— Почему же? — спокойно спросила княгиня. — Из-за былого ребячества? Да неужели кто-либо еще будет вспоминать о нем? Я считаю самым целесообразным забыть эту историю. Если Ванда встретит Вольдемара совершенно непринужденно, как своего двоюродного брата, то и он вряд ли станет вспоминать, что когда-то питал к ней юношеское обожание.

— Может быть, это было бы самое лучшее, — проговорил граф, поворачиваясь, чтобы уйти, — во всяком случае, я поговорю об этом с Вандой.

Лев против обыкновения не принял никакого участия в разговоре и, когда дядя вышел из комнаты, молча занял его место. Княгиня тотчас же заметила, что сын не в духе, хотя он и старался скрыть это, и промолвила:

— Ваша прогулка окончилась очень скоро… А где Ванда?

— Вероятно, в своей комнате.

— Вероятно? Между вами опять что-то произошло? Не старайся скрыть от меня; твое лицо достаточно ясно выражает это; да к тому же я знаю, что ты сам не уйдешь от Ванды, если она не прогонит тебя.

— Да, она находит особенное удовольствие прогонять меня, — с нескрываемой досадой ответил Лев.

— Ты слишком часто мучаешь ее своей совершенно необоснованной ревностью. Я убеждена, что сегодня это опять было причиной вашей ссоры. Впрочем, я нисколько не оправдываю и Ванду; отец своей безграничной нежностью избаловал ее, она привыкла во всем поступать по-своему, а ты, к сожалению, тоже всегда уступаешь ей.

— Уверяю тебя, мама, что сегодня я далеко не был уступчивым по отношению к Ванде, — раздраженно ответил Лев.

Княгиня пожала плечами.

— Сегодня — может быть, а завтра ты снова будешь стоять перед ней на коленях и умолять о прощении. Сколько раз я должна объяснять тебе, что таким образом ты не внушишь этой гордой и своенравной девушке того уважения, которым во что бы то ни стало должен пользоваться ее будущий супруг.

— Я неспособен на такие холодные расчеты, — с горячностью воскликнул Лев. — Когда я люблю, когда я боготворю, то не могу вечно раздумывать о том, достойно ли мое поведение будущего супруга.

— Тогда и не жалуйся, — холодно ответила княгиня. — Насколько я знаю Ванду, она никогда не будет любить человека, беспрекословно подчиняющегося ей. Такая натура, как ее, хочет, чтобы ее любовь брали силой, а ты до сих пор не сумел сделать этого.

— Да я вообще еще не имею прав на любовь Ванды; мне все еще не разрешают открыто называть ее своей невестой; наш союз все откладывают, — отвернувшись и надувшись, произнес Лев.

— Потому что теперь не время думать о свадьбе, — решительно прервала его мать, — потому что теперь тебе предстоят другие, более серьезные задачи, чем поклонение молодой жене. Заслужи себе раньше невесту; удобных для этого случаев будет предостаточно. Да, кстати, дядя недоволен тобой. Неужели я должна напоминать тебе, что ты должен безоговорочно повиноваться ему как старшему родственнику и влиятельному лицу. Вместо этого ты доставляешь ему совершенно ненужные неприятности и вместе с несколькими сверстниками составляешь оппозицию. Что это значит?

На лице Льва появилось выражение упрямого своенравия, когда он ответил:

— Мы больше не дети и пользуемся правом иметь свое собственное мнение. Я только высказал его, больше ничего. Ты сама постоянно повторяешь мне, что мое происхождение и имя дают мне право быть лидером, а дядя заставляет меня довольствоваться положением подчиненного.

— Потому что не может поручить что-нибудь важное такому неуравновешенному молодому человеку как ты. Он дал мне слово, что когда наступит решительный момент, князь Баратовский займет подобающее ему место… мы оба надеемся, что ты проявишь себя достойным этого.

— Разве вы в этом сомневаетесь? — вскочил Лев.

— В твоем мужестве — конечно, нет. Но тебе не хватает рассудительности, и я боюсь, что ты никогда не приобретешь ее, потому что у тебя отцовский характер; но все-таки ты — и мой сын и что-нибудь да унаследовал от меня. Я поручилась за тебя брату; твое дело — оправдать это поручительство.

В этих словах было столько материнской гордости, что растроганный Лев бросился ей на грудь.

Княгиня улыбнулась, и, обняв сына, нежно проговорила:

— Зачем мне повторять, какие надежды я возлагаю на твое будущее. Ты всегда был моим единственным сыном и всем для меня!

— Твоим единственным? А мой брат?

— Вольдемар! — княгиня выпрямилась; при этом имени вся нежность исчезла с ее лица, которое снова приняло серьезное и строгое выражение, и она продолжала жестким, холодным тоном: — Да, я и забыла о нем. Судьба сделала его владельцем Вилицы, и мы должны с ним примириться.

Глава 11

Управляющий имением в Вилице жил недалеко от господского замка. Красивый дом, окружавшие его хозяйственные постройки и порядок, царивший во дворе, в значительной степени отличались от того, что привыкли встречать в соседних имениях, и хозяйство Вилицы во всей окрестности считалось образцовым. Положение же управляющего, как в отношении получаемого содержания, так и по условию жизни было таково, что ему мог позавидовать любой помещик.

Уже вечерело. Длинный ряд окон первого этажа замка начал освещаться; сегодня у княгини должно было состояться большое празднество. В гостиной управляющего еще не была зажжена лампа, но двое мужчин, находившихся в ней, казалось, были так поглощены своим разговором, что вовсе не замечали сгущавшейся темноты. Старший из них был в самом расцвете сил, с открытым, сильно загоревшим лицом. По внешности же младшего можно было заключить, что он не является местным жителем; его маленькая фигура в самом модном костюме представляла собой комический контраст с его напыщенной важностью.

— Так и будет, — сказал старший, — я ухожу. Уже третьего дня я заявил княгине, что доставляю ей это удовольствие, и уезжаю из Вилицы; она уже давным-давно добивается этого.

Более молодой собеседник покачал головой.

— Замечательная, но вместе с тем в высшей степени опасная женщина. Говорю вам, господин Франк, эта княгиня Баратовская представляет собой опасность для всей нашей округи.

— Еще чего! — с досадой воскликнул управляющий, — вот для Вилицы она, действительно, опасна; она забрала всю власть в свои руки, я для нее был последним камнем преткновения, а теперь она убрала с дороги и его. Я терпел, пока мог, и пока был жив старый господин Витольд, было еще сносно; тогда княгиня не решалась трогать меня. Но теперь я уйду.

— Да ведь это же — несчастье для Вилицы! — воскликнул молодой человек. — Вы были единственным, кто еще смел оказывать некоторое сопротивление княгине и чьего зоркого глаза она побаивалась. А теперь здесь будет полное раздолье для всяких подпольных интриг. Мы, правительственные чиновники, — он с особым ударением произнес эти слова, — прекрасно знаем, что значит, когда такие громадные владения, как Вилица, да еще лежащие так близко от границы, будут находиться под управлением княгини Баратовской.

— Да, за эти четыре года она достигла многого, — с горечью произнес управляющий. — Ей удалось устроить так, что вся аренда попала в руки ее земляков. Моего будущего заместителя я тоже знаю. Это пьяница, который погубит Вилицу, но зато националист чистейшей воды.

— Эх, если бы господин Нордек как-нибудь заглянул сюда! — проговорил асессор. — Ведь он, вероятно, не имеет понятия о том, что здесь делается.

— Наш молодой хозяин? Ему никогда не было никакого дела до Вилицы! Я думал, что по достижении совершеннолетия он приедет сюда на продолжительное время, но вместо этого он прислал свою мамашу; мы даже не имеем с ним прямых связей, а по всем делам обращаемся к его поверенному. Впрочем, перед уходом я решил испробовать последнее средство и написал ему самому, причем открыл ему глаза на все, что здесь творится. Я отправил это письмо уже месяц тому назад, но, представьте, даже не получил ответа. Нет, тут не на что надеяться. Но что же это? Я в своей досаде совсем забыл, что мы сидим впотьмах. Не понимаю, почему Гретхен не несет лампы? Она, вероятно, не знает, что вы здесь?

— Знает, — с некоторым раздражением произнес асессор. — Когда я въехал во двор, ваша дочь стояла в сенях, но только она не дала мне времени даже поклониться, а сейчас же побежала вверх по лестнице на чердак.

На лице Франка выразилось легкое смущение.

— Вы, вероятно, ошиблись? Нет? Мне очень жаль, но в таком случае я при всем желании не могу вам помочь.

— Не можете помочь? — с живостью воскликнул асессор. — Да ведь авторитет отца неограничен, и если вы скажете вашей дочери: «Я хочу…».

— Этого я не сделаю ни в коем случае, — со спокойной решительностью произнес Франк. — Вы знаете, я ничего не имею против вас и вашего сватовства, потому что думаю, что вы искренне любите мою дочь. Получить ее согласие — это уже ваше дело, и я не стану вмешиваться. Впрочем, мне кажется, что у вас на это очень мало шансов.

— Вы ошибаетесь, — сказал асессор, — безусловно, ошибаетесь; будьте спокойны, я получу согласие.

— Буду очень рад, — ответил управляющий, обрывая разговор, потому что та, о которой шла речь, вошла в комнату с лампой в руках.

Маргарите было около двадцати лет, но ее далеко нельзя было назвать нежным созданием, зато она являлась олицетворением молодости и здоровья. Озаренная ярким светом лампы, она была прелестна со своим свежим розовым личиком, ясными голубыми глазами и густыми белокурыми косами, венком уложенными на голове. Вполне понятно, что, увидев ее, асессор совершенно забыл о ее коварном бегстве «на чердак» и поспешно вскочил, чтобы приветствовать избранницу своего сердца.

— Добрый вечер, господин асессор! — произнесла молодая девушка, довольно холодно отвечая на приветствие. — Так, значит, это вы приехали? Я это и предположить не могла, потому что вы были только в воскресенье.

— На этот раз я приехал по служебным делам, — ответил асессор, — меня привело сюда поручение большой важности, которое было доверено мне и которое задержит меня в этих краях на несколько дней. Я позволил себе воспользоваться гостеприимством вашего батюшки. Нам, правительственным чиновникам, теперь приходится плохо; повсюду брожение, революционные стремления. Весь округ представляет собой один громадный заговор.