— Я говорю не о трущобах, — возмутилась Юджиния. — Я говорю о своем родном доме.

— Понятно. Я высказался в общем смысле. Мне приходится так разговаривать о моей женой. Она тоже винит во всем Австралию.

— Мне должно быть стыдно, — покаянно произнесла Юджиния. — У меня трое детей, а я еще жалуюсь!

— Жалуйтесь сколько угодно, дорогая. Ведь для вас это неожиданный удар, и вы перенесли его очень стойко. Мы без вас просто не можем обойтись. Известно вам это? Вы привносите очень много ценного в жизнь здешних мест.

— Это я-то?!

— Вы что же, и тщеславия лишены?

— Просто вижу свои недостатки. Слишком уж их много.

— В таком случае пора вам начать замечать и свои достоинства. Мы-то их видим прекрасно, могу вас заверить.

А Гилберт тоже их видит? Как будто да, потому что он вошел к ней со скорбным лицом.

— Вы меня дьявольски напугали, Джинни. Мы больше не можем идти на подобный риск.

Она могла сказать только, что очень сожалеет, оказавшись такой неловкой.

— А точно установлено, что то же самое может повториться снова?

— Не станем же мы рисковать ради того, чтобы выяснить, так это или нет! — Он опустился рядом с ней на колени и взял ее руки в свои. — Вы только посмотрите на них. Какие худенькие! Вы сейчас настолько ослабели, что дуновения ветерка не выдержите.

Юджинии пришлось сморгнуть с ресниц слезы.

— Вы находите меня слишком хрупкой?

— Если честно, я боюсь поломать вас. И признайтесь, моя дорогая, — он говорил без обиняков, — вас ведь никогда особенно не привлекала эта сторона брака. Да я этого и не ждал. С женщинами вашего типа этого не бывает.

— Вы слишком обобщаете. — Она пыталась говорить легким шутливым тоном, но недовольство невольно прорывалось наружу. — Я ненавижу находиться в этой постели одна.

— Дорогая вы моя! — Гилберт был поражен. — Неужели вы все еще нервничаете из-за темноты?

— Нет. Я не нервничаю. Но и чувствовать себя вдовой тоже не хочу.

Он рассмеялся, прижав к себе ее голову:

— Слава тебе, Господи, вы не вдова, а я не вдовец. Но в течение нескольких месяцев…

Юджиния вспомнила, как в свое время муж всегда заставлял ее смотреть ему в глаза. Теперь же он довольствовался тем, что гладил ее по волосам. От этих прикосновений по всему ее телу разливалась сильная до боли нежность.

Она не решилась спросить у Гилберта, и насколько же его устроит новый аскетический порядок: слишком силен был страх, что подобная перспектива ему даже очень улыбается.

Юджиния снова сосредоточилась на своей дочке, которую назвали Люси. Так как после родов она еще долгое время не могла окрепнуть, ей нравилось утром нежиться в постели и просить Эллен приводить к ней всех детей.

Кит уже почти совсем потерял свою младенческую пухлость. У него было худое, но гибкое и крепкое тельце и копна светлых волос. Аделаида училась ходить и была отчаянно независима. Она самостоятельно добиралась до маминой кровати и влезала на нее, чтобы поиграть с резными купидонами.

Иногда в дверях показывалась еще одна маленькая фигурка. Это была Рози. Она знала, что ей запрещено сюда входить, но временами соблазн становился непреодолимым. Девочка стояла, засунув палец в рот, и глядела во все глаза, пока Эллен не накидывалась на нее и не выставляла прочь — вниз, туда, где ее настоящее место.

Юджиния сознавала, что поступает не очень хорошо. Но ребенок учится себя вести, делает большие успехи и уже должен понимать, что некоторые вещи запрещены.

Неизвестно почему, но атмосфера в доме явно стала более веселой. Может быть, из-за появления Люси. Она была очаровательной малюткой — красивой, как картинка. А может быть, дело в том, что миссис Эшбертон, впадая в сонливую старость, перестала ворчать и ко всем придираться, и дети ее очень полюбили. Она была идеальной мишенью для их проделок, так как никогда не догадывалась, что в шляпе, непонятным образом передвигающейся по полу, запрятан котенок или что лицо в маске, просовывающееся в ее дверь, вовсе не физиономия какого-нибудь великана-людоеда. Ей никогда не удавалось выигрывать в их играх или разгадывать загадки, которые ей задавали. Она добродушно реагировала на их смех над ее глупостью, доставала из карманов всевозможные сладости и рассказывала сказки, которые сама слышала в детстве. Неужели она когда-то была ребенком?! — удивлялись ребятишки. К счастью, они обычно уже спали к тому времени, когда миссис Эшбертон неуверенно поднималась по лестнице к себе в спальню после обычной полбутылки кларета, выпитой за ужином, и еще одной полбутылки — перед сном, чтобы спать покрепче.

Уютнее стало еще и оттого, что у миссис Джарвис появилась привычка тихонько напевать во время работы. Ей было сейчас за тридцать, этой полненькой красивой женщине с гладко зачесанными светлыми волосами и теплыми карими глазами. Юджиния иногда ловила себя на том, что никогда не видела миссис Джарвис вышедшей из себя. Молли всегда оставалась спокойной, делала все умело. Впрочем, она была строга со служанками и еще строже с собственной дочерью. Рози удалили из комнаты матери и заставили спать в одиночестве в очень раннем детстве. По словам миссис Джарвис, это было необходимо, так как ребенку надо научиться быть самостоятельным. Ведь у нее не будет няньки и гувернантки, всегда находящихся в распоряжении Аделаиды и мисс Люси. Правда, Рози занималась вместе с мастером Китом в классной комнате, но это прекратится, когда мастер Кит уедет в школу, а его место в классной займут две младшие сестрички.

— Это совершенно не обязательно, — возразила Юджиния.

Она пригласила миссис Джарвис сесть и послушать, какой она разработала план. Когда Кит уедет в пансион, Рози должна будет продолжать приходить в классную комнату и постараться подучить у мисс Хиггинс все знания, какие та способна ей дать. После этого она сама может стать учительницей. Можно не сомневаться, что в колонии на протяжении многих лет будет ощущаться большая нехватка учителей.

Но почему это миссис Джарвис вдруг расплакалась? Юджиния никогда прежде не видела ее в слезах.

— Вы слишком добры, мэм. Как мне хотелось учиться, когда я была ребенком! Я никогда не думала, что такие люди, как мы, когда-нибудь получим эту возможность.

— Ну что вы! Такой день обязательно настанет — я совершенно убеждена. Мы уже начинаем делать первые шаги. Я собираюсь создать в Парраматте специальную комиссию. Мы получим земельный участок и построим на нем школу. Я намерена при первом же удобном случае поговорить об этом с губернатором. Я считаю, что детей туземцев тоже надо обучать, если только нам удастся уговорить их посещать школу. Правда, мистер Мэссинхэм находит, что я строю слишком далекоидущие планы и поступаю неразумно. Но вы ведь помните Йеллу. Ее ребенок не должен остаться совершенно невежественным.

— Вы хорошая женщина, мэм, — снова с глубоким чувством произнесла миссис Джарвис.

— Да нет, что вы, миссис Джарвис, это далеко не так! У меня множество всевозможных недостатков. Но уж поскольку мне суждено прожить всю жизнь в этой стране, я считаю, что должна сделать для нее все, что в моих силах. И если это делает меня хорошей… Боюсь, мистер Мэссинхэм полагает, что я всего лишь становлюсь синим чулком.

Юджиния умолкла, внимательно вглядываясь в миловидное лицо сидящей перед ней женщины. Через каких-нибудь пятьдесят лет в истории Австралии они могли бы стать друзьями. Ведь если судить по огромному множеству людей, прибывающих сюда на постоянное жительство, особого почтения к соблюдению классовой структуры общества в будущем ожидать не приходится. Но она, Юджиния, была той, кого из нее воспитали, — хозяйкой дома, а эта милая женщина с влажными от слез щеками и опущенными глазами — ее прислугой, несмотря на все, что им пришлось пережить вместе.

В колонии происходили перемены. По слухам, английское правительство не собиралось более отправлять ссыльных в страну, которую оно все еще именовало Ботани-бэй. Значит, источник дешевой рабочей силы исчезает. Гилберт был слишком честен, чтобы скрывать ужас, охватывавший его при одной мысли об этом. Он считал себя одним из самых лучших работодателей, которых когда-либо имели ссыльные. За годы, прожитые в Ярраби, он помог многим людям начать жить заново. Он их хорошо кормил и одевал, следил за тем, чтобы они посещали церковь, и редко пускал в ход плеть. Он пытался также отучить их от привычки пить ром. Что ж, в этом отношении самая большая его победа — юный Джемми Макдугал. Правда, парнишка еще слишком молод, чтобы успеть приобрести дурные привычки.

Юджиния между тем вовсе не пыталась скрыть чувство облегчения, которое она испытывала.

— Я так рада! Теперь мы сможем иметь в поместье порядочных, честных людей и спокойно спать по ночам, чувствуя себя в безопасности.

Гилберт удивленно поднял брови:

— А с каких это пор вы не чувствуете себя по ночам в безопасности?

— Должна признаться, я всегда нервничала. Во мне постоянно страх боролся с чувством жалости. У некоторых здешних людей вид был совершенно отчаявшийся.

— Вам так казалось только потому, что они не подстригались аккуратно и не брились. Примитесь-ка за их бороды и прически и сразу же убедитесь, что они такие же ручные на вид, как и все остальные.

— На вид — может быть, но не всегда по своей суете. Вы знаете, что они способны убивать, красть, нападать на людей.

— Только не наши, не те, что работают в Ярраби.

— Возможно, но даже сидя в церкви, я всегда спиной ощущаю, как их глаза, полные ненависти, словно иголками колют меня. Иногда я спрашиваю себя, не лежат ли они в засаде, ожидая, когда наш экипаж двинется в обратный путь.

— Ну и где они, по-вашему, могли бы засечь на совершенно плоской равнине — ведь там нет даже кустика терновника, за которым можно укрыться! У вас воображение разыгралось, Юджиния. Вам давным-давно надо было сказать мне об этом, — добавил он.