Лиззи недоверчиво хмыкнула.

— Да, так и было, — заверил Джонатон. — Я постепенно свыкался с этим, но мне пришлось нелегко. Чувство вины, как ты понимаешь.

Брови Лиззи приподнялись, но она промолчала.

— Вероятно, это чувство не обрело достаточно определенный характер. Возможно, из-за того, что нам не верилось в возвращение Николаса домой, а ты все более уверенно справлялась с делами, обсуждаемый сейчас мною и тобой пункт завещания стал казаться ненужной деталью. Рассказать тебе о нем — означало бы расстроить тебя понапрасну, и я просто пренебрег этим. — Джонатон поморщился и добавил: — Вернее сказать, я о нем полностью забыл.

Лиззи довольно долго молча смотрела на брата, обдумывая его слова. В сущности, гнев ее мог быть в той же мере направлен на ее покойного мужа, как и на Джонатона, который, бедняга, вынужден был принять на себя всю тяжесть ее неистового возмущения. Но с другой стороны, Джонатон не оказался бы в подобном положении, если бы не держал столь долго язык за зубами.

— Ну что ж, — со вздохом заговорила она, более или менее успокоившись, — предположим, я приму твое объяснение. Теперь, когда ты открыл мне некую толику правды, я нуждаюсь в более подробном изложении обстоятельств дела и, надеюсь, того заслуживаю. — Элизабет собрала бумаги и протянула их брату. — Честно, Джонатон, неужели ты считаешь, что частичная копия завещания моего мужа, то есть того пункта в нем, о котором я не имела представления, и твоя коротенькая записка достаточны?

— Я считал, что изложил все достаточно подробно, — пробормотал Джонатон.

— В таком случае ты ошибаешься. Сообщать о недостатке доверия ко мне со стороны моего мужа письменно, а не в личном разговоре, на мой взгляд, есть проявление трусости. А ты как думаешь?

— Господи, разумеется! — Джонатон энергично кивнул. — Это еще мягко сказано. Я никогда не считал себя трусом, но когда потребовалось сообщить тебе о последней воле твоего покойного мужа, я им стал. Смею сказать, что предпочел бы смотреть надуло пистолета, направленное на меня, а не на твою физиономию в подобной ситуации. Ты всегда обладала достаточно бурным темпераментом и была подвержена вспышкам негодования, хотя в последние годы, надо отдать тебе справедливость, стала намного сдержаннее. Я даже надеялся, что когда ты, получив мое письмо, явишься сюда, то поведешь себя существенно спокойнее и рациональнее. Очевидно, я ошибался.

— Очевидно.

— И хотя я недооценивал степень твоей ярости, я тем не менее был убежден, что твоя первая реакция окажется не слишком приятной. В этом я не ошибся.

И Джонатон продемонстрировал Лиззи свою самую очаровательную, совершенно мальчишескую улыбку, которая неизменно покоряла неискушенные женские сердца.

— Тут ты прав, — согласилась Лиззи, сама еле удерживаясь от улыбки. Скрестив руки на груди, она произнесла: — Ну, итак?

— Что ну?

— А объяснение?

— О, разумеется. Оно очень простое. На Чарлза сильно повлиял финансовый успех Николаса и возведение его в рыцарское звание. Поэтому он и решил, что лучшего человека, который бы контролировал финансовое будущее его семьи, не найдешь. Но при этом он понимал, что Николас может не вернуться в Англию на постоянное жительство, и потребовал, чтобы я вел твои дела до того времени, как Николас приедет домой, если он вообще приедет. Или мальчики достигнут совершеннолетия и получат свое наследство. Или… — Тут он сделал паузу. — Или ты снова выйдешь замуж. В том случае, если бы я и отец одобрили твой второй брак, управление состоянием Чарлза, то есть твоим состоянием, перешло бы в руки твоего нового мужа.

Элизабет уже прочитала об этом в коротеньком письме брата, однако значение поступка Чарлза дошло до нее по-настоящему только теперь, когда она услышала все из собственных уст Джонатона. Она опустилась в ближайшее кресло.

— Смогу ли я когда-нибудь сама управлять своим состоянием? — медленно произнесла она. — И своей жизнью?

— Ты уже это во многом делаешь. — Джонатон придвинул свободное кресло поближе к Элизабет и сел. — По сути дела, ввиду отсутствия Николаса Чарлз передал все в мои руки. Вспомни, что после того, как прошло самое тяжкое потрясение от смерти Чарлза, ты постепенно начала принимать все большее участие в делах.

Элизабет кивнула:

— Да, но у меня сложилось впечатление, что ты просто занимаешься моими делами по просьбе семьи, поскольку сама я в то трудное для меня время не могла заниматься этим, а не потому, что Чарлз назначил законного опекуна. Но почему мне не сказали об этом сразу после его смерти?

— Это было бы не слишком разумно. — Джонатон явно старался как можно осторожнее выбирать слова. — Горе — ужасная вещь, Лиззи, в особенности такое, которому никто и ничем не может помочь. Безвременная смерть Чарлза потрясла всех нас, но вспомни опять-таки, что ты была сама не своя в течение многих месяцев.

— Да, конечно, — пробормотала Элизабет.

Она не могла забыть те мрачные дни, полные чувства невозвратимой утраты, раскаяния, полные неожиданно возникавших поразительных открытий, касающихся не столько человека, за которого она вышла замуж, сколько ее самой.

Она необычайно гордилась тем, что смогла пережить это, а еще более тем, что повзрослела и обрела уверенность в себе. Она сама делала все, что следовало, для своих сыновей и для себя. Сейчас она осознала, что если бы Джонатон сразу после смерти Чарлза рассказал ей, каким образом тот обеспечил в завещании защиту своей семьи и ее состояния, она, видимо, никогда бы не стала самостоятельной женщиной и продолжала бы опираться на помощь мужчин во всех необходимых случаях.

— Послушай, Джонатон. — Лиззи покачала головой. — Я была такой дурой! Я не обращала никакого внимания на денежные дела, пока Чарлз был жив.

— В таком случае ты не похожа на большинство женщин.

— Я не принадлежу к большинству женщин. — Она прямо посмотрела брату в глаза. — При жизни Чарлза я этого не осознавала. Я всегда считала, что принадлежу к очередному поколению женщин из рода Эффингтонов, независимых и своевольных, но не применяла на практике свойства характера, унаследованные от этих леди, пока жизнь не заставила меня опереться на мои внутренние силы. Мне не приходилось этого делать при Чарлзе, потому что нужды в том не ощущалось. И все-таки очень неприятно сознавать, что муж мой недостаточно хорошо меня знал и не полагался на меня.

— Чарлз был глупцом, — несколько жестче, нежели было бы допустимо, сказал Джонатон.

Лиззи посмотрела на него с удивлением.

— Говорю так потому, что он не сумел оценить ни твой ум, ни твою проницательность, — поспешил исправить свою оплошность Джонатон. — Ведь я отпрыск того же древа Эффингтонов и так же, как и ты, наделен умом, проницательностью и даже обаянием. —Джонатон слегка улыбнулся. — И могу замечать то, чего не замечают менее сообразительные смертные. Лиззи засмеялась:

— Думаю, сейчас это уже не имеет значения. Все сказано и сделано, а теперь, как я понимаю… — Она умолкла, словно пораженная какой-то неожиданной догадкой. — Джонатон…

— Я бы предложил выпить по этому поводу стаканчик бренди.

Джонатон вскочил и быстро подошел к шкафчику, в котором их отец держал отменное бренди и другие спиртные напитки.

— Пожалуй, час слишком ранний, чтобы пить бренди, — заметила Яиззи.

— Час более поздний, чем ты предполагаешь, — бросил через плечо Джонатон и открыл шкафчик.

— Даже если так, я не понимаю, за что мы будем пить.

— За родственные чувства. — Он стоял к ней спиной, и голос его звучал сдавленно. — Нерасторжимые кровные узы. И взаимную лояльность.

Через минуту он вернулся к своему креслу, держа в одной руке два стаканчика, а в другой — графин.

— За то, чтобы никто не убивал гонца. — Он наполнил стаканчик и протянул его Лиззи. — За прощение.

— Ну хорошо, получай мое прощение. — Она без особой охоты взяла стаканчик. — Но я, право, не думаю…

— Выпей, Лиззи, — перебил ее Джонатон, — ведь ты любишь бренди. И всегда любила.

Он налил себе и выпил бренди одним глотком.

— Как, очевидно, и ты. — Лиззи осторожно пригубила напиток. Хотя для подобных возлияний час был и в самом деле ранний, бренди приятно согрело ее. — Хорошо выпить в такой промозглый день.

— Ну вот видишь! — Джонатон весело улыбнулся, но взгляд у него был чуть-чуть настороженный. — Может, хочешь еще?

— Благодарю, с меня достаточно. — Она рассмеялась. — Право, Джонатон, можно подумать, что тебе хочется напоить твою сестру допьяна.

Джонатон тоже рассмеялся, но смех его был какой-то неестественный, визгливый, неприятный.

— Что за нелепая мысль!

— Бренди всегда пробуждает во мне ощущение тепла и уюта. Выпьешь — и уже не можешь сердиться ни на что, даже если это тебе очень неприятно. — Она снова пригубила напиток. — Тебе стоило бы использовать этот прием до того, как ты послал мне свою записку.

Джонатон вяло усмехнулся.

— Мне следует извиниться перед тобой. Во всем этом на деле нет твоей вины. — Лиззи взяла стаканчик с недопитым бренди в обе ладони. — О, разумеется, ты должен был давно сказать мне правду, но я могу тебя понять: ты верил, что делаешь все мне во благо.

— Помни об этом, — почти выдохнул он.

— Мне не стоило так злиться. В глубине души я признательна тебе за твои усилия. Но мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

— Не договариваю? — Джонатон налил себе еще бренди. — Тебе добавить?

— Я и этого не допью. Так в чем дело? О чем еще ты умолчал?

— Тебе это не понравится.

Джонатон покачал головой с таким грустным выражением лица, что Лиззи, наверное, стало бы его жаль, если бы она не ощутила свербящую боль под ложечкой — результат дурного предчувствия.

— Право, не думаю. — И тут Лиззи вдруг поняла, от какого сообщения ее брат так старается воздержаться. — Джонатон, почему ты решил рассказать мне о завещании Чарлза именно сегодня? Почему, Джонатон?