Тогда герцог Македонский, которому поручено было охранять Пелидас, велел трубить в рога и седлать лошадей. Ему пытались возражать, справедливо указывая на численное превосходство противника, но герцог, будучи человеком несведущим в военных делах и вдобавок спесивцем, не пожелал и слушать. И вместе со всеми своими людьми он выехал из города и помчался навстречу туркам.

Он приказал перебираться через реку, которая оставалась единственным естественным препятствием между турками и Пелидасом, и все его воины, и пешие, и конные, бросились в воду. Из-за упомянутого половодья река сильно разлилась. И хотя половодье уже пошло на спад, все же вода доходила лошадям до подпруги, а в некоторых местах кони пускались вплавь — такой глубокой стала река.

Наконец первые византийские конники добрались до противоположного берега. И поскольку берег этот был крутым, то лошади потеряли немало сил, карабкаясь наверх, а враги уже были начеку: стояли в ожидании и били копьями тех, кто пытался взобраться наверх. Многие падали обратно в воду и больше не могли подняться. Раненых уносило течением, и они погибали, захлебываясь в воде.

А ведь хороший брод имелся в нескольких лигах выше по течению. Что стоило повернуть отряд и добраться, по крайней мере, до этого брода! Но герцог Македонский так спешил схватиться с врагом, что пренебрег этой возможностью.

И все же греческие рыцари сумели одолеть крутой подъем. Те, кто очутился на суше, тотчас же бросились в битву, отвлекая на себя врага. Благодаря этому оставшиеся воины преодолели обрыв и тоже вступили в сражение.

Каждый бился отчаянно и отважно, защищая свою землю и свою честь. Это стоило бы увидеть, потому что такое зрелище навсегда запечатлевается в памяти и даже, как говорят, передается потомкам.

Окруженный двумя-тремя, а то и четырьмя турками в пестрых развевающихся одеяниях, христианский рыцарь в блестящем благородном доспехе наносил удары и отбивал их, и ловко управлял конем, так, чтобы турки не могли заставить всадника покачнуться или потерять равновесие. И головы в тюрбанах катились по ярко-зеленой траве, оставляя широкий кровавый след, ибо сказано в Писании: «И зубы грешников сокрушил».

Вся трава была в рубиновых каплях, сверкавших, как величайшие драгоценности, ибо это была кровь храбрецов, пролитая на поле сражения.

Но тут турки увидели, с какой отвагой бьются славные греческие рыцари, и вышли из засады, где их таилось не менее пяти тысяч. Они окружили воинство герцога Македонского, и теперь уже на каждого рыцаря-христианина приходилось по пять, а то и семь турок. Так, один за другим, начали погибать греческие воины, и пало их там великое множество…


Тут голос рассказчика пресекся, и Тирант, вздрогнув, очнулся от своей задумчивости. Он увидел, что по серому некрасивому лицу гонца, по длинным продольным морщинам медленно сползают слезы. Зрелище это показалось севастократору отвратительным, и он подумал о том, что у молодых и страстных людей слезы округлые и если не льются из глаз обильным потоком, то прыгают, точно живые, и цельными каплями падают на пол. У старых же, слабых и отчаявшихся людей слезы бессильны, и они тянут за собой след, подобно слизняку или улитке, и постепенно расточаются, не добравшись даже до подбородка.

— Что же герцог Роберт? — спросил император, озабоченный молчанием гонца. — Говорите нам все, друг мой, ибо дурная весть рано или поздно найдет для себя крылья и доберется до нашего слуха.

— Не знаю, каким вы назовете это известие, дурным или хорошим, — возразил гонец. — Герцог Македонский спасся. Утомленный тяготами битвы, он тайно бежал с поля боя и вернулся в Пелидас. С ним ушли все, кому удалось уцелеть. Теперь город Пелидас осажден. Хуже того, под стены этого города явились сам Великий Турок и с ним многие его союзники, в том числе некоторые маркизы из Генуи и Ломбардии. И намерения Великого Турка таковы: он хочет взять Пелидас, захватить герцога Македонского и всех оставшихся с ним сеньоров, а затем осадить Константинополь и… — Гонец осекся, ибо остальные намерения Великого турка представляли собою сплошное кощунство.

Император понял это и не стал настаивать на продолжении.

— Сколько припасов осталось в Пелидасе? — спросил он.

— Мне было велено сообщить вашему величеству, что герцог Македонский в силах продержаться не более месяца, — был ответ.

Тирант понял, что настало для него время также задать кое-какие вопросы и уточнить обстоятельства дела, прежде чем начинать разговор о дальнейших действиях.

— Скажите, рыцарь, — обратился севастократор к гонцу, тщательно скрывая свою неприязнь, — сколько воинов погибло в том сражении?

Гонец ответил:

— Согласно подсчетам, мы потеряли убитыми в бою, погибшими при переправе и взятыми в плен одиннадцать тысяч двадцать два человека.

Стало очень тихо. Тирант смотрел на императора, а тот, совершенно посерев от горя, молча кусал губы. Потом император сказал:

— Итак, севастократор, прошу вас в самом скором времени выступить с войском на подмогу герцогу Македонскому. Вы должны освободить Пелидас, иначе мы все обречены. Я хочу, чтобы вы собрались в течение пятнадцати дней.

— Ваше величество! — горячо возразил Тирант. — Разве можно ждать целых пятнадцать дней? К этому сроку Пелидас уже падет. Быть может, турки вынудят герцога Македонского дать еще одно безнадежное сражение. Нет, нельзя медлить так долго. Мы выступим тотчас же. Следует оповестить всех наших солдат, ополченцев и наемников, чтобы они явились в казначейство за своей платой и были готовы выйти навстречу врагу уже через шесть дней.

Император кивнул, а несколько сеньоров, и в том числе сеньор Малвеи, широко улыбались Тиранту. И он понял, что все они весьма довольны его проницательностью, умом и рыцарской отвагой.

А император сказал:

— Мы должны возблагодарить Господа за то, что он послал нам такого храброго севастократора, способного спасти Константинополь. Потому что в том случае, если турки возьмут город, их жестокость не будет знать границ, и всех мужчин ожидает мучительная смерть, а всех женщин — позорное рабство. И поэтому я хотел бы во избежание беды отправить мою дочь Кармезину к ее родне в Венгрию, где она находилась бы в безопасности.

Тирант сперва густо покраснел, когда подумал о том, что император не верит в его победу, а затем страшно побледнел, стоило ему помыслить о том, что Кармезина может очутиться в плену у турок.

Но тут принцесса вышла перед всем советом и опустилась перед отцом на колени.

— Дорогой отец! — воскликнула она, глядя ему прямо в глаза широко раскрытыми, полными влаги глазами. — Как вы можете говорить такое! Неужели вы намерены подвергать риску самую мою жизнь? Как мне уехать от вас? Разве не родной отец наилучшим образом может позаботиться о дочери? И разве вам — и всем благородным рыцарям, которые здесь собрались, — неизвестно, что в подобных опасных делах надлежит препоручать себя Господу Богу и больше ни о чем не заботиться, кроме как о достойном исполнении долга? Я вижу свой долг в том, чтобы оставаться рядом с вами, дорогой отец. Нет, лучше мне умереть на родине, подле вас, нежели утопать в роскоши где-нибудь на чужбине, среди чуждых лиц, где я несомненно зачахну в слезах и страданиях.

Произнося все это, она ни разу даже не посмотрела в сторону Тиранта, и он тоже не смотрел на принцессу, а вместо этого разглядывал карту и пытался представить себе город Пелидас и широкий луг перед ним, где в траве смогло спрятаться четырнадцать тысяч турок вместе с их доспехами и лошадьми.

— Боже! — воскликнул император, поднимая с колен свою дочь и целуя ее в щеки и глаза. — Я самый счастливый отец на свете! Дочь моя предпочитает умереть подле меня, и немила ей мысль о том, чтобы процветать вдали от отчего крова. Нет ничего слаще этих слов, и я рад, что назначил такую великодушную и разумную принцессу моей наследницей.

Тирант поднялся из-за стола и вежливо поклонился императору, принцессе и всем собравшимся:

— Я намерен тотчас осмотреть некоторые местности, ибо, будучи севастократором, я обязан знать более достоверно обо всем, что происходит в империи.

— Ступайте, — молвил император. — И станьте моей последней надеждой, Тирант, ибо других у меня не осталось.

— У НАС не осталось, — мягко поправила принцесса.

Тирант поскорее вышел, чтобы сильные чувства его не задушили прежде, чем он покинет зал военных советов.

* * *

Под покровом темноты Тирант и еще несколько рыцарей выехали из города и отправились осматривать окрестности. Один из спутников Тиранта, паж по прозвищу Сверчок, хорошо знал местность и охотно провожал севастократора по разным рощам и долинам. Он непрерывно что-нибудь рассказывал — например, о споре святого Сильвестра с одним идолом, из которого святой Сильвестр вышел победителем, отчего идол с досады треснул; и о том, как один рыцарь увидел в роднике лицо девы, в которую безумно влюбился, и решил выпить из родника всю воду, вследствие чего переполнился влагой и, захлебнувшись, умер; и еще об ангеле, которого видели в роще плачущим, и когда стали искать на том месте, где его видели, то отыскали заброшенную часовню, посвященную неизвестному святому, и все девы, желающие честного замужества, повадились ходить к этой часовне и там молиться. Еще он показал Тиранту развалины старой мельницы, выстроенной из костей великана, который некогда лютовал в тех краях, пока не убил его герой Ахиллес. И еще он показал колодец, выкопанный одним безумным сеньором, который решил служить дьяволу и, дабы узреть своего самочинно избранного и страшного господина, попробовал прорыть ход до самого ада, но в конце концов упал в собственный же колодец и сломал себе шею; в колодце же этом никогда не было и никогда не будет воды.

И много еще других интересных историй рассказывал Тиранту паж Сверчок. На второй день пути они прибыли в плодородную долину, которая называлась Вальбона. Как и было обозначено на карте императора, в этой долине паслось множество лошадей. Она была хорошо защищена от неприятеля, поэтому здесь византийцы и держали большую часть своих коней; турки пока не добрались до Вальбоны, а если доберутся до нее, то, даст Бог, в последнюю очередь.