У двери стоял огромный кофр, в который Нэля собрала его вещи и, видимо, не сию минуту, а вчера или еще раньше…

И вдруг представил себе, как через несколько минут он натянет дубленку со следами крови, возьмет этот громадный кофр и выйдет на темную морозную метельную улицу. Перепутье. Меж старой жизнью и той, которая должна начаться… А позади останется дом, который он считал своим, но откуда его выбросили как шелудивого пса.

Есть тайные статусы домов. Вот твой дом. Он кажется вечным и незыблемым. В нем живут самые близкие люди — жена и дети, а выгоняют из него в секунду, и ты не имеешь права остаться. Тебя не пустят туда, даже если ты станешь ползать на коленях и лизать тестю ботинки…

А есть дом, в котором ты и не живешь, почти забыл о нем и уж своим никак не считаешь… Но из него тебя никогда не выгонят, будь ты сто раз плохим, ничтожным и виновным во всех грехах…

Это дом, где живет твоя мать.


Митя облился слезами внутри себя и решительно подошел к телефону.

У него же есть тетка, но Нэля отлично знает, что к тетке он не пойдет.


Митя вызвал такси и через пятнадцать минут вышел из полной тишины квартиры.

Он подумал, почему не вышел Митенька?..

Митя явно почувствовал неординарное к нему отношение старшего сына.

А Митенька понял, что родители на кухне, что будет длинный разговор, и, сморившись от волнений, уснул.

Так, в полной тишине, Митя уходил из своего дома. Из чужого дома. Потому что его имели право избить, но не выкидывать.

Таксист оказался молодым симпатичным парнем, который с ходу оценил нестандартную ситуацию и сочувственно спросил:

— Из дома поперли? — Митя кивнул.

Парень спросил, куда везти, и понял по заминке пассажира, хорошо одетого, что ехать тому некуда.

…С замужней связался, подумал парень и, уже не дожидаясь от Мити каких-либо объяснений, предложил:

— У меня в Лианозове, в собственном доме приятели живут, два брата и уйма собак и кошек… Могу вас туда отвезти, если не хотите никого тревожить…

— Отвези, — откликнулся Митя и скорбно подумал, что вот теперь он бездомный, а скоро станет и безработным… Что дальше… — Митя не хотел думать, и только жадно захотелось выпить стакан чего-нибудь крепкого. Надо было взять из своих запасов… О чем теперь он вспоминает! Он там жизнь оставил…


В Лианозове, в деревянном доме-развалюхе, гудело застолье.

Хозяева, — старший брат, низенький, толстоватый, лысый, и младший — в очках, худой и совсем молоденький, были пьяны.

Пьяны были и гости — какие-то девицы и парни. Услышав несчастную Митину краткую историю из уст парня-таксиста, увидев солидный заграничный кофр, все радостно загомонили и пригласили в дом. Втащили кофр, на него Митя и присел за большой стол, заваленный остатками закусок и бутылками. Он потихоньку налил себе полстакана водки и выпил. А через мгновение ткнулся головой в стол и заснул.

Хозяева оттащили его на самодельную тахту и продолжили гулянье.


Проснулся Митя без всякого будильника вовремя. Он открыл глаза и с отвращением и тоской вспомнил вчерашнее. Это казалось чудовищным и — увы! — непоправимым.

Он оглядел голую огромную комнату с желтенькими обоями в пятнах, стол с остатками вчерашнего пира. Его кофр выглядел здесь брезгливым богачом среди нищих.

Митя встал. Костюм его был помят, лицо — тяжелым и набрякшим. В сенях он нашел ведро с водой, умылся, вытерся носовым платком и вышел на улицу.

Стоял молоденький морозец, сделавший снег хрупким и блестящим, почти игрушечным.

Лианозово шло на работу. Горели в темноте зимнего утра огни окон, натужно завывал автобус, по тропинке мимо текли людские ручьи. И только неподвижны под шапками снега стояли тихие деревья.

Митя вдруг ощутил свою причастность к природе и деревьям, и людям, идущим на работу, и почувствовал прилив какого-то раннего школьного счастья. Он закрыл глаза и постоял так, не замерзая, чувствуя лишь легкое дыхание мороза, принесшее благостность в его истерзанную душу.

Как захотелось ему здесь остаться и не идти никуда!.. Не видеть Олю…

Об этом свидании думалось с безмерной усталостью и печалью.

Но идти надо.

И он, вздохнув, вошел в дом. На столе увидел дамскую пудреницу.

Посмотрелся в маленькое зеркало, пронаблюдал фингал и часть опухшей щеки… Снова вышел во дворик уже с утилитарной целью — приложить к наболевшим местам снег.

Лицо загорелось, к нему прилила кровь, и Митя стал выглядеть не таким безнадежно несчастным.


На работу — к счастью! — он пришел раньше всех и, забравшись в свою каморку, не высовывал из нее носа. Начальница даже крикнула где-то уже в конце рабочего дня:

— Вадим Александрович! Вы здесь?

