* * *

Таким образом Диафеб был водворен в постель и благодаря болезни, истинной или мнимой, оставлен в замке Малвеи. Никто не заговаривал о необходимости для него возвращаться к Тиранту, туда, где все еще шли сражения или, точнее сказать, небольшие стычки с турками. Дамы ухаживали за Диафебом как за родным братом, и он ни в чем не знал недостатка, кроме любви Эстефании: та, страдая от желания, которое почитала за греховное, избегала встреч с больным Диафебом. Зато Кармезина навещала его по десять раз на дню и всегда рассказывала что-нибудь новенькое о герцогине Македонской, своей подруге.

— Эстефания, — сказала, например, Кармезина, — выложила цветными камушками ваш портрет, только мой арапчонок его разрушил, думая, что это не камушки, а леденцы.

И еще она сказала:

— Эстефания сделала четки, и в них столько бусин, сколько раз вы ее поцеловали, и когда она закончила делать эти четки, то нашла их чересчур короткими.

И еще Кармезина рассказала:

— Всякую ночь Эстефания натирает свое тело благовонными маслами и думает, что это вы прикасаетесь к ней ладонями.

А еще она поведала о том, что Эстефания хотела отрезать свои прекрасные волосы и сплести из них веревку. дабы Диафеб мог с помощью этой веревки взобраться на стену осаждаемого города и таким образом снискать себе великую славу.

Слушая все это, Диафеб распалялся все больше, и скоро постель его начала пылать, как будто он лежал не на простынях, а на раскаленных углях. И один край покрывала действительно немножко обуглился.

* * *

В середине третьего дня болезни Диафеба в замок Малвеи явился Ипполит — сын владельца. Он соскочил с коня и бросился к своему отцу, который был счастлив прижать отпрыска к груди и найти его после перенесенных испытаний возмужавшим, но ничуть не пострадавшим.

— Меня прислал Тирант Белый с важным поручением, — сказал Ипполит, посмеиваясь. — Должно быть, дело действительно важное, потому что у севастократора был такой вид, будто он вот-вот помрет, когда он рассуждал об этом.

— Как вы можете говорить о подобных вещах столь легкомысленно! — одернул Ипполита отец.

— Не знаю, — признался юноша. — Но все, что связано с любовью, представляется мне чрезвычайно забавным. Это все равно как видеть Геркулеса за прялкой! Севастократор совершает немыслимые подвиги, он рубит врага и отражает удары, и громоздит вокруг себя горы трупов; он пересаживается с одного коня на другого, потому что враги все время пытаются убить его… И вдруг такой человек краснеет, отводит глаза и принимается лгать самым детским и невинным образом!

— Дитя мое, вы не должны выражаться об особе севастократора так фамильярно!

— Я люблю его, — просто сказал Ипполит. — Мы все его любим, кроме герцога Македонского, который, благодарение Богу, уже мертв. И полагаю, что любовь позволяет мне быть искренним, не так ли?

— Какое поручение дал вам севастократор? — спросил отец, стараясь сурово нахмурить брови, но против собственной воли расплываясь в улыбке.

— Очень странное. Я должен испросить у принцессы Кармезины охранную грамоту для Тиранта Белого. Иначе он не приедет в замок Малвеи.

— Охранную грамоту? — изумился сеньор Малвеи. — Но какое же преступление совершил севастократор, если ему потребовалась охранная грамота?

— Понятия не имею! — хитро ответил Ипполит. — Но что бы он ни делал, он все делает с особым умыслом. И даже когда он выглядит глупым, подобно всем влюбленным, он не перестает быть все тем же хитрым и рассудительным Тирантом. Так что мне остается лишь отправляться к принцессе и выпрашивать у нее искомое.

— В таком случае выполните свое поручение как можно лучше, — приказал отец.

— Так я и поступлю. — И Ипполит ушел.

Принцесса Кармезина приняла его тотчас, надеясь узнать что-либо новое о Тиранте. Однако она не стала сразу заговаривать с Ипполитом о том, что ее интересовало, и сперва помучила себя и собеседника разными посторонними разговорами. Наконец она повернула голову, уставилась в окно на пустое небо и равнодушным тоном осведомилась:

— А как здоровье севастократора?

— Лучше, ваше высочество. Было совсем худо, — сказал Ипполит, втайне забавляясь, — но теперь он пошел на поправку. Он много спал и во сне бредил. Говорил о багрянце, о каком-то зареве и пожарах…

— О багрянце? — переспросила Кармезина.

— Да, о чем-то багровом, — подтвердил Ипполит. — Мы все молились о нем.

— Что ж, я рада, что ему лучше. — Кармезина поправила свои красные юбки. — Каковы его планы? Не намерен ли он явиться к своему государю и доложить обо всем лично — вместо того чтобы присылать сюда посланцев, которые и двух слов-то связать не могут, да к тому же больны и страдают от горячки!

— Кто это болен? — удивился Ипполит.

— Посланец Тиранта! — ответила Кармезина. — Вот кто! Негодный Диафеб Мунтальский, которого я, впрочем, с некоторых пор называю своим братом!

