— Давайте, давайте, уходим отсюда… — и легонько взял ее за локоток.
Они вышли на улицу и попали в мокрый снег. Идти было скользко, и Митя взял Олю под руку. Они шли молча к метро, но почему-то миновали его, хотя Митя мечтал о том, как он махнет красавице рукой и войдет в вагон поезда… Митя решил, что девочка тащит его провожаться до дома, вероятно, она недалеко живет.
Он смирился. В конце концов, он проводит ее, что в этом страшного?
А она шла, цокая каблучками-копытцами по скользким тротуарам, как юный, еще слабый в ножках олененок, глядя вперед темными глубокими глазами, приоткрыв рот и отдувая волосы, ветром захлестывающие лицо. «Куда?» — думал он и шел.
Подошли к остановке троллейбуса, и она, повернув к нему открытую головку, произнесла наконец:
— Мне пора, мой троллейбус…
Он пожал ее замерзшую руку и сказал облегченно:
— До свидания, Оленька, рад был… — Но она уже вошла в троллейбус.
Ночью, дома, Митя решил, что больше таких прогулок не позволит. Ни к чему. Ни ему, ни, между прочим, ей.
Утром он по-деловому пересек большую комнату, кинул суховатое «здрасьте» и удалился «к себе», откуда за целый день даже не выглянул. Он составил самому себе кодекс нравственности и стал чувствовать себя более защищенным.
Оля решила ничего девчонкам не говорить, потому что влюбилась в такого неприступного и прекрасного Вадима Александровича! Но она его добьется! И никто не имеет права знать! Пусть свои романы заводят!
Дурнушки поняли по ее надменно непроницаемому виду, что вчера что-то произошло между красоткой и консультантом: все знали, что Оля задержалась на работе, пробормотав какую-то неясную причину. Дурнушки поняли, что смакование истории любви отменяется, и чинно, не пригласив Олю, ушли обедать, дабы дать ей понять, что она осталась без подруг.
А Оля, как только за ними закрылась дверь, вошла в Митину каморку, подошла к нему (он стоял у шкафа) и, задыхаясь от волнения, любви и страха, жалобно прошептала:
— Вадим Александрович, поцелуйте меня, пожалуйста…
Митя, не успев ни о чем подумать, не вспомнив о кодексе нравственности, мгновенно исполнил ее просьбу.
Они целовались неистово и оторвались друг от друга, только когда хлопнула наружная дверь в подвал.
Оля ахнула и выскочила из комнаты, прикрыв рукой распухшие губы.
Дурнушки, конечно, заметили кое-что, но виду не подали и вступили на тропу войны, жестокой и безжалостной.
А Митя успел сказать ей:
— Оля, не уходи без меня… — И Оля не ушла. Митя поехал провожать ее домой, — она жила в одном из дальних спальных районов.
Домой Митя стал возвращаться поздно, Нэля уже спала.
Но раз на пятый примерно она вроде бы и спала и вместе с тем вдруг совершенно не сонным голосом спросила: сколько времени?
Митя жалко соврал:
— Десять.
— Не ври, — отрезала Нэля, — я заснула в одиннадцать. Дрянь, бабник.
И Митя зашелся от ужаса.
Надо заканчивать эту love story немедленно, пока не произошло глобальной катастрофы!.. Он что, сумасшедший?.. И он твердо решил, что завтра скажет об этом Оле.
Но приходило утро, наставал светлый день, еще одно утро и еще день. Он видел перед собой прелестную, как ангел, Олю, и куда-то исчезали ночные страхи, и казалось, никому до них нет дела.
И Оля не так уж и влюблена в него, а он — уж точно — нет, она лишь возбуждает его своей красотой, юностью, сексуальным порывом… Но…
Снова и снова он провожал ее, и они часами целовались, и он терял силы, а Оля шептала ему: — Я вас люблю, Вадим Александрович…
И опять приходил домой поздно, и опять казнился и трусил, и решал завтра все закончить…
На следующий день он отказался провожать Олю домой, но она расплакалась и сияющими от слез глазами смотрела на него и спрашивала:
— Вы разлюбили меня, Вадим Александрович?
Он хотел уже ей все сказать, но язык не поворачивался, и он подумал, что надо завтра заболеть и не выйти в этот треклятый архив…
Сегодня у него не хватило мужества сообщить Оле о своем решении. И он потащился ее провожать…
Домой он вернулся чуть раньше, чем обычно в последнее время, что-то сразу после десяти…
Утром он скажет Нэле, что наконец-то закончилась его работа по расчистке документации, и теперь он будет приходить вовремя…
Открыл дверь и сразу увидел тестя.
Тот стоял, сложив на груди руки, и смотрел на Митю.
Нэлю Митя увидел потом. Она сидела на диване, сжав руки в кольцо. Ее лицо было каменным. Митя брезгливо подумал, как хорошо освещено его лицо с блудливыми глазами…
Он не успел додумать самоуничижительной фразы, как получил сильнейший удар, падая от неожиданности и силы удара, он понял, что его будут бить еще, и вдруг слезы освобождения хлынули у него из глаз. Будто ждал он и хотел именно этого.
Рука тестя приподняла его за шиворот дубленки, и новый удар обрушился на Митю.
Голос тестя проревел:
— Тварь! Не сри, где жрешь!
Закричала Нэля:
— Папа! Папочка, не надо!
Она хватала отца за руки, а тот все не мог успокоиться. Выбежал из своей комнаты Митенька. Он услышал странный удар, будто что-то упало, и крик деда. И сразу же вскочил с постели: ему показалось, что это упал дед, ему плохо и мама закричала…
Он бежал на помощь к деду, а увидел на полу отца, который, заливая кровью пол, пытался приподняться.
Митенька не сразу понял, что произошло, но, заметив ужас в глазах матери, глаза отца́, полные слез, мрачность деда, которого мама держала за руку, уловил ситуацию: его отца БИЛИ! И бил дед.
Он молча бросился к отцу, помог подняться с пола… И увел его. К себе. Там усадил в кресло, принес мокрое полотенце, приложил к разбитому лицу, стащил с него дубленку и сапоги. Дал воды.
Митя взглянул на сына. Перед ним стоял юноша — скоро ему четырнадцать… По сути — взрослый человек! И этот взрослый человек с какой-то странной жалостью смотрит на него — он вызывает жалость даже у собственных детей!.. Докатился!..
Он отер лицо полотенцем, а Митенька дал вьетнамскую мазь:
— Помажь синяк, папа, — сказал он, — поможет, ведь тебе же на работу…
Митя вслух застонал от безвыходности: завтра он снова увидит Олю, сопротивляться которой у него не хватает сил…
Нэля рыдала в кабинете отца:
— Ты мне обещал только пощечину, только пощечину! Папа, нельзя так избивать человека, моего мужа, в конце-то концов!
На что Трофим яростно ответил:
— Скажи спасибо, что вовсе не убил. Довел он меня! Как ты его терпишь? Вот и дождалась, гусыня безголовая!..
Нэля зарыдала еще громче.
Митя пошел в ванную. Там он глянул на себя в зеркало и ужаснулся, увидев свое уродливое темное отражение.
…Клоун, подумал он, клоун из самого захудалого цирка…
Раздался голос Нэли, она звала его по имени, официально:
— Вадим? Ты где?
Митя вышел из ванной и поплелся за нею, предчувствуя тяжкий разговор.
На кухне Нэля плотно закрыла дверь, села на стул и жестом указала Мите на табурет. Он как бы сразу очутился подследственным.
— Отец извиняется за это, — сказала она, холодно кивнув на его посиневшее лицо (Митя понял внезапно, что с Нэлей он уже не справится… Никакими способами. Исчезла та Нэля, которую он умел дурачить, как хотел…), — но пощечину ты заработал.
Она жестко смотрела Мите в глаза, а он понимал, что сейчас произойдет что-то ужасное, гораздо более страшное, чем его избитое лицо…
— Папа все узнал про тебя, — продолжила Нэля, — ему сообщили про твои похождения. Ты думал, что архив — забытое всеми место и ты можешь творить там свои грязные делишки? Знай, тебя оттуда тоже скоро выставят, и не просто погонят, а с позором! Женатый мужик совращает на работе фактически малолетку!
Нэля остановилась, вдруг в полноте ощутив меру своей беды и меру падения ее мужа.
Она закрыла лицо руками, но не заплакала, — злоба и ненависть кипели в ней.
Митя не мог сказать ни слова, он тоже вдруг, внезапно, с невероятной ясностью ощутил меру своего падения и ужаснулся.
А Нэля ровным без выражения голосом продолжила:
— Папа сказал, что больше он тебя терпеть не желает, и предложил мне решить: останусь я с тобой или разойдусь… Я выбираю последнее. Окончательно. С грязным развратником жить нельзя, сама вымажешься и детей замажешь. О которых ты забыл. Но они тебе мешать не будут. Я их от тебя огражу. Короче — убирайся теперь же, живи, где знаешь. Твои вещи я сложила в кофр, увиди́шь в прихожей.
Она встала и вышла из кухни, чтобы Митя не видел, как предательские слезы все же хлынули у нее из глаз.
«…Боже мой, — думала она, — я отдала этому подонку всю свою жизнь!.. Три раза рожала! Я не имею образования… Я — конченый человек, кухонная тряпка, и никогда больше ничего в моей жизни не будет».
Нэля вбежала в спальню, закрылась на ключ, бросилась на кровать и, закусив край подушки, зарыдала.
Митя все сидел на табурете. Его будто снова избили, но более сильно…
Он ни словом не ответил Нэле — не имел права даже пискнуть в свое оправдание… Теперь еще предстоит выгон с работы.
…А не закончить ли все это другим способом? подумал он и тут же вспомнил старшего сына — показалось, что и на такой конец он не имеет права! Показать себя совсем уже ничтожным существом и остаться в памяти детей тенью человека…
Он вздохнул и тихонько вышел в переднюю.
"Вкус греха. Долгое прощание" отзывы
Отзывы читателей о книге "Вкус греха. Долгое прощание". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Вкус греха. Долгое прощание" друзьям в соцсетях.