Вера весело-светски смотрела на него, а в душе копилась тоска.

…Неужели он стал таким?.. ТАКОГО она больше не примет, даже на обед. Таких она не выносит, и с таким у нее не могло быть сына.

Нет, он таким не стал. Не может стать! Митя не может настолько измениться. Значит, играет? Значит, разгадал ее намерение быть отчужденной.

Но она не позволит ему разливаться соловьем о машинах и дачах, даже если это от обиды и злости.

Она сказала:

— Как ты все-таки должен понимать, меня ни твоя машина, ни дача, ни что другое, к примеру, — штаны там купленные, новый унитаз… — интересовать не могут. Если же тебе не о чем больше говорить, то зачем ты пришел?

Он вдруг сполз с кресла и упал головой ей в колени, шепча:

— Прости, прости меня! Я — дрянь, я — ничтожество, я изменился и стал таким, как они там… Но я люблю тебя по-прежнему… Нет! Больше прежнего. Мне необходимо было тебя увидеть, хотя бы увидеть!.. Вера… Мне ничего не нужно больше…


Она почувствовала, что колени ее намокли. Митя плакал. Это она довела его. Но он же не знает, что рядом в доме Митечка!.. В ней говорит обида за сына! А Митя?.. Она любит его.

Вера наклонилась и поцеловала его в волосы, пахнущие дождем и им, — чем-то неуловимым, родным…

Ведь это — Митя! Ее страдание и мечта…

Он поднял голову, в глазах его еще были слезы, и прошептал:

— Мы дураки, да? Зачем мы портим себе такие редкие и такие прекрасные минуты свиданий?..

Она наклонилась к нему, взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. Он закрыл глаза, а когда открыл, то только и сказал:

— Я хочу быть с тобой… Сейчас.

Она вскочила с кресла и стала быстро раздеваться. Лихорадочно. У нее тряслись руки. Она подумала, что надо пройти в спальню, но там стояла детская кровать, а в этом она тверда: он не должен знать.

Митя тоже разделся, и они припали друг к другу, как жаждущие к воде…

Так потрясающе им еще не было.

Вера стала истинной женщиной, сексуальной и чувственной, и Митя был на вершине наслаждения, но в наивысший пик Вера дернулась и прошептала:

— Не надо…

Он в полузабытьи не понял, о чем она, а она больше не говорила этого, и все шло, как и раньше.

После всего, когда они лежали рядом бездыханные, он вспомнил ее слова, и холод окатил его. Он приподнялся на локте, вгляделся в ее запрокинутое лицо, — как в пруд, темный и загадочный, и спросил:

— Что-то было с тобой?..

Она молчала. То ли не слышала, то ли не хотела отвечать. Тогда он настойчивее и с явной тревогой повторил:

— Вера, ответь мне, что-то случилось с тобой… После меня?..

Она открыла глаза. Взгляд ее был загадочен. Погладив его по лицу, сказала:

— Было, значит, было… Не будем об этом.

И потянулась к нему.

Он понял так, что если что и было, то закончилось благополучно.

«…Однако, — подумал он, — мне нужно быть осторожнее…» Но он уже не был осторожным.

Он сел на диване, закурил и подумал, что, в сущности, ничего не знает об этой женщине. Она исчезает (или все-таки — он?..) на годы, чтобы возродиться на часы, давая ему ощущение вечности, юности и безбрежной любви…

Митя встал и, накинув пуловер на плечи, подошел к окну. Внизу простирался бульвар, освещенный низкими лучами солнца, по аллее шла женщина с мальчиком. Женщина была полной и неторопливой, а мальчик, совсем еще небольшой, ковылял рядом с ней.

И Митя вдруг, не думая, живя в этот момент любыми ассоциациями, сказал:

— Как мой Терри шлепает…

Вера откликнулась:

— Пес?

Митя вздрогнул, так резануло его это слово, и он, повернувшись к ней, коротко ответил:

— Сын.

Вера села на диване, прикрываясь кофтой:

— У тебя второй? Или я ошиблась?

— Нет, — ответил он, уже пугаясь того, что сказал. Боже! И что самое замечательное, — ведь он не любит Терри!.. И не любит Нэлю!

Что-то надо было говорить или делать, но он превратился в глыбу льда, которую ни повернуть, ни покачнуть, ни заставить свалиться к ее ногам…

— Сколько ему? — спросила Вера самым обыденным тоном.

…Соврать? Но как? Что Терри месяц?.. И думая об этом, он тем не менее ответил честно… А это значило… И вдруг стал противен себе… Как и ей, наверное.

Ничтожнейший тип с павианьими наклонностями. Он покраснел.

А она, все так же сидя на диване и прикрываясь кофтой, спросила:

— Похож на тебя?

Митя с каким-то облегчением ответил:

— Нет, пожалуй…

— Ты его не любишь? — допрашивала очень спокойно Вера.

— Нет, — ответил Митя, вкладывая в ответ ненависть к себе.

Она усмехнулась:

— А он тут причем? Ненавидеть надо себя… Если есть за что. А ребенок?..