— Когда мы расставались, — сказал Ипполит, — Диафеб был совершенно здоров.

— Ну а теперь он болен, — отрезала принцесса. — Что ж, если ваш драгоценный севастократор так глуп и труслив, что не осмеливается и шагу ступить без охранной грамоты и совершенно помешался на этой чепухе, я, пожалуй, напишу для него несколько строк. А то он так и отсидится в своем боевом лагере и не удостоит нас визитом.

Она подошла к столу, где быстро начертала несколько строк. И там было написано, что лишь трусы прячутся за листком бумаги и лишь глупцы требуют странных документов, смысл которых им самим непонятен. «И если вам угодно, то вот мои собственные слова: благодаря этой грамоте вы имеете право входить в любые помещения и выходить из любых помещений и перемещаться по всей империи по собственной воле».

— Теперь, надеюсь, севастократор совладает со своими недугами и навестит нас.

И принцесса вручила бумагу Ипполиту, а тот сунул письмо в рукав. Принцесса подставила ему щеку и позволила себя поцеловать, что и было проделано с истинно братским добросердечием.

* * *

Едва лишь охранная грамота очутилась в руках Тиранта, как он сразу же просветлел лицом и сделался опять прежним, каким был до того, как глупость Диафеба и раны состарили его.

Ипполит с интересом наблюдал за севастократором.

— Неужели одна-единственная бумага способна сотворить такое чудо? — сказал наконец молодой рыцарь из Малвеи. — Еще вчера вы были грустны и никого не хотели видеть, и даже отказывались навестить моего отца, не говоря уж об его императорском величестве. А сегодня к вам, похоже, вернулись все те силы, что вы растратили на дорогах империи!

Тирант улыбнулся.

— Распорядитесь, чтобы для нас оседлали лучших коней, — только и произнес он. — Мы едем в Малвеи, и чем скорее, тем лучше.

По пути в замок Тирант постоянно подгонял коня и в конце концов обогнал Ипполита, совсем не заботясь о том, что пристойнее было бы приехать вдвоем, держась бок о бок, нежели скакать друг за дружкой, словно состязаясь..

Севастократор вихрем влетел в Малвеи, спустился с коня и стремительным шагом прошел в покои, которые, как ему указали, занимала принцесса.

Кармезина находилась там со своей нянькой Заскучавшей Вдовой и несколькими другими дамами, в том числе и с Эстефанией, герцогиней Македонской. Тирант так топотал на лестнице, пока поднимался, так грохотал в соседних залах, что не услышать его приближение было бы мудрено.

— Что бы это такое могло быть? — спросила Эстефания, откладывая рукоделие. — Уж не враги ли пытаются завладеть замком?

— Нет, — отвечала принцесса. — Я была, можно сказать, в настоящей битве и даже ворвалась первой в неприятельский лагерь, где захватила пленника, так что мне не в диковину звуки сражения. И я всегда отличу их от всяких других звуков. То, что мы сейчас слышим, заставляет меня предполагать худшее.

— Худшее? — удивилась Эстефания. — Но что может быть хуже врагов в том месте, которое ты до сих пор считал вполне безопасным?

— Возможно, из зверинца вырвался единорог, — предположила принцесса.

— В таком случае здесь имеется довольно девственниц, чтобы укротить его, — заметила на то Заскучавшая Вдова.

— Но это не тот единорог, которого мы вышиваем на гобеленах, — странный кроткий зверь, похожий на белого коня, но с витым рогом на лбу, — пояснила Кармезина. — А ужасный толстый зверь с короткими ногами, покрытый кожистыми складками. У него тяжелый рог на носу, и этим рогом он подкапывает деревья и убивает добычу.

— Это, скорее, носорог, нежели единорог, таково мое мнение, — вставила Эстефания.

Занавес в дверном проеме отлетел в сторону, и перед дамами предстал Тирант Белый.

Кармезина быстро поднялась, но осталась стоять на месте, хотя, видит Бог, больше всего на свете ей хотелось бы броситься к нему навстречу и обвить его шею руками.

Он стал суше, похудел. Византийское солнце сделало загорелым его бледное лицо, а в глаза добавило синевы.

Губы Кармезины шевельнулись, но даже Эстефания, внимательно наблюдавшая за подругой, не сумела рассмотреть то слово, которое произнесла про себя принцесса.

А Тирант вдруг скорчил обиженную гримасу и громко закричал — так громко, что во всем замке его, наверное, было слыхать:

— Я требую, чтобы со мной поступали согласно охранной грамоте! Слышите? Вы дали мне охранную грамоту, так выполняйте ее условия! Принцессе не пристало нарушать договор, коль скоро она сама подписала охранную грамоту!

Он кричал еще некоторое время, повторяя слова «охранная грамота» на все лады, так что в конце концов у всех зазвенело в ушах.

— Довольно! — прервала его Кармезина. — Что это вы тут кричите? Чем вы так недовольны, севастократор, что позволяете себе повышать голос?

— Охранная… — начал было Тирант, но Кармезина подняла руку, приказывая ему замолчать.