало… А что — важным?.. Этого Митя не знал…

На Олю он смотрел с искренним восхищением, подогревая еще себя тем, что они вполне могут встретить там кого-нибудь из старых его знакомых, и пусть-ка все узнают, какая красавица невеста у Мити и как он с нею счастлив!

Как только они вошли в переполненный ресторанный зал с притемненным для интима светом, Митя увидел Веру. Она сидела за столиком одна, а Оля и Митя остановились почти рядом. Он смотрел на Веру и физически не мог заставить отвести глаза. Он как-то и не понимал, что это нужно сделать.

Что называется, уставился. И ни он, ни она не поздоровались. Вера отвела взгляд и стала рыться в сумочке. Он услышал шепот Оли, которая подталкивала его к Вериному столику и шептала, что женщина эта уходит…

Вера была в любимом сером цвете. Волосы заколоты довольно небрежно, и макияжа почти нет, и от этого лицо выглядело каким-то блеклым.

Митя отметил это, но блеклость Веры не играла никакой роли. Просто была Вера. И ее отдельность от него невозможно было переносить.

Оля дернула его за рукав. Она опять бормотала, что женщина уходит… Вера действительно встала. Все такая же крупная, с идеальной фигурой. Она была очень высокой сейчас — на ногах у нее были туфли на высочайшей шпильке.

Оля, ничего не подозревая, спросила эту женщину: уходит ли она? Та кивнула и вдруг улыбнулась прямо в лицо Оле какой-то странной, что-то таящей улыбкой.

Та улыбнулась в ответ, будучи уверена, что женщина восхитилась ее красотой.

Митя сел так, чтобы видеть вход в зал, и каждую минуту ждал, что Вера вернется. Неужели она смогла уйти вот так, исчезнуть, не сказав ни слова, ничего не узнав о нем, как и он о ней! Уйти с улыбкой. Не сожалея. «Мы смеясь расстаемся с нашим прошлым!» Вещие слова…

Оля что-то заказывала, он на все соглашался и вдруг подумал, что не выдержит. Он должен позвонить! Вере! Ничего не прошло! Все вернулось в один миг. Он порылся в записной книжке, нашел ее телефон. Какое счастье, что он не выкладывает книжку из кармана! Оля, уже поедавшая с восторгом салат из крабов, спросила, куда он, и Митя бегло ответил, что позвонит приятелю, который недалеко живет и может составить им компанию. Оле не хватало общения, и она обрадовалась.

Митя и всегда не разговорчивый, а сегодня — вообще какой-то чокнутый!


Вера подошла к телефону сразу (видимо, на машине ехала…) и по-прежнему слегка пропела:

— Да-а?

Он молчал. Что он ей скажет после стольких лет, после столько понатворенного им в своей жизни и в чужих?..

Вера уже нетерпеливо сказала:

— Я вас слушаю!

Митя молчал. Тогда она положила трубку. Знала ли она, что это звонит он, догадалась ли?..

Что это звонит Митя, Вера вовсе не предполагала, — такой важный, респектабельный, с презрительным заломом губ, с юной, нежной, как фиалка, красавицей. Митя, отринувший не только прошлое, не только воспоминания, но кажется, и все просто человеческое.

А он как раз ничего не отринул и позвонил снова.

Вера опять быстро взяла трубку. И на ее «да?» — он спросил: «Ты вышла замуж?» Почему-то опять это волновало больше всего. Она секунду замешкалась и ответила: «Нет». И тут же задала свой: «А ты?»