— Болтают, будто их много.

— Что еще они говорят? — допытывался Тирант.

— Только это, — пожал плечами толмач.

— Как же так? — удивился Тирант. — Они столько всего сказали!

— Только это.

— Я прикажу пытать не только их, но и тебя! — вскипел Тирант. — Как ты можешь лгать мне с такой наглостью? Или ты предатель и заодно с этими псами?

— Вы знаете все, что они сказали, — упрямо повторил толмач.

Тирант повернулся к герцогу де Пера, и тот посоветовал:

— Пусть толмач переведет вам все дословно.

Тирант вдруг понял, что герцог де Пера разбирается в турецком наречии. И еще он понял, что герцог действительно на его стороне, но не хочет сейчас делать ничего такого, что повредило бы севастократору в глазах других людей.

И толмач перевел:

— Он говорит: «Нас много-много-много. Нас больше, чем песчинок на дне моря. Нас очень много. Нас так много, что ни один глупый франк не сумеет сосчитать, как нас много. И коль скоро нас так много, то вас по сравнению с нами — немного. О, нас много-много! Тысяча тысяч — вот как нас много!»

И Тирант махнул рукой:

— Вижу я, что напрасно отдал две тысячи дукатов.

А герцог де Пера сказал:

— Их можно продать и отчасти вернуть потраченные деньги.

Тирант улыбнулся:

— Я дарю их вам, потому что мне в этой войне ничего не нужно, кроме отавы; и сражаюсь я не ради богатства, но ради того, чтобы завоевать спокойствие, мир и процветание для Константинополя.

— Хорошо, — согласился герцог де Пера. И обратился к пленникам, заговорив с ними по-турецки.

* * *

К вечеру, когда все в греческой армии отдохнули после ужина, Тирант отдал приказание по войску — вооружаться, надевать доспехи и сделать лошадей.

— Потому что нам надлежит выступить, едва стемнеет, — объяснил он.

После всего, что происходило во время перехода к Пелидасу, и того, что случилось возле самого Пелидаса, ни у кого уже не возникало сомнений в правоте севастократора и в том, что он сумеет разгромить турок наилучшим образом. И потому все охотно ему повиновались и выстроились для марша. За этим войском, по распоряжению Тиранта, следовала еще тысяча человек, и эти люди вели с собой кобыл, которых взяли в Вальбонской долине.

И вот, приближаясь к туркам, Тирант велел войску остановиться и вывести вперед кобылиц. Пастухи верхом на лошадях погнали кобыл, так что те ворвались в лагерь турок, и поднялась там такая суматоха, какой еще не видывали.

Перепуганные кобылицы налетали на шатры и срывали их, они бились и топтали пеших воинов, которые бросались им наперерез. Все жеребцы, бывшие с турками, учуяли кобыл и обезумели. Одни брыкались, разбивая черепа подбегавших к ним людей; другие рвались вперед так сильно, что обрывали веревки или выдергивали из земли колья, к которым эти веревки крепились, и вместе с кольями бежали по лагерю.

Увидев, что вытворяют кони, турецкие воины принялись носиться вокруг, но чем больше они пытались водворить порядок, тем больше нарастал беспорядок. И поскольку дело происходило поздним вечером, разглядеть толком, что творится, оказалось трудно. Многие уже отходили ко сну и теперь выбегали из палаток безоружными.

— Пора! — громовым голосом прокричал Тирант и помчался вперед во главе своих войск.

Как небесный гром, набросились христианские воины на турок и принялись рубить их мечами и колоть копьями. И поскольку турки совершенно не были готовы к нападению, то бесчисленное множество их полегло во время этого первого натиска.

Проходя сквозь вражеский лагерь, как игла сквозь ткань, Тирант думал: «Теперь их уже не много-много-много, а просто много; а с таким количеством неприятеля мы уже в состоянии справиться».

Мечом он отсек руку какому-то отчаянному малому, который попытался стащить его с седла, а потом, развернувшись, нанес еще несколько ударов врагам, подобравшимся к нему сзади.

Паж Сверчок стрелял из арбалета и уложил с десяток нападавших. И Диафеб Мунтальский тоже отличился в этом бою, ловко орудуя копьем и призывая на помощь святого Георгия.

Разгром был полный. Великий Турок выскочил из своего шатра в одних спущенных штанах. Слуга подвел к нему коня, и едва только Великий Турок вскочил в седло, как слуга этот упал с разможженной головой. Великий Турок ударил коня пятками и помчался прочь, сверкая голой задницей. К несчастью, Тирант этого не видел, иначе он бы очень посмеялся.

Лишь немногие турки оказались в состоянии сопротивляться, и они сражались доблестно, так что христианским рыцарям пришлось пролить немало крови, прежде чем победа стала полной и окончательной. Часть уцелевших во время резни турок бежала по дороге, направляясь к горам; большинство искало спасения в той самой плодородной долине, по которой недавно проезжал со своей армией севастократор.

Тирант и не думал останавливать преследование. Он помнил о том, какие неисчислимые беды принесли турки в Византию, поэтому приказал рубить и колоть до тех пор, пока последний из врагов не погибнет или не бежит из Византии. В ярком свете луны мчались по пшеничным полям турки. Как тени, носились лошади без всадников. Волны колосьев и травы колыхались вокруг беглецов, закрывая им обзор, и они ничего не видели, кроме сероватых в лунном свете растений, и мчались вслепую, пока вдруг не вырастала перед ними черная фигура на коне и не вспыхивал над головой меч. Множество темных проплешин зияло на полях там, где остались лежать мертвые тела.

Никому не давали пощады, даже безоружным и тем, кто хотел сдаться в плен. Тирант нарочно отправил в долину греческих рыцарей, потому что знал — от них ни один враг не дождется милости. И еще потому, что севастократор вполне доверял греческим рыцарям, которых возглавлял герцог де Пера, и не опасался оставлять их без пригляда.

Сам же севастократор вместе с наемниками преследовал тех врагов, которые избрали своим убежищем горы. Этот путь был гораздо опаснее, а кроме того, существовала вероятность, что наемники, соблазнившись выгодой, захотят оставить турок в живых и обратить пленников в деньги. Поэтому севастократор решил приглядывать за этими солдатами.

Горная дорога была короче, нежели та, что шла через долину, но зато и труднее. Преследователи карабкались вслед за беглецами в горы, и скоро путь им преградила река, не слишком широкая, однако протекающая по дну очень глубокого ущелья.

Через реку был переброшен мост. Когда Тирант со своим отрядом приблизился к мосту, часть врагов во главе с Великим Турком уже перебралась на противоположный берег. Прочие оставались еще на том же берегу, что и Тирант.

Увидев, какая опасность грозит ему со стороны христианского воинства, Великий Турок не задумывался ни на мгновение и тотчас приказал разрушить мост. И это было сделано, так что врага, находившиеся подле Великого Турка, спаслись, те, что были на мосту, упали в пропасть, а прочие очутились в окружении, и десятка два их были зарублены. Остальных Тирант велел пощадить, пренебрегая своим же собственным распоряжением пленных не брать.

Потому что, когда мост обрушился в пропасть и Великий Турок с хохотом умчался прочь, в сокрывшие его горы, что-то надорвалось в душе Тиранта, и он понял, что не в силах больше увидеть сегодня ни одну смерть.

Впрочем, и в долине не все турки оказались убитыми, так что в конце концов собралась довольно внушительная колонна пленных. И их Тирант велел привести в город Пелидас.

Они прошли через разгромленный лагерь турок и в свете факелов увидели множество наваленных горами трупов, сорванные и изрубленные шатры, переломанные телеги и разбросанные костры с опрокинутыми котлами.

При виде растоптанной еды Тиранта вдруг затошнило, и он поскорее уехал из лагеря.

В Пелидасе никто не спал; там горели огни, и слышны были громкие голоса. Небо уже посветлело, на горизонте появилась бледно-золотая полоса; ночь миновала незаметно.

В серых рассветных сумерках со стен Пелидаса люди увидели штандарты императора. Что тут началось! Ворота раскрылись, и навстречу Тиранту повалила радостная толпа. Севастократора и все его войско жители Пелидаса настигли неподалеку от разгромленного турецкого лагеря, и там состоялась радостная встреча.

Тирант покачивался в седле, а его со всех сторон окружали бледные, заплаканные лица, на которых сияли улыбки. Отовсюду к севастократору тянулись руки. Он не отталкивал их и не останавливал коня, просто ехал сквозь толпу, как будто шел против сильного течения по дну реки.

Диафеб же поднял к себе в седло красивую девицу и, обняв ее одной рукой, поцеловал. Девица, ласкаясь к нему, призналась:

— Мы очень перепугались, господин мой!

— Разве мы так страшны? — спросил Диафеб. И тут же пригорюнился: — Я, должно быть, страшен — вот и мой брат севастократор так утверждает.

— Севастократор — ваш брат? — пуще прежнего испугалась девица.

— Да, но я-то никакой не полководец и не севастократор, я всего лишь его брат, к тому же двоюродный, так что нет нужды меня бояться, — заверил Диафеб. — Ибо я так же прост, как и любой из пейзан, с которыми ты привыкла толковать на самые разные темы.

Девица глянула на него недоуменно и принялась рассказывать:

— Ближе к полуночи мы вдруг услыхали из лагеря турок страшные крики. Кругом трубили в рожки, ржали лошади, надрывались люди, и по их голосу понятно было, что их убивают. Но кто убивает и кого — этого мы в темноте не разглядели. И нас охватила великая паника. И тут пришел герцог Македонский, на которого была вся наша надежда…

— Несчастный трус! — бросил Диафеб презрительно. — Ни один пейзанин тебе не расскажет этого, добрая девица, в силу своего невежества; так что послушай теперь человека, читавшего книги: в крови трусов не хватает красной желчи, отчего она не густо-красна, как подобает всякой драгоценной влаге, а имеет желтоватый оттенок. Вот почему трусов называют желтопузыми. И герцог Македонский — из таких. И когда-нибудь мы в этом убедимся, достаточно будет лишь пустить ему кровь, как он того заслуживает.