Впрочем, как выяснилось, состояние вовсе не столь значительно, как она это изображала. Я никогда не зарилась на деньги миссис Эшбертон и чувствовала мучительную неловкость из-за того, что мы ей задолжали порядочную сумму; однако должна признать, что теперь сильно разочарована. Гилберт обещал, что я наконец-то смогу осуществить долгожданную поездку на родину, захватив с собой Аделаиду и Люси. Предполагалось, что я выеду в самом начале лета, чтобы спастись от жары. Однако теперь похоже на то, что Ярраби, это ненасытное чудовище, нуждается во всей этой неожиданно свалившейся на нас манне небесной, как Гилберт называет наследство миссис Эшбертон, так что я снова вынуждена отложить поездку.

Впрочем, не следует роптать. Помощь миссис Эшбертон была нам чрезвычайно полезна, и, как утверждает Гилберт, рынок сбыта вина начинает наконец улучшаться после катастрофического кризиса. Будем оптимистами…»


Грустно, конечно, что всегда остаются какие-то секреты, которые надо было скрывать от Сары, да и вообще от всех. Разве могла она кому-нибудь сказать, что теперь подозревает: доброе отношение Гилберта к миссис Эшбертон всегда диктовалось единственной целью — заполучить ее деньги, а одержимость Гилберта своим виноградником способна толкнуть его на любой аморальный поступок.

По вечерам Юджиния сидела напротив него, ощущая, как подозрения гложат ее душу. Она всматривалась в лицо мужа, словно желала уловить на нем следы нравственного разложения, порождаемого этим проклятым виноделием. Лицо Гилберта едва заметно менялось. По обеим сторонам рта и между глазами пролегли морщины. Солнце и ветер въелись в кожу, придав ей кирпичный цвет, так что сияние синих глаз на этом фоне казалось ослепительным. Теперь его лицо стало еще больше схоже с картой Австралии, размышляла про себя Юджиния: синее небо, каменистая потрескавшаяся красная земля.

Когда он сидел за столом, вид у него был напряженный, беспокойный, будто он ждет не дождется, когда можно будет вернуться к своим делам. Или это объяснялось тем, что его мучила совесть и он постоянно видел на пустом стуле между ними обрюзгший добродушный пьяноватый призрак?

Было совершенно очевидно, что Гилберт искренне тоскует по миссис Эшбертон. К вину он почти не прикасался. Не стоит ради себя одного откупоривать бутылку, говорил он. Но то ли воздержание, то ли угрызения совести делали его раздражительным и вспыльчивым. Юджиния с горечью думала, что никогда еще они не были так далеки друг от друга. Она стала позволять дочкам ложиться спать чуть попозже, с тем чтобы они могли посидеть за столом с папой, пока тот ел первое блюдо. Когда подавали суп, они грызли сладкое печенье. Аделаида весело болтала. Она обожала отца. Но Люси нервно реагировала на его громкий голос и веселые шутки. Она низко опускала голову, и ее очень трудно было разговорить.

Гилберт старался не показывать раздражения, которое девочка в нем вызывала, — ведь она была идеальной миниатюрной копией своей матери. Робость и стеснительность, неотчего приходить в восторг. Ему нравилось, если его дети могли постоять за себя так, как это делали Кит и Аделаида. Они были дерзкими, много себе позволяли, и их приходилось часто наказывать, но, на его взгляд, их выходки и проказы куда приятнее, нежели робость.

Кит писал из школы:


«Дорогие мама и папа!

Это совершенно ужасное место. Я ужасно несчастен. Мистер Дженкинс говорит, что я делаю кошмарные ошибки в письме, но со счетом у меня дела получше. Мой друг — Джеймс Бертон. Его отец имеет перегон для овец в Виктории. Он тоже ужасно несчастен.

Моими игрушками я разрешаю играть только Рози. Но Ади и Люси пусть их не трогают. Они еще слишком малы. Как поживает старина Эразм? И старуха Хигги? Мы с Джеймсом займемся поисками золота, когда вырастем. Мне жаль бабушку Эшбертон, но вы всегда говорили, что она когда-нибудь свалится с лестницы.

Ваш любящий сын

Кристофер».


Гилберт покатывался со смеху, читая это письмо. Юджиния ответила сыну ласково:


«Дорогой мой, ты должен как следует поработать над своим правописанием. И прошу тебя не называть мисс Хиггинс так неуважительно. Эразм здоров и, как всегда, много болтает. Но мне бы хотелось, чтобы он забыл многие вещи, которые говорила в свое время бедная бабушка Эшбертон, так как я сильно пугаюсь, когда с веранды доносится голос, так похожий на ее…»


Внезапно из Лондона пришло сообщение, что на собрании знатоков вин «Кларет 1634 года», представленный Гилбертом, был удостоен особого упоминания. Кроме того, несколько бутылок того же марочного вина, посланных во Францию самому строгому виноделу — дядюшке Юджинии старику Анри, — снискали сдержанное его одобрение. От Франции, этой тщеславной королевы винодельческой промышленности, ожидать особенного энтузиазма не приходилось. Скупой похвалы дяди Анри было вполне достаточно.

— Это поворотный момент! — ликующе воскликнул Гилберт.

Теперь австралийские вина начнут пользоваться признанием в Европе. Ради этого стоило претерпеть все тревоги и трудности. Какой пресной была бы жизнь без этого интересного, требующего от человека напряжения всех его сил дела! Может ли Юджиния по совести сказать: она предпочла бы, чтобы ее муж был овцеводом?

Мрак рассеялся. Когда Гилберт предложил отпраздновать радостные события, невозможно было не заразиться его энтузиазмом. У них никогда еще не было бала в Ярраби. Но теперь у Гилберта имелся кредит в банке и обеспеченное будущее. Они могли потратить фунтов сто, чтобы привести в порядок дом, нанять музыкантов и дополнительную прислугу. Ковры в гостиной надо снять и натереть пол. Эта комната вмещает тридцать пар. Остальные могут обосноваться в библиотеке, маленькой гостиной Юджинии или на веранде. Ночь, вероятно, будет теплой, так что гостям захочется побродить по саду. Первый бал в Ярраби…

— Я всегда пыталась мысленно представить его себе, — сказала Юджиния. Глаза ее сияли.

— Я тоже. Но я боялся, что нам придется ждать, пока дети не подрастут. Вы ведь знаете, дорогая, мне не так уж мало времени потребовалось, чтобы разбогатеть.

Гилберт привлек жену к себе и горячо поцеловал. Она почувствовала, как сердце ее учащенно заколотилось. Но голова мужа была занята предстоящими развлечениями. Он выпустил ее из объятий и торопливо заговорил:

— Вам и девочкам надо обзавестись новыми вечерними платьями. Кит, конечно, должен будет приехать из школы. Он уже достаточно взрослый, чтобы принять участие в танцах. Ему надо научиться польке — этому новому танцу, о котором все говорят. Вы, конечно, захотите, чтобы ваш сад предстал в самом выгодном свете.

— Да, когда распустятся розы! Я скажу Пибоди. А до тех пор вы должны разрешить мне постоянно пользоваться услугами Джемми. Бедняга Пибоди стал жутко медлительным, но отдавать приказания он все еще может. Ему будет приятно, что кто-то будет восхищаться его садом.

— Вашим садом, дорогая. Пибоди, может, и посадил его, но вы передали саду что-то от себя, нечто поистине гениальное.

Она поняла, что снова вознесена на пьедестал. Но в конце концов, может, это все-таки лучше, чем постоянное ощущение горя, отягощенное сознанием вины, царившее последние несколько недель.


«Дорогая Сара! — писала она три недели спустя. — Бал прошел и оказался очень удачным. Прибыли все приглашенные. Был момент, когда к парадному одновременно подкатило не менее десяти карет. Ты можешь вообразить себе эту картину: лошади нервно перебирают ногами, дамы в бальных туалетах выбираются из экипажей. Кое-кто из гостей привез с собой детей — их уложили спать в детской. Супруги Келли и Ноуксы приехали из Сиднея и остались на весь уик-энд. Они уехали сегодня утром, так что у меня снова появилось немножко времени для себя. Бесс привезла трех своих дочек, уже достаточно больших, чтобы бывать на балах. Алиса по возрасту очень подходит Киту, но она низкорослая, некрасивая девочка, и, боюсь, Кит был с ней не очень-то учтив. Или же не обращал на нее внимания». Юджиния остановилась и вздохнула. Было жарко, и она очень устала. Ну и, конечно, как всегда, оставались вещи, о которых она не могла рассказать Саре. Она оглядела комнату, все еще полную цветов, оставшихся после уик-энда, хотя акация начала уже вянуть. Когда ее цветки засыхали, то приобретали какой-то грязно-горчичный цвет. Некоторые говорили, что держать акацию в доме не следует — она приносит несчастье. Однако единственное, что Юджиния сама успела заметить: один из адъютантов губернатора отчаянно чихал от запаха акации.

Все восхищались украшениями, закусками, домом, мебелью и висевшим над камином портретом, на котором она была изображена с маленьким ребенком. (Сколько мечтательной наивности было тогда в ее лице!) Дом оживился как никогда. Это был один из тех случаев, которые имел в виду Гилберт, когда настаивал, что гостиную следует сделать достаточно большой, чтобы в ней можно было танцевать.

Ночь прошла замечательно, если бы не одно обстоятельство, которое она не собиралась обсуждать с Сарой.

«Кит, — писала она, — впервые был одет во взрослый костюм и выглядел в нем необыкновенно красиво. Он очень высок для своего возраста и уже знает, как очаровывать людей. Он очень мило танцевал со своей матерью. Оказалось, что все па мальчику давно уже прекрасно известны. Алису Келли он прямо-таки покорил. Она не сводила с него влюбленных глаз, но, как я уже сказала, предмет поклонения особого внимания ей не уделял».


Да и как могло быть иначе? Дело в том, что Юджиния, танцуя в саду с молодым человеком, на которого так сильно подействовала пыльца акации, заметила, как среди кустарника промелькнуло что-то белое.

Рододендроны Пибоди, долго не приживавшиеся на новом месте, наконец разрослись вовсю и образовали теперь густую зеленую изгородь, которая охватывала дальний конец сада, и здесь имелись не только темные тенистые дорожки для прогулок, но, как видно, и неплохое укрытие для влюбленных.