Он мне только что улыбнулся? Он самодовольно мне улыбнулся? Я не уверена. Я не уверена, но собираюсь принять это за «да». Да, он только что игриво улыбался мне.

И я моргнула. Мое сердце стукнуло два раза.

— В таком случае...

— Заткнись, — закончил он за меня.

Я рассмеялась и полезла в свою сумку, там под шарфом я спрятала красное яблоко от охраны и протянула его ему.

— Какой хороший мальчик. Если будешь хорошо себя вести, то я разобью в своей сумочке для тебя веганский бар.

Не знаю, что говорило обо мне то, что я ношу для него закуски, но не важно. Он как мой щенок, которого нужно часто кормить. Ну, знаете, большой щенок, из-за которого время от времени я ощущаю себя не в своей тарелке. Ага, не в своей тарелке. Вот так плохо.

Он взял яблоко и откинулся назад на своем сиденье, как раз когда центральный игрок команды подошел к центровой линии для розыгрыша. Как, черт возьми, я пропустила выход игроков на поле? Я сняла куртку, закатала свои рукава и приготовилась болеть за своего брата.

— Который из них он?

Я указала на парня с бледной кожей ростом под метр девяносто, которого в детстве наряжала в платья ради смеха.

— Тридцатый номер.

— Он выше, чем я думал, — заметил Эйден отсутствующим голосом.

— Думаю, его отец был высоким.

Эйден резко посмотрел на меня.

— Он у вас не общий?

— Нет. Уверена, что это не так. Насколько я знаю, своего я никогда не встречала, — и под этим я подразумевала, что ни один из мужчин не поднимал меня и не говорил, что он мой отец, когда я была ребенком.

Отец моего брата уделял мне не очень много внимания, когда был рядом. Когда я посмотрела на Эйдена уголком глаза, то заметила, что его лицо напряжено, а челюсть сжата.

— Что такое?

Его кадык дернулся.

— Ты никогда не видела своего отца?

Моя шея покраснела, и я внезапно ощутила стыд.

— Нет.

— Ты похожа на свою мать?

Я поправила дужку очков.

— Нет, — моя мать блондинка, бледная и ростом около метра шестидесяти пяти. Моя кожа больше персикового оттенка, натуральный цвет волос каштановый с красным оттенком, и я выше, чем остальные женщины в нашей семье.

— Мама моей подруги Дианы говорила, что мой отец, возможно, латиноамериканец или, может быть, кто-то со среднеземноморской внешностью, но я точно не знаю.

— Ты всегда была высокой?

Если я выпрямлюсь в полный рост, то буду почти метр семьдесят пять.

— Сестры раньше называли меня Слепой Жираф, — где «Слепой» равнялся «Суке». — В детстве у меня были одни ноги и очки… о-о, смотри. Они начинают игру.

Когда я подпрыгнула впервые, чтобы криками подбадривать брата, то поняла, что Эйден оказался не готов к тому, какая я на самом деле фанатка. По крайней мере, как я болею за своего брата.

К началу второй части он начал отстраняться от меня, суетясь и шепча:

— Ты пугаешь меня, — когда я встала и начала орать на судью за дерьмовое судейское решение против Оскара, моего младшего брата.

Но когда во время перерыва он распахнул глаза и притворился, что еще дальше отстраняется от меня, я рассмеялась.

— Кто ты? — невозмутимо спросил он, и я фыркнула.

— Что? На твоей игре вчера я была такой же.

Он слегка опустил веки.

— Зак видел тебя?

Я кивнула.

Эйден моргнул.

— Думаю, я хочу назад свою джерси.

Я заморгала.

— А мне пофиг, Солнышко. Теперь она моя.

Уголок его рта начал приподниматься, когда кто-то прокричал:

— «Три Сотни» отстой! Ты отстой, Торонто!

Какого черта?

Когда я начала оглядываться и выискивать идиота, который кричал, Эйден коснулся моего подбородка указательным пальцем. Я замерла.

— Не волнуйся.

— Почему? — я хотела повернуть голову, но, вероятно, его палец обладал силой Халка, потому что я не могла двинуться.

— Потому что мне не важно, что он думает, — произнес Эйден таким серьезным голосом, что я перестала смотреть по сторонам и сфокусировала все свое внимание на этом привлекательном, высеченном из камня лице.

— Но это грубо, — он отпустил мой подбородок, и теперь своей большой рукой придерживал меня за шею. Большим и средним пальцами он почти полностью обхватывал мое горло.

— Ты думаешь, что я отстой? — серьезно спросил он меня, его голос был очень тихим, чтобы его слышала лишь я.

Я фыркнула и уже собралась открыть рот, чтобы сказать что-то умное, но он слегка надавил большим пальцем, и я хрипло застонала. Черт, сделай так снова. Но каким-то образом мне удалось выдавить из себя:

— Нет.

— Тогда почему я должен переживать о том, что обо мне думают другие? — уверенно пробормотал он.

Говоря ему правду, я не опускала глаза:

— Я ничего не могу с этим поделать. Когда я работала на тебя, мне не нравилось, когда люди говорили гадости о тебе, а сейчас мне это нравится еще меньше.

Он впился в меня своими карими глазами.

— Даже когда ты посылала меня?

— Только потому, что ты меня злил, не значит, что я когда-либо прекращала заботиться о тебе, болван, — прошептала я и нахмурилась, не забывая о парнях позади нас.

— Тогда я бы сделала для тебя что угодно, даже когда ты действовал мне на нервы. Может, я и ждала до последней минуты, чтобы толкнуть тебя на полосу встречного движения, но я по-прежнему присматривала за тобой.

Я склонила голову в сторону идиота, который кричал минуту назад.

— Теперь, когда ты занимаешься своим делом и живешь своей жизнью, меня точно будет это волновать, что кто-то, кого ты не знаешь, выкрикивает подобную фигню. Этот парень тебя не знает. Кто он такой, чтобы говорить плохо о тебе?

Черт возьми, лишь думая об этом, мне хотелось повернуть шею и осмотреться кругом, но рука на моей шее удерживала меня на месте. Интенсивное внимание Эйдена будто прожигало мою кожу, проходило сквозь кальций моих костей прямиком во всю мою суть. Пока большим пальцем он поглаживал круговыми движениями мою шею, его ноздри раздувались, а мои ноги немели.

— Причинить боль могут лишь те люди, которым мы это позволяем, Ван. Ты сама сказала — этот парень меня не знает. Всю свою жизнь я беспокоился лишь о том, что думают обо мне четыре человека. И я не парюсь о каком-то неизвестном, сидящем там, понимаешь меня?

Он передвинул руку и скользнул ею мне за ухо, поглаживая. Его пальцы были сухими и мозолистыми, и, вероятно, это было самое интимное, что мне когда-либо делали.

Слова, дыхание, жизнь… все это застряло в моем горле, пока я смотрела на невероятно длинные ресницы, обрамляющие эти эффектные глаза. Линия его плеч такая внушительная и бесконечная. Его лицо настолько серьезное и вдумчивое, что пронзало меня прямо в сердце, но каким-то образом мне удалось кивнуть, и из моего горла вырвались слова:

— Я понимаю.

И это правда. Я понимала.

Волновало ли его мое мнение? Он объяснил себя, свои решения и свои мысли. Но что это значит?

Он сказал, в его жизни четыре человека, и как я понимаю, это его дедушка, бабушка и Лесли. «А кто этот еще один человек, чье мнение важно для него?» — задавалась я вопросом.

Я прикусила щеку изнутри, и из меня вырвался дрожащий вдох.

— Я знаю, тебе не важно, что думает этот мудак, но это не значит, что мне хочется делать вид, будто он не ударил меня по руке. Тебе придется быть моим «свидетелем», — я слабо улыбнулась над своей шуткой. — Команда Грэйвс, верно?

Эйден не улыбнулся в ответ.

Он слегка наклонил голову вперед, и прежде, чем я смогла отреагировать, прежде, чем произнес хоть слово, он подался немного ближе, ближе, еще ближе и прижался своими губами к уголку моего рта. Клевок. Шот намного лучший, чем текила, с привкусом нашей дружбы, привязанности и органического сахара.

Когда он отстранился, всего на несколько миллиметров, наши взгляды встретились, а мое сердце отбивало сумасшедший ритм, граничащий с сердечным приступом. Я улыбнулась. Моя улыбка получилась нервной, смущенной, ошеломленной и удивленной, и мне пришлось сглотнуть.

— ВОЗВРАЩАЙСЯ ОБРАТНО В ДАЛЛАС! — прокричал мужчина снова где-то позади нас, и хватка Эйдена на моей шее неуловимо напряглась.

— Не волнуйся, Ван, — потребовал он с непроницаемым лицом.

— Я не собиралась ничего говорить, — ответила я, а потом вытянула руку подальше от него и завела ему за голову, показывая средний палец и надеясь, что идиот, который кричал, увидит его.

Эйден заморгал своими карими глазами.

— Ты только что показала ему средний палец, правда?

Ага, мой рот приоткрылся.

— Откуда ты знаешь, когда я это делаю? — мой тон был таким же удивленным, каким и должен был быть.

— Я знаю все, — сказал он так, будто и правда в это верит.

Я застонала и окинула его долгим взглядом.

— Ты, правда, хочешь играть в эту игру?

— Я играю ради средств к существованию, Ван.

Иногда я не могла противостоять ему, поэтому раздраженно закатила глаза.

— Когда у меня день рождения?

Он уставился на меня.

— Видишь?

— Третьего марта, Кексик.

Какого черта?

— Видишь? — передразнил он меня.

Кто этот мужчина и где Эйден, которого я знала?

— Сколько мне лет? — продолжила я неуверенно.

— Двадцать шесть.

— Откуда ты это знаешь? — спросила я медленно.

— Я уделяю внимание, — заявил Виннипегская Стена.

Я начала думать, что он прав.

Затем, будто чтобы скрепить сделку, он добавил:

— Тебе нравятся вафли, рутбир и «Доктор Пеппер». (Примеч. Рутбир (англ. Root beer), или сарсапарилла — газированный напиток, обычно изготовленный из коры дерева Сассафрас). Ты пьешь лишь светлое пиво. Себе в кофе ты добавляешь корицу. Ешь слишком много сыра. Твое левое колено всегда болит. У тебя три сестры, которых, я надеюсь, никогда не встречу, и брат. Ты родилась в Эль-Пасо. Ты одержима своей работой. Когда ты чувствуешь себя некомфортно, то начинаешь тереть уголок глаза или возишься со своими очками. Ты ничего не видишь вблизи и до ужаса боишься темноты, — он приподнял свои густые брови. — Что-нибудь еще?