На что он глухо ответил:

— Да, — стыдясь и себя, и своего положения и не желая никого видеть.

Оля не зашла к нему в обеденный перерыв, за что он ей был благодарен, однако встревожился: может, с ней уже поговорили? И завтра ему объявят об увольнении?

За сегодняшнее одинокое время Митя старался не думать о своей жизни и судьбе. Он не был готов для этого… Хотя кто-нибудь разве бывает к такому готов?..

Решил он только одно. Закончить этот нелепый роман.

О себе он не беспокоился в этом плане. Оля для него была лишь эпизодом — девочкой, непозволительно возбудившей его заснувшую было чувственность и не затронувшей сердца.

Да и он для нее — скорее всего проба сил.

Единственное, чего ему хотелось, — это быстро снять приличную комнату, лечь в свежую постель и заснуть.

О Лианозове он думал с содроганием, хотя ничего плохого ему там не сделали.

После работы он длительное время выжидал, пока все уйдут, потом осторожно вышел. Никого.

Олин стол был девственно пуст.

Это Митя отметил с облегчением, но вместе с тем непроизвольно взгрустнул. Надо ехать в Лианозово, к совсем чужим людям. Уж лучше Оля с ее провожаниями, тем более он сейчас свободен как пташка. Поговорить можно с ней и завтра, а сегодня, ничего себе не позволяя, сходить хотя бы в кафе, выпить кофе или бокал шампанского.

Он нехотя шел к метро. Кто-то взял его под руку. Оля.

Она была замерзшая до синевы, со странно опущенными уголками глаз. Обычно ее глаза как две счастливые ласточки взмывали к вискам, а сегодня эти оттянутые вниз глаза придавали лицу несчастное выражение.

— Что с тобой, Оленька? — спросил Митя, прижимая локтем ее руку.

— Я вас, наверное, час жду, — ответила она жалобно. Никак не могла Оля называть его на ты.

Они вышли к фонарю, и она, увидев его «расписное» лицо, тут же перестала думать о своем настроении и воскликнула:

— Что с вами, Вадим Александрович? — Ее напугал вид Мити.

— На меня напали, Оленька, — солгал он первое пришедшее в голову.

Она истерично вскрикнула:

— Кто? Где?

— Да что ты так разволновалась, — успокаивающе сказал он, несколько оторопев от такого бурного проявления чувств, — был у приятеля, вышли пройтись, какая-то шпана попросила закурить, мы не дали, затеялась драка. Вот и все.

— Но вас могли убить… — прошептала она.

— Ну уж и убить, — усмехнулся Митя и, желая отвлечь ее, спросил: — А тебе не будет стыдно идти со мной в кафе?

— В кафе? — удивилась она, потому что он никуда еще ее не приглашал.

Митя вдруг подумал, что он сглупил с этим кафе. Там опять установится некая близость… На улице лучше, в такую погоду… можно быстро все сказать ей. Не надо тянуть.

— Я пошутил, Оленька. С такой красавицей мне сегодня в кафе появляться нельзя. Давай пройдемся…

Они медленно пошли по улице мимо метро, оскальзываясь на мерзлых кочках.

Наконец Митя решился.

— Оленька, — сказал он проникновенно, — я должен тебе кое-что сказать…

— Скажите… — прошептала она.

И Митя вдруг отметил, что Оля вообще сегодня другая. Будто и не Оля, а ее младшая сестра-школьница, стоящая перед распекающим ее учителем.

«…О, Господи!.. Как все трудно», — подумал он.

— Милая моя Оленька… — снова начал он тягостный разговор. — По-моему, мы слишком далеко зашли. — Он ощутил менторство своего тона и понял, что говорить надо совсем не так… Как? Он не знал. Он и с детьми своими не умел говорить, а тут… — Оленька, я же стар для тебя! У меня трое детей, Оля, трое! Ты понимаешь? Я как-то совсем с тобой потерял голову, забыл обо всем… Это грешно. Трое детей!.. — зациклился Митя сам на этой цифре.

Оля посмотрела на него сегодня своими странными опущенными глазами и ответила:

— Я знаю, Вадим Александрович… Меня сегодня начальница вызывала и со мной говорила… И сказала про ваших детей. Про нас с вами сплетню пустили, что мы… живем. Я знаю, кто это.

Митя содрогнулся.

А Оля заторопилась:

— Это девчонки от зависти. Они меня и вас ненавидят! Мне начальница запретила с вами встречаться. Она так кричала на меня и сказала, что вы — развратник!..

Митя понимал, что все, о чем рассказывает Оля, ему на руку. Не хочется только, чтобы она сама пришла к такому же мнению…

А утром надо не прийти на работу и начать подыскивать себе жилье. Спартаку позвонить в конце концов! Совсем Митя забыл друга, сволочь он на самом деле!

И все начать сначала. С САМОГО начала.

— Оленька, — сказал он нежно, — девочка моя…

Но она его прервала.

— Вам тоже запретили!

Оля отвернулась, и плечики ее затряслись.