Вот я и стою перед гигантским белым домом с отделкой в Кенсингтоне.

Приехали: это дом бабушки.

Я делаю несколько быстрых вдохов-выдохов и нажимаю на маленький серебряный звонок в стене. Почти что сразу из интеркома раздается пронзительный женский голос.

— Слушаю?

В голосе слышится хрипотца. Бабушка или нет?

Вообще без понятия.

Дерьмо, я даже не знаю эту женщину! Могу ли я просто так заявиться и просить денег в долг, когда мы даже не знакомы? Я смотрю вниз на довольно урчащего мистера Белдинга, выглядывающего из-под куртки, словно у того могут быть ответы. Но он их не знает. Он не знает ничего.

Что я творю? Алкогольная смелость повыветрилась, и осталась лишь жестокая реальность: на самом деле я похитительница котят, уничтожительница контрактов на выпуск книги, да еще и с мешком вонючей одежды и изжогой с привкусом текилы.

— Эм, надеюсь, вы не возражаете, но я спрошу, что вы здесь делаете? Могу я вам помочь? Вы… вы в беде?

Я пугаюсь, когда интерком оживает.

— Эм… — Я подхожу ближе к микрофону. — Здравствуйте. Ух… Я думала, что здесь жила моя бабушка. Но вы молоды и американка, а мне кажется, что моя бабушка старая и англичанка, так что, похоже, ее тут больше нет. Так что я пойду. Простите за беспокойство.

Гениально. Я последние гроши спустила на смехотворную погоню за бабушкой. Прямо сейчас я ненавижу себя. Забей, Джесс.

— Ваша бабушка Матильда Бим? — спрашивает скрипучий голос.

— Эм, да. Я Джессика. Джесс.

Тотчас же звучит низкое жужжание и раздается щелчок, после чего мягко отворяется черная блестящая дверь.

Дерьмо! Моя бабушка здесь?

— Мы на втором и третьем этаже, — оповещает женщина из интеркома с веселым южноамериканским говором. — Внизу клиника.

— О! Хорошо! Благодарю, великолепно. Тогда увидимся через секунду!

Я толкаю тяжелую дверь и ступаю в кажущийся огромным холл с черно-белым шахматным полом и, насколько можно судить, весь заполненный лестницами. Я иду мимо них, направляясь к лифту, легчайшему и лучшему из вариантов на данный момент, учитывая, что я несу кота, сумку с ноутбуком и рвущийся полиэтиленовый мусорный мешок.

О, подождите-ка. Не может быть. Здесь, похоже, нет лифта.

— Шиш с мошонкой, — ворчу я под нос, таща мешок по полу в отчаянии, и громко причитаю, — шиш с мошонкой.

Я ненавидела лестницы в свои лучшие времена, но со всем этим багажом? Это будет сло-о-о-ожно. Мистер Белдинг фыркает, соглашаясь.

Дверь слева от меня открывается и оттуда появляется голова невысокого кучерявого мужчины. Он вроде моложе меня, одет в тянущийся белый докторский халат, а на его лице выражение крайней озадаченности.

— Могу я вам помочь? — спрашивает он с мелодичным шотландским акцентом, изучая меня и мои пожитки, подозрительно нахмурившись.

— Да, пожалуйста, — отвечаю я. — Я ищу лифт. Вы знаете, где он?

Он прочищает горло.

— Эм, это здание построено в середине девятнадцатого века. Здесь только лестницы.

— Шиш. С. Мошонкой, — ворчу я снова, когда мое беспокойство оправдывается. — Мои вещи очень тяжелые.

— Можете здесь не говорить «шиш с мошонкой»?!

— О? Это почему еще? — смотрю я на него пристально. — Вы здесь босс?

— Э, нет.

— Тогда с какой радости?

— Ну, потому что это кардиологическая клиника доктора Куреши. Мы лечим людей с болезнями сердца. Не думаю, что эти люди захотят услышать за дверью вопль «шиш с мошонкой», будучи уже растревоженными, неважно себя чувствующими и имеющими достаточно поводов для переживаний.

Он слегка задирает подбородок.

— Ой, — говорю я, чувствуя, как меня окутывает чувство вины. — Верно, я понимаю, что им это может немного досаждать. Мне жаль. Больше никаких ругательств. А это вы доктор Куреши?

— Нет. Я доктор Абернати. Я работаю на доктора Куреши.

— Ну да. Круто. Не будете тогда так милы, чтобы помочь мне дотащить эти сумки?

— Нет, вообще-то нет. Я очень занят. Стойте, а кто вы вообще такая? — он щурится и смотрит на меня, не сводя глаз.

— Твой худший кошмар, — отвечаю я.

По большей части я так говорю, потому что всегда хотела бросить эту реплику, а нынешний момент кажется самым что ни на есть подходящим. А еще потому, что я, похоже, все еще чуточку пьяна.

— Хм-м-м, да, я так и подумал, — бормочет он, прежде чем устремить свой взгляд на мою грудь.

Его глаза расширяются от изумления. Какого черта происходит? Что он делает? То есть, по правде говоря, моя грудь очень даже хороша, и она привлекает много увлеченных взглядов, но никогда не было такого дикого потрясения. Мерзость. Он и правда пялится! Что за противный извращенец. Я посылаю ему свой самый испепеляющий взгляд.

— Гм, — фыркаю я.

— Простите, — восклицает он, застыв. — Но… вы знаете, что там… у вас в куртке кот? Носящий шляпу?

Ха! Он всего лишь заметил мистера Белдинга. Не противный извращенец. Я украдкой смотрю вниз, вижу торчащую мордочку мистера Белдинга и чешу его за ушами.

— Да, спасибо за бдительность, доктор Сьюз20. А знаете, я даже понятия не имею, почему он тут.

— Простите, что?

— Я о том, что не знаю, зачем притащила его сюда. Мы завели его с моей подругой, но я вышла из себя, разозлилась на нее немного и вроде как… забрала его. Неважно, не берите в голову. Помогите мне с вещами, пожалуйста?

Сначала доктор смотрит на часы и только потом делает шаг за пределы отделения клиники, после чего мягко закрывает за собой дверь.

— Ладно. Но это не делает меня соучастником кражи животного. — Он берет мешок, сумку с ноутбуком и держит путь наверх. — Показания будете давать вы.

— Я поклянусь на Библии, что вы ничего не знали, — торжественно обещаю я, а мистер Белдинг в это время снова прячется и удобно устраивается у мягкой атласной подкладки под моей курткой, после чего засыпает. — Разве что они не выдвинут условия для смягчения приговора.

— Великолепно, спасибо. Вы идете наверх повидать старую леди Бим?

— Ага. Она моя бабушка.

— Ох. Я и не знал, что у нее есть семья… Никогда не видел, чтобы ее навещали… Эм, простите, что назвал ее старой леди Бим.

— Ой, не переживайте. — Я понижаю голос. — Честно говоря, я вроде как вспомнила о ее существовании только… о-о-ох, около пяти часов назад. Мы никогда не встречались. Она даже не знает, что я иду к ней!

— Ого. Так вы ничего о ней не знаете…

— Ничегошеньки. Пшик. Если подумать, то это даже круто. Типа сюрприз-сюрприз, но, знаете, в хорошем смысле.

— Ну да. Конечно.

Когда мы наконец достигаем верхней ступеньки, доктор кладет вещи на пол, протягивает руку и, немного запыхавшись, представляется:

— Я Джейми. Доктор Джейми Абернати.

— Приятно, — я принимаю его руку и сердечно жму ее. — Я Джесс. Мисс Джессика Бим.

— Удачи там, мисс Джессика Бим.

— Это с чего бы мне понадобилась удача? — Я поправляю очки на покрывшемся испариной носу. — Я ее внучка. Бабушки любят внучек, это заложено в человеческой природе.

Чего это он так приподнимает бровь?

 

Глава девятая

Крепкие слова никогда не должны слетать с губ благовоспитанной Достойной Женщины. «Боже, ужас» допускается лишь в минуты наисильнейшего раздражения.

Матильда Бим, руководство «Любовь и Отношения», 1955

— Вы, должно быть, Джессика.

Я узнаю застенчивый голос из интеркома, когда дверь открывается и передо мной предстает крупная девушка со скромной улыбкой, брекетами на зубах и покрытым веснушками носом. Ей чуть за двадцать, и выглядит она аккуратной и благопристойной жительницей пригорода. На ней кремовый передник поверх длинной юбки и огромная темно-синяя футболка, а ее вьющиеся тусклые каштановые волосы убраны назад в тугую тонкую косу.

— Я… а… Пич… Кама… — бормочет она, почти не встречаясь со мной взглядом, но протягивает пухлую руку с короткими ногтями, накрашенными бесцветным лаком.

— Рада встрече, — отвечаю я, пожимая руку в ответ. — Боюсь, я тоже напичкана. — Я указываю на почти порвавшийся мусорный мешок.

— Нет, нет. Эм, Пич — мое имя, — говорит она тихо, а ее круглые щеки приобретают ярко-красный оттенок. — Эм, Пич Кармайкл. Я помощница миссис Бим.

— О! Крутое имя.

У бабушки есть прислуга!

— Миссис примет вас в приемной.

Примет в приемной? Я фыркаю и осматриваюсь, готовая увидеть выскакивающего из-под лестницы кузена Мэттью. Ох, как же мне нравится кузен Мэттью21.

Мы проходим на этаж, и мои ожидания о прекрасном, великолепном жилище, что я выстроила на основании внешнего вида дома, не оправдались. Совсем. Главный вход, конечно, огромный и широкий, но еще и удручающий. Я устремляю взгляд на потолок и вижу гигантскую, экстравагантную хрустальную люстру, у которой из всех лампочек светит только одна — остальные восемь перегорели. Мы поворачиваем за угол и идем по тускло освещенному коридору. Ого. Здесь повсюду кучи мусора! Все заполнено разнообразным хламом. Всякой всячины просто-таки навалено! Я натыкаюсь на глиняный бюст головы какого-то мужика, после чего пячусь, ударяюсь о громыхающий старый пылесос и, в конце концов, спотыкаюсь о высокую кипу газет. Как будто играю в «найди мышеловку». Я все-таки падаю и приземляюсь на пятую точку, а в лицо вжимается деформированная теннисная ракетка.

— На по-о-о-омощь!

Пич резко разворачивается, объятая ужасом.

— О боже!

— Я-то думала, это у меня бардак! — кричу я, убирая ракетку от лица и надавливая на лодыжку, чтобы проверить ее целостность. Пич протягивает руку и помогает подняться на ноги.

— Ты в порядке? Мне очень-очень жаль. Я так привыкла лавировать и уворачиваться в этом коридоре, что забыла — для гостей это действительно полоса препятствий. — Она мягко пожимает плечами. — Не то чтобы у нас много гостей, только ты да почтальон Гэвин.