— Лекарство не всегда излечивает.

— Конечно, я согласен, бывают безнадежные случаи. Такие люди, раз оступившись, так и не могут подняться.

— А что вы скажете об их тюремщиках?

Гилберт вдруг сурово посмотрел на нее:

— Вы считаете, что тот, кто наказывает провинившегося, тем самым как-то унижает и себя?

— Думаю, бывает и так.

— Что вы скажете обо мне? Я пользуюсь трудом нескольких каторжников. Мне частенько приходится их наказывать. Но при этом я, по-моему, остаюсь порядочным человеком.

— Каким наказаниям вы их подвергаете? — настороженно спросила Юджиния.

— Порке. Дюжина-другая ударов — это легкое наказание по сравнению с приговором, который порой выносит суд. Я сам не в большом восторге от этого, но порядок надо поддерживать. Прошлым летом я чудом избежал мятежа. Достаточно, чтобы среди этой публики завелась одна паршивая овца — тогда жди неприятностей.

— Вы… делаете это… сами?

— Дорогая моя, право же, вам совершенно не из-за чего волноваться. Конечно, на первых порах это может вас шокировать. Вы жили, не зная ни тревог, ни забот. Я надеюсь н в будущем оградить вас от них, защитить от неприятностей. Но колония переживает сейчас не самый легкий период своего развития, вам со многим придется смириться.

— Вы полагаете, я способна смириться с тем, что на моих глазах будут сечь человека? — недоверчиво выговорила Юджиния.

— Вам совершенно незачем при этом присутствовать, боже упаси! Но вы должны принять это как необходимость для нормальной жизни нашего общества в настоящий момент. Когда Англия перестанет рассматривать нашу страну как свалку человеческого отребья, у нас появятся иные законы.

— Но, находясь в Англии, вы говорили, что каторжники благо для Австралии, — упрямо стояла на своем Юджиния. — Или что-то в этом роде.

— Я имел в виду источник дешевой рабочей силы. Без них, к примеру, невозможно было бы построить Ярраби.

Ярраби. Стены дома, поднимающиеся по мере того, как люди в серой, испещренной стрелами одежде кладут камень за камнем. Люди, чьи души полны ненависти, глаза выражают отчаяние, а спины исполосованы шрамами.

«Я не смогу там жить, — думала Юджиния, — этот дом будут вечно преследовать призраки оборванных несчастных страдальцев».

Гилберт крепче прижал к себе ее руку. Он сказал снисходительным тоном:

— В вашем возрасте и я был шокирован. Но со временем учишься примиряться с существующим порядком вещей. Нынешняя система достойна сожаления, но, пока она не изменится, придется извлекать из нее максимум того, что она может дать. Уверяю вас: я справедлив в обращении с теми, кто на меня работает. Я оставляю у себя любого человека, отбывшего свой срок, но желающего продолжать служить у меня. Разумеется, кроме совсем уж отпетых негодяев. Кстати, я подумал, что вам наверняка понадобится служанка. Не было ли среди плывших с вами на корабле кого-нибудь, кто вам понравился?

— Я пользовалась услугами служанки миссис Эшбертон, Джейн Кинг. Она довольно плохо ладила с миссис Эшбертон — все никак не мота ей угодить. Я думаю, она охотно перешла бы ко мне. Разумеется, надо, чтобы миссис Эшбертон дала на это свое согласие. Джейн — существо одинокое. Она сирота, и ей надо быть рядом с кем-то, кто будет с ней добр.

— И этим кем-то можете быть вы? Выходит, мы оба — и Джейн, и я — нуждаемся в вас. Я ведь тоже сирота.

— Я знаю, — пробормотала Юджиния, но, искоса поглядев на него, подумала: и ничуть он не похож на Джейн с ее робкими глазами и молочно-белой кожей. Бедняжка готова полететь, как на крыльях, к любому человеку, который проявит хоть капельку любви к ней, чего не скажешь об этом мужчине с уверенно вздернутым подбородком, пронзительными синими глазами и огненно-рыжими волосами. Он научился скрывать или, может быть, подавлять свои обиды. Про себя она пришла к выводу, что он из тех мужчин, для которых их честолюбивые стремления стоят на первом месте, а женщина — только на втором. И все же Юджиния решила выйти за него замуж. Она была совершенно уверена, что сила и энергия — только внешнее и под ними наверняка скрывается нежность. По правде говоря, она находила ситуацию, в которой очутилась, интересной и волнующей. Хотя и несколько тревожной, ибо теперь в ее сознании постоянно жил образ: черная фигурка величиной с муху, сжимающая в руке хлыст… То поднимающийся, то опускающийся, он наносит удары по чьей-то истерзанной коже.

Глава III

— И что же сказала ваша матушка, моя дорогая, когда вы сообщили ей, что отправляетесь в такую даль, дабы выйти замуж?

Бесс Келли была милой простодушной женщиной с большой грудью и легкими пушистыми волосами, которые не слушались никаких шпилек и булавок и свисали влажными прядями на лоб и пухлую шею. Юджиния сразу поняла, что в Англии Бесс не принадлежала бы к кругу, что именуется светским обществом. Здесь же действовали иные мерки: если женщина была честной и порядочной, то она могла рассчитывать, что ее примут в любом доме.

Спальня, помещавшаяся в мансарде, куда Бесс привела Юджинию, показалась девушке очень маленькой и невыносимо душной. Солнце насквозь прокаляло крышу, так что впечатление было такое, словно вас сунули в печь и вот-вот зажарят.

Однако же имелось и преимущество: комната, видимо, будет принадлежать только ей, ибо в ней стоит лишь одна кровать. Уже одно это было блаженством после трехмесячного пребывания в одной каюте с болтливой миссис Эшбертон. На окнах висели узорчатые муслиновые занавески, кровать и туалетный столик покрыты красивыми ситцами. Миссис Келли указала на глубокую чашу с плавающими в воде кремовыми цветами и сообщила, что их принесли ее дети.

Цветы — разновидность жасмина — назывались франджипани и очень приятно пахли. Видимо, здесь необходимо, чтобы в комнате было что-то ароматическое, иначе придется страдать от куда менее приятных запахов, идущих летом от сточных канав, от помоев, которые содержатели трактиров и неряшливые домашние хозяйки выплескивают прямо на улицу.

— Неужели сердце вашей матери не содрогнулось, когда она угнала, в какую даль вы отправляетесь? Конечно, ее сумел уговорить Гилберт Мэссинхэм. Гилберт способен добиться решительно всего, чего захочет. Могу вас заверить, что все незамужние барышни будут вам завидовать. Многие льют слезы и злятся с тех самых пор, как он три года назад вернулся из Англии и объявил, что обзавелся там невестой. Впрочем, все мы понимали, что в этой завалящейся колонии нет женщины, которую Гилберт счел бы достойной чести стать его женой. Ему всегда нужно все самое лучшее — вот как с винами. Он, видите ли, будет производить самое лучшее вино в Австралии и, что самое главное, заставит людей пить его… Ну что ж, я тут живу уже десять лет и должна сказать, что будет просто чудом, если тех, кто привык пить ром и пиво, приучат к вину. И все-таки, если есть на свете человек, способный кого-то в чем-то убедить, так это Гилберт Мэссинхэм.

Юджиния решила, что может никак не реагировать на слова хозяйки. Наверное, подумала она, миссис Келли обычно не с кем поговорить, ибо она ведет себя так, будто изголодалась по слушателям.

На лестнице слышался шорох и шепот. Вероятно, дети Келли хотели хоть краешком глаза взглянуть на новоприбывшую. Те самые дети, что проявили к ней такое внимание и поставили на ее туалетный столик жасмин.

Однако от сладкого аромата цветов и от жары Юджиния начала немного задыхаться. За день произошло слишком много событий. Вдруг в ее сознании промелькнула не вполне оформившаяся мысль: если бы первые минуты встречи с Гилбертом принесли ей лишь ничем не омраченную радость, может быть, она не так болезненно восприняла бы все остальное — палящее солнце, пыль, неухоженность города, оборванных детей и это душераздирающее зрелище — закованных в цепи каторжников.

Она надеялась и мечтала, что в первый день своего прибытия не будет испытывать ничего, кроме счастья встречи с Гилбертом.

Теперь Юджиния поняла: письма и разлука — вещи опасные. Они порождают слишком радостные и слишком далекие от действительности мечты. Она просто не ожидала, что воображаемый Гилберт до такой степени вберет цвета и характер этой земли.

— Вы очень счастливая молодая барышня. Вы это понимаете? — говорила между тем миссис Келли. — Таких приготовлений к встрече невесты еще никто никогда не делал. А вы привезли с собой роскошное подвенечное платье?

Юджиния отрицательно покачала головой:

— Нет, у меня очень простое платье. Я считала, что слишком пышный туалет будет здесь неуместен. — Она старалась говорить весело и оживленно, ибо доброжелательная женщина явно ждала от нее именно такого тона. — Но у меня есть фата из брюссельских кружев, которую в свое время надевала моя бабушка, затем моя мать, а в прошлом году — моя сестра, Джессика. Я должна буду отослать ее обратно для другой моей сестры, Сары, хотя и не уверена, что она когда-либо выйдет замуж. Она девушка очень серьезная и прилежная. Но у нас в семье есть еще две сестры, моложе ее, — Элизабет и Милли.

— Пять девочек! Бог ты мой! Ваша матушка должна радоваться, что удалось найти мужа для вас, хотя ради этого вам пришлось добираться до Австралии.

Юджиния негодующе подумала про себя: почему — пришлось? Ничего подобного! Однако она вспомнила, что ее удивила готовность, с какой мама и папа дали согласие на предложение Гилберта. Она-то воображала, что они станут протестовать против порывистого молодого человека, о котором почти ничего не знают и который намеревается увезти их дочь в такую немыслимую даль. Однако в разговоре с ней они делали упор на то, что им-де очень понравились его энергия и стремление добиться какой-то цели в жизни.

Сама Юджиния никогда не сомневалась, что в сознании Гилберта ее образ неразрывно связан со званым обедом в шато дяди Анри. Он видел ее сквозь эйфорию, рожденную замечательным вином дяди. Она была частью внутреннего убранства дома, а потому занимала видное место в его честолюбивых планах. Ни тогда, ни сейчас она ничего не имела против этого, несмотря на некоторую неловкость сегодняшней встречи. И все-таки (она невольно улыбнулась) если ее втайне немножко шокировала внешность этого обожженного солнцем, очень и очень земного человека, он-то что подумал о ней, ошалевшей от ветра, наполовину потерявшей дар речи, с красным от загара носом? Она совсем не была похожа на элегантную, держащуюся с большим достоинством девушку, присутствовавшую на обеде во Франции. Не разочарован ли он?