Юджиния подобрала пустую бутылку из-под бренди рассчитывая убрать таким образом вещественное свидетельство неловкой ситуации, в которую он попал, затем направилась к письменному столу в своей маленькой гостиной и набросала на клочке бумаги:

«Колм, дорогой мой!

Напишите мне. Сообщите, где мы можем встретиться. Я люблю вас.

Юджиния».


В тот момент, когда она засовывала записку в его нагрудный карман, он зашевелился. Она так и застыла, боясь, как бы Колм не проснулся. Но он продолжал спать тяжелым сном, и в конце концов ей пришлось на цыпочках удалиться.

Юджиния знала, что, прежде чем она снова сойдет вниз, Колм исчезнет.

Она боялась даже думать, что, быть может, погубила не только его жизнь, но также жизнь Гилберта и свою собственную.

Глава XVIII

Долгий день каким-то образом все же пришел к концу. Неожиданно к ленчу явился Гилберт. Он был огорчен тем, что Юджиния почти ничего не ест.

— Ведь это не вы вчера выпили лишнего, — сказал он достаточно миролюбивым тоном, и она могла бы, если бы захотела, уловить в его словах извинительную нотку. Он мог себе позволить быть обаятельным и нежным, поскольку весьма успешно осуществил то, что задумал. Разумеется, дальше настоящей минуты он не заглядывал.

Но сейчас и Юджиния не думала о будущем, так как из-за усталости и пережитого потрясения она все утро чувствовала себя совершенно больной. Она отодвинула от себя тарелку, заявив, что, по ее мнению, у нее слегка поднялась температура. Она пойдет наверх и немного отдохнет. Быть может, попозже миссис Джарвис принесет ей малыша. Способна ли она смотреть на пухленькое оживленное личико сына и думать о том, что оставит его? Два человека, которых она любит больше всего на свете, — Колм и ее сын. Кому из них суждено превратиться в сон, в мечту, а кому остаться реальностью?

Колм говорил, что они могли бы перебраться через Голубые горы и исчезнуть. Она слишком хорошо знала, каким позором покрывает себя женщина, покинувшая мужа и бежавшая с другим мужчиной. Без сомнения, в Австралии это осуждается столь же сурово, как и в Англии, только здесь легче укрыться от общества. Можно даже жить честной жизнью под чужим именем.

Когда Колм найдет ее записку и ответит на нее, Юджиния сможет принять окончательное решение. Сегодня, когда голова раскалывается от боли, она не в состоянии строить какие бы то ни было планы.

В скором времени она, возможно, уедет из Ярраби, от своего сада, Пибоди и миссис Джарвис, которая будет держать на руках Кристофера и заставлять его махать пухлой ручонкой маме на прощание. Гилберт будет щуриться от солнца, чтобы не было видно затаившегося в глазах одиночества… Стоило ей закрыть глаза, и в мыслях отчетливо вставала эта маленькая сценка. Юджиния зашевелилась и в испуге проснулась: в комнату тихо вошла миссис Джарвис с чаем на подносе.

Юджиния не притронулась к еде, и спустя некоторое время у ее постели появилась миссис Эшбертон.

— В чем дело, Юджиния? Вы в дурном настроении? Терпеть не могу, когда кто-нибудь в плохом настроении.

— Нет, я вовсе не в плохом настроении, — слабым, но возмущенным голосом возразила Юджиния. — Нечего смотреть на меня так. У меня просто расстройство желудка, а в этом вряд ли можно усмотреть что-нибудь романтическое.

— Ага!

— Миссис Эшбертон, бога ради! Вы произносите ваше таинственное «ага» так громко, что у меня голова раскалывается. На что вы намекаете?

Миссис Эшбертон, задыхаясь, хрипло захихикала:

— Право же, моя дорогая, для женщины, которая уже была раз в положении, вы на редкость ненаблюдательны. Я уже неделю, а то и больше, твержу миссис Джарвис, что вы сами, когда сочтете нужным, сообщите нам свою новость. Я слишком давно живу на свете, так что у меня нюх на эти вещи.

Юджиния резко подняла голову с подушек:

— Миссис Эшбертон, я не желаю, чтобы мои дела обсуждались с прислугой!

Ничего больше она сказать не мота, ей самой ничего подобного даже в голову не приходило. С тем, на что намекала миссис Эшбертон, совершенно невозможно было смириться. Однако лихорадочные подсчеты и выкладки убедили ее в том, что это похоже на правду. Отношения с Колмом повергли ее в состояние такой счастливой мечтательности, что она не обратила внимания на некоторые существенные признаки.

Проницательные глаза внимательно разглядывали ее.

— Когда это случится, дорогая? Как долго вы намерены хранить все в тайне? Полноте, дитя мое, почему вы так на меня смотрите?

Юджиния стала барабанить кулаками по подушке.

— Слишком скоро после появления Кристофера! Я не хочу сейчас иметь ребенка.

Лицо миссис Эшбертон выражало сочувствие.