Она отвернулась.

Какая же безумная жалость овладела Митей! Как он ее любил и готов был ради нее на все. Он прошептал (они сегодня стали опять шептать друг другу):

— Хочешь, я останусь у тебя?

Веру охватила поздняя ненависть.

Она разрывала ее на части! Так вот оно что! Вот он кто, ее «Митя»!

— Нет, — ответила она твердо, останавливая себя, чтобы не закричать и не выбросить его из дома сейчас же. — Ты сейчас уйдешь.

— Но почему, Вера? Почему? — спрашивал он, понимая, что все кончено, и виновен в этом он!

— Потому! — отрезала она.

Вскочила с дивана и стала одеваться как-то нагло открыто. Ему всегда нравилось смотреть на нее, когда она одевается, и прерывать это новой любовной атакой.

Теперь она одевалась как-то напоказ, наплевательски.

Что теперь можно сказать? Он сам виноват во всем! И все в нем как бы умерло. Митя стал одеваться. В тишине было слышно, как тяжело дышит Вера. Он чувствовал невыносимое унижение — уйти в ванную?

Она, стоя настороженно у двери, не отводила от него глаз. Закурила и глядела, как неловко он натягивает трусы, носки, джинсы… Казалось, он совершает перед ней какое-то отвратительно неприличное действо. Так это выглядело.

Он был одет, но еще медлил. Он ждал, что она хоть что-то скажет еще, закричит, унизит… На что можно будет ответить и как-то что-то объяснить… Что? Что объяснить?

Но он медлил. А Вера вышла из комнаты в прихожую и открыла входную дверь. Ему ничего не оставалось, и он ринулся вниз, забыв о лифте. На улице стемнело. Снова лил дождь. И он вдруг понял, что стоит без плаща. Он забыл его там. Уйти?.. А дома? И так неизвестно, что там… Вернее, известно.

Он вернулся и позвонил. Вера быстро открыла дверь.

— Плащ… — только и сказал он.

Она сорвала его с вешалки и кинула ему.

А он схватил ее руку, и, не отпуская и целуя ее, говорил:

— Прости, умоляю, прости меня… Если можешь… Я гадок… Но я так безумно люблю тебя.

Она с силой вырвала руки и захлопнула дверь. А за дверью, прислонившись к дверному косяку, зарыдала без слез.

Митя ехал в такси, его бил озноб, голова горела, мысли были обрывочны.

Он позвонил в свою дверь слабым звонком: сил не было совсем, голова кружилась, он еле стоял на ногах.

Открыла Нэля, за ней маячил тесть.

Митя не удивился, что он здесь, отметил, что у Нэли красные, вспухшие глаза.

Переступив через порог, Митя пошатнулся и упал как сноп прямо в холле.

Нэля закричала:

— Ты пьян!

Тесть подошел к нему.

А ему так хорошо было лежать на полу, чувствуя под щекой мягкий ковер!..

Они начали трясти его, он не подавал никаких признаков жизни, а Нэля принюхалась и сказала неуверенно:

— Вроде не пахнет…

Тесть повернул его голову лицом и крикнул:

— Да ему плохо, посмотри, какой он зеленый! Потом ругаться будем.


Его перетащили на кровать, раздели, он не сопротивлялся и чувствовал все как в тумане. Почему-то навалилась тяжелая сонливость, и он не мог ее преодолеть.

Пришел врач — у них внизу жил врач, которого всегда звали, если что-то срочное, и тот не отказывал никогда.

Митя слышал, как он говорил:

— Стресс, нервное потрясение… — Сделал укол, и Митя сразу куда-то провалился.

Очнулся он в еле брезживший рассвет и вспомнил все.

Он потерял Веру. Но теперь не должен терять Нэлю.

Митя застонал.

Нэля сразу же откликнулась:

— Митя? Как ты? Что с тобой случилось?

Он повернул к ней голову. Глаза у Нэли были вспухшие и красные, но выражение лица не злое, а встревоженное.

Он сказал слабым голосом:

— Нэля, я не знаю… Я вышел за сигаретами… Вдруг захотелось пива… Выпил кружку, и потянуло в сон. Я пошел домой. Земля качается… Идти не могу… Сел на скамейку и… Ничего не помню… Очнулся на той же скамейке… Старик рядом стоит и меня трясет: «Молодой человек, вы живы?» Я сказал, жив. Встал и, наверное, час шел до дома… Все в тумане…

— Это правда, Митя? — спросила как-то беззащитно Нэля. — Ты меня не обманываешь?

Он слабо усмехнулся:

— А где я был в таком виде?.. Нэля! Ты с ума сошла… Я очень устал там, в Нью-Йорке, я это чувствую…

Нэля поверила.

Все так. И вид, и последнее время Митя был будто не в себе, эти еще гости…

Не нужна им с Митей эта Америка! Хоть сейчас проси папу все отставить!

Она сказала об этом. Митя благодарно посмотрел на нее и сказал:

— Попроси… Надоело мне там, я больше не могу…

И это было правдой.

Нэля поговорила с папой.