В доме, однако, был человек, ясно видевший происходящее. И чем яснее он видел, тем менее удовлетворительным считал положение вещей. Человек этот был Екатерина Гольройд, не безучастный наблюдатель событий и близкий друг всех членов семьи. Она знала последнюю с самого детства, проведенного в соседнем крупном имении, которое давно уже перешло от ее родственников в чужие руки. Она знала Вивьетту с той самой поры, как та, переваливающимся трехлетним ребенком впервые появилась в Уэйр-Хаузе. Она росла вместе с обоими братьями. До ее замужества здесь был ее второй домашний очаг. Ее замужняя жизнь, проведенная главным образом за границей, несколько ослабила эту близость. Но когда она стала вдовой, эта близость возобновилась после первых нескольких месяцев безнадежного горя, хотя ее визиты сюда были сравнительно редки. С другой стороны, ее маленький изящно меблированный дом в Лондоне, на площади Виктории был всегда открыт для тех из членов семьи, кому приходилось бывать в столице. Здесь чаще всего бывал Остин, живший тут круглый год, если не считать летних каникул и мимолетных посещений деревни. Глубокая привязанность связывала их, хотя, пожалуй, ни тот, ни другой отчетливо не сознавали всей ее глубины. Питать чисто братское чувство к женщине, которую вы любите и которая не является вашей сестрой, и проявлять чистое чувство сестры к мужчине, которого вы любите и который не является вашим братом, — это ведь идеал душевных переживаний, столь трудно достижимый в нашем почтенном, но разделенном на два пола обществе.

В течение мрачной поры первого периода ее вдовства только деликатному такту и дружбе Остина она была обязана первыми слабыми проявлениями интереса к жизни. Это он пробудил в ней сознание внешнего мира, понимание того, что, хотя покрыто тучами ее небо, на земле есть еще солнечный блеск. Он был ее признанный друг, союзник и советник, всегда готовый помочь ей, и сердце ее горело несколько экзальтированной благодарностью всякий раз, когда она смотрела на него.

Екатерина успела подняться лишь до половины лестницы, направляясь к м-с Уэйр, чтобы читать ей вслух, когда увидела Дика, выходящего из столовой с перекошенным и гневным лицом, с вздувшимися на его толстой бычьей шее жилами. Она испугалась. Скоро должно произойти что-нибудь безумное и отчаянное. Она решила предостеречь Остина. Извинившись перед миссис Уэйр, она спустилась в столовую и застала там Остина в самом игривом и радостном настроении духа. Очевидно, между братьями не было серьезной стычки.

— Можно занять вас на несколько минут, Остин?

— Хоть на тысячу, — весело отозвался он. — Что-нибудь неблагополучно?

— Дело не во мне, — сказала она.

Он лукаво заглянул ей в глаза.

— Знаю. Вы имеете в виду Вивьетту. Сознайтесь.

— Да, — ответила она сдержанно, — я думаю о Вивьетте.

— Вы поняли. Впрочем, я и не скрываю этого. Вы можете предполагать самое худшее. Я по уши и безнадежно влюбился в нее. Теперь я в вашей власти.

Начало было совсем не таково, как ожидала Екатерина. Он вырвал инициативу из ее рук и дал желательное ему направление разговору. Она не предвидела столь прямого признания. Она почувствовала некоторое огорчение и что-то кольнуло ее в сердце. Она вздохнула.

— Вы разве не рады, Екатерина? — спросил он с эгоизмом мужчины.

— Конечно, мне следовало бы радоваться… за вас. Но не могу я и не огорчиться немножко. Я знала, разумеется, что рано или поздно вы влюбитесь, только я надеялась, что это будет позже. Но что поделаешь? Это неизбежный конец дружбы, подобной нашей.

— Я отнюдь не усматриваю такого конца, — сказал он. — Дружба наша будет продолжаться. Вивьетта очень любит вас.

Она взяла с блюда персик, повертела его в руках, рассеянно рассматривая, а затем осторожно положила на место.

— Дружба наша, разумеется, не порвется. Но особенное свойство ее, оттенок сентиментальности в сознании нераздельного обладания исчезнет, не правда ли?

Остин поднялся и в некотором смущении нагнулся над стулом Екатерины.

— Вы огорчены, Екатерина?

— О, нет! Вы были таким нежным, верным другом мне в течение мрачной и одинокой поры, вносили солнечный свет в мою жизнь именно тогда, когда я в этом больше всего нуждалась… Я была бы неблагодарной женщиной, если бы не радовалась вашему счастью. К тому же, мы были только друзьями…

— Только друзьями, — повторил Остин.

Она уже улыбалась ему, и он уловил лукавый огонек в ее глазах.

— И однако минувшей зимою был вечер…

Его лицо залил румянец.

— Не заставляйте меня краснеть. Я помню тот вечер. Я пришел к вам, совсем разбитый от усталости, с перспективой обеда в клубе и скучного вечера над бумагами, и застал вас сидящей у пылающего камина — образ покоя, комфорта и общительности. Готов думать, что довершил дело приятный запах горячих гренков с маслом. Я был близок к тому, чтобы просить вашей руки.

— А я чувствовала себя в этот вечер особенно одинокой, — засмеялась она.

— Приняли бы вы мое предложение?

— Вы думаете, добросовестно спрашивать теперь об этом?

— Мы ведь с самого детства всегда были откровенны друг с другом, — возразил он.

Екатерина улыбнулась.

— Приняла ваше предложение Вивьетта?

Он с веселым смехом отпрянул от нее и закурил папиросу.

— Ваше женское лукавство делает вам честь, Екатерина.

— Согласилась она?

— Ну нет… не совсем…

— А согласится?

Он ударил ладонью по столу.

— Клянусь небом, я заставлю ее! В течение своей жизни я почти всегда добивался того, чего хотел, и было бы нелепостью, если б не добился того, что мне дороже всего на свете. Ответьте на мой вопрос, милая Екатерина, — продолжал он свой допрос, — вышли ли бы вы за меня?

Улыбка сбежала с лица Екатерины. Она не могла теперь ответить другим вопросом, как это сделала раньше, а ответ грозил разоблачениями. Она сказала очень серьезно и нежно.

— Я сделала бы, Остин, как всегда делала, что бы вы ни попросили меня. Я рада, что вы не просили меня выйти за вас… очень рада… вы ведь знаете, что любовь, какую женщина дает мужчине, умерла во мне.

Он взял ее руку и поцеловал ее.

— Вы самый верный друг, какого когда-либо имел мужчина, — сказал он.

Водворилось недолгое молчание. Остин смотрел в окно, а Екатерина отерла слезы, выступившие на ее глазах. Совсем не для этой сентиментальной сцены пришла она сюда. Скоро она с решительным видом встала и подошла к Остину к окну.

— Именно с верным другом я и хотела поговорить. Предостеречь вас.

— Относительно чего?

— Относительно Дика. Остин, он тоже безумно влюблен в Вивьетту.

Остин недоверчиво уставился на нее.

— Дик влюблен… влюблен в Вивьетту?

Он разразился бурным смехом.

— Милая Екатерина, что вы, это нелепо! Это абсурд! Это так смешно!

— Это серьезно, Остин.

— Нет, серьезно, — продолжал он с смеющимися глазами, — подобная идея и не мелькнула бы в деревянном черепе старины Дика. Вы, милые женщины, всегда выдумываете романы. Он и Вивьетта стоят на той же ноге, как и в ту пору, когда впервые узнали друг друга: она — сказочная принцесса, он — бурый медведь. Она заставляет его танцевать на задних лапах, он хочет облапить ее, она бьет его по носу, и он рычит.

— Предостерегаю вас, — настаивала Екатерина. — Влюбленные бурые медведи опасны.

— Но он не влюблен, — легкомысленно возражал он. — Будь он влюблен, он стремился бы оставаться подле Вивьетты. Но он, по-видимому, горит желанием покинуть всех нас и отправиться за море пахать землю и разводить скот. Жизнь, какую ему приходится здесь вести, причуды милой матушки и разные другие мелочи, в конце концов, подействовали на его нервы. Удивляюсь, как это бедняга сумел выдержать так долго. Вот что не ладно с ним, а вовсе не несчастная любовь.

— Я могу сказать вам только то, что знаю, — проговорила Екатерина. — Если вы не хотите мне верить, не моя в том вина. Раскройте глаза, и вы сами увидите.

— Вы тоже раскройте глаза завтра утром и вы тоже увидите, — заявил Остин со своей беспечной самоуверенностью.

Екатерине не оставалось ничего другого, как вздохнуть по поводу бестолковости и непонятливости мужчины и отправиться читать передовицу "The Daily Telegraph" миссис Уэйр. Остин, с улыбкой на устах, пошел в сад в поисках Вивьетты.

Однако перед уходом Екатерина обернулась у дверей.

— Вы придете в оружейную послушать объяснения Дика?

— Конечно, — весело отозвался Остин, — старина любит иметь многочисленную аудиторию.

IV

Прадед Дика (Дикий Дик Уэйр, как его называли в округе), помимо прочих бесчинств, совершил настоящее преступление в области архитектуры. Начав собирать коллекцию предметов вооружения, эту гордость и страсть Дика, он признал необходимым обзавестись фехтовальной залой, в которой собранное оружие можно было бы расставить с особенной выгодой для него. Ни одна из комнат в доме не оказалась подходящей для этой цели. Возведение нового крыла обошлось бы слишком дорого. А потому, как и подобает доброму английскому джентльмену, привыкшему получать то, что ему нужно, он, долго не задумывался, отрезал кусок изящно-пропорциональной залы, проделал стеклянную дверь в одном ее конце, так что мог входить и выходить из комнаты через террасу, прорубил еще дверь в другом конце, которая вела в гостиную, забыв об очаге. Сделав все это, он предоставил своим потомкам устраиваться, как хотят.

Этот длинный, узкий, неудобный отрезок комнаты служил Дику оружейной, логовищем и прибежищем. Меблирована была эта комната с чрезвычайной простотой. В одном ее конце два гигантских кожаных кресла стояли по сторонам чугунного камина, занимавшего весь угол, а в противоположном, более темном углу стояла конторка, заваленная семенами, луковицами, шпорами и рыболовными принадлежностями; о ее истинном назначении говорили лишь заброшенное перо, чернила и разорванный лист бумаги. Приблизительно посреди комнаты тянулся большой экран, обитый американским сукном и почти перегораживавший ее пополам. У этого экрана стояли два комплекта великолепно выделанных итальянских воинских доспехов XV столетия. Между ними и стеною стоял длинный стол, покрытый зеленой байкой. Пара неуклюжих поломанных кресел одиноко и уныло торчали у противоположной стены. Пол был покрыт старыми матами и несколькими вылинявшими коврами. Но стены и полки, висевшие вдоль них, придавали комнате особенный вид. Здесь висели предметы вооружения всякого рода — целая блестящая и сверкающая коллекция шпаг, ружей и пистолетов всех веков и народов, алебард, пик, бердышей, кривых коротких мечей, больших двухсторонних мечей, длинных рапир с драгоценными рукоятками. Здесь висели также кольчатые латы, шлемы, железные перчатки и т. п.