— Вы еще вспоминаете свои роды? Должна признаться, они были трудными. Но я еще слышу ваш голосок: «Расчешите мне волосы, приведите меня в порядок, прежде чем войдет мой муж». А ведь у вас тогда едва хватало сил шевельнуть пальцем. То были слова любящей женщины. И у вас были все основания так вести себя и так говорить, потому что Гилберт неимоверно гордится вами.

В то самое время, когда она летала в объятиях Колма, в ее чреве уже находился будущий ребенок! Какая жестокая ирония судьбы! Их маленькое чудо было разрушено. Теперь она никогда уже не сможет уйти к любимому. Женщина, носящая под сердцем дитя, зачатое другим мужчиной!

— Но во второй раз будет уже легче, — бодрым тоном произнесла миссис Эшбертон. — Сбросьте с себя этот несчастный вид, спуститесь вниз и скажите Гилберту. Не сообщить ему такую новость несправедливо. И кроме того, его надо немного подбодрить. Он ужасно волновался вчера вечером, когда вас долго не было. По-моему, он чуть было не решил, что вы убежали с этим ирландцем.

Из чувства протеста против неумолимой судьбы она послушалась совета миссис Эшбертон и вечером сошла вниз. Однако ничего хорошего из этого не вышло. Разговор не клеился, и после нескольких неудачных попыток разговорить жену Гилберт спросил, не предпочитает ли она вернуться к себе — вид у нее все еще довольно скверный.

— Я не больна, — возразила она. — Я уже пришла в себя.

— Но лицо у вас белое как скатерть и столь же веселое, как у кошки, умирающей от голода. Вы грустите о вашем ирландце пьянице?

Гилберт точно рассчитал, как заставить порозоветь ее щеки. Она догадалась, что он сознательно ее провоцирует.

— Я бы хотела, чтобы вы выбирали другие выражения.

— Я ничего не выбираю. То, что я говорю, — просто правда.

— Он опьянел только потому, что вы все время подливали ему свое отвратительное вино. Я ненавижу ваше вино. Вот так! Это тоже «просто правда», и наконец-то я решилась ее высказать.

Гилберт засмеялся. Он всегда выглядел очень привлекательным, когда смеялся, — лицо комично морщилось, глаза казались ярко-синими.

Времена, когда Юджинию волновала внешность мужа, казались очень далекими. Она не могла думать ни о чем другом, кроме глаз, казалось устремленных в глубь ее собственного «я», — чутких, наблюдательных глаз.

— Вот это уже лучше, — сказал Гилберт. — Я не верил, что вы утратили свойственную вам силу духа. Ничего нового вы мне не сообщили. Вы всегда относились неприязненно к винодельне и к винограднику, верно ведь? И я нисколько вас за это не осуждаю.

Она посмотрела на него с удивлением:

— Вас это не трогает?

— По правде говоря, я этого ожидал. Любая жена стала бы ревновать к профессии, отнимающей у мужа столько времени.

Ревновать! Вот, значит, как он это истолковывает. Она удивленно смотрела на него.

— Я понимаю, — продолжал он, — вы решили, что можете меня спровоцировать, предавшись флирту. Ну что ж, готов признаться, что в конечном итоге вам это удалось.

— А если это было нечто большее, чем флирт?

— Ах, оставьте, я слишком хорошо вас знаю. Но я позволил мистеру О’Коннору отделаться более легко, чем он того заслуживал.

Слишком многое кажется ему чем-то само собой разумеющимся. У нее было большое искушение просветить его на этот счет, но теперь из-за будущего ребенка она не могла себе этого позволить. Может быть, никогда уже не сможет.

— Вам, право же, не из-за чего было волноваться, — устало сказала она. — Вы заранее позаботились о том, чтобы я окончательно превратилась в вашу собственность.

По-видимому, и для него это не было секретом.

— Ребенок? — спросил он, очень довольный. — По правде говоря, у меня возникали такие подозрения.

— Почему знали все, кроме меня? — воскликнула, потеряв терпение, Юджиния.

Гилберт снова рассмеялся:

— Перемены в вашем настроении довольно легко поддаются объяснению. Легко, конечно, для вашего мужа. Вряд ли посторонний человек может в них разобраться. Хорошо, что ирландец уехал. Я уверен, он не захотел бы писать портрет беременной женщины.

Юджиния ничего на это не ответила, и он поглядел на нее долгим внимательным вопрошающим взглядом.

— Вы хотите этого ребенка, ведь правда?

Она опустила голову:

— Вы знаете, что я всегда хотела иметь детей.

— Только не говорите о себе в прошедшем времени. Вы хотите этого ребенка. Разве не так вы должны сказать? Надо смотреть в будущее. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Я построил Ярраби для вас.

— Мне это известно.

— Нет, видимо, невозможно сделать счастливым того, кто не желает быть счастливым. — Гилберт сказал это таким озадаченным тоном, что в ней заговорило чувство справедливости.

— Я иногда тоскую по дому, но вряд ли могу винить в этом вас.

Просительная нотка в голосе жены растрогала Гилберта, он обнял ее.

— Послушайте! Я даю вам обещание. Как только я соберу хороший урожай, то отправлю вас погостить на родину. К вашей сестре, которой вы постоянно пишете письма.