— Сначала ты поклянёшься, что отпустишь девушку, — проговорил Рауль. — А потом я отдам тебя на растерзание твоей совести.

   — Отпустить эту девку? Ты считаешь, что я не в своём уме? — кричал Гилберт. — Какие у тебя дела с этой девкой, господин святоша?

   — Никаких, но я сдержу своё слово, если ты не поклянёшься. Считаю до двадцати, Гилберт, время истекает.

При счёте восемнадцать Гилберт перестал изрыгать проклятия и нехотя проговорил слова клятвы. Услышав это, Рауль спрятал меч.

   — Поедем домой вместе, — сказал он, не сводя взгляда с рукоятки меча брата. — Поднимайся, больше тебе здесь нечего делать.

Мгновение Гилберт колебался, крепко сжимая рукоять меча. Но Рауль повернулся к нему спиной, и слепая ненависть Гилберта начала стихать — он понял, что не сможет поднять меч на младшего брата, не ожидавшего удара.

Пытаясь осмыслить происшедшее, он сел на коня и повернул в сторону дома. Вдруг его блуждающий взгляд остановился на злобных усмешках солдат. Побагровев от ярости, Гилберт хриплым голосом приказал всем садиться по коням. Не дожидаясь действий Рауля, он с силой вонзил шпоры в бока своего чалого, и тот помчался галопом.

Наконец крестьянин пришёл в себя и застонал. Опустившись на колени, его жена с тревогой смотрела на юношу. Она уже поняла, что он был благородного происхождения, но никак не могла поверить в то, что он спас её мужа из чисто рыцарских побуждений.

Рауль снял с пояса кошелёк и бросил его рядом с крестьянином.

   — Этого вам хватит, чтобы отстроить дом заново, — смущённо проговорил он. — Не нужно бояться, он не вернётся, обещаю вам.

Юноша натянул вожжи и, попрощавшись с женщиной кивком головы, поскакал вслед за Гилбертом.

К главной башне замка Харкортов Рауль подъехал, когда сгустились серые сумерки, а на небе засияли первые звёзды. Мост ещё не был поднят, и на посту стоял часовой.

Рауль въехал во двор замка, отдал Версерея конюху и взбежал по ступеням главного здания.

Как он и предполагал, Гилберт был в апартаментах отца, рассказывая обо всём ему и Одесу, умиравшему со смеху. Рауль вошёл в комнату, захлопнул за собой дверь и, сняв плащ, швырнул его в угол. Отец, нахмурившись, взглянул на него, но его лицо выражало скорее недоумение, чем гнев.

   — Ну и кашу вы заварили, ребятки! — проговорил он. — А что ты нам расскажешь, Рауль?

   — А вот что! — Рауль подошёл к столу, на котором стояли свечи, — Слишком долго я просидел дома, делая вид, что не замечаю всего, что творится вокруг.

С этими словами юноша посмотрел на Гилберта, курившего трубку по другую сторону стола, и на Одеса, который всё ещё посмеивался.

   — Из года в год творится беспредел, которому сегодня я сам был свидетелем. Такие люди, как Гилберт и Одес, разоряют Нормандию ради удовлетворения своих прихотей и не заботясь о процветании герцогства.

Увидев, что Одес от изумления раскрыл рот, Рауль усмехнулся и снова перевёл взгляд на отца, который был удивлён не меньше.

   — Ты дал мне меч, отец, и я поклялся, что найду ему достойное применение. Видит Бог, я сдержу свою клятву. Мой меч послужит на благо Нормандии, во имя справедливости! Взгляни!

Рауль вынул меч из ножен и, бережно держа его в руках, показал надпись, выгравированную на лезвии. На сквозняке пламя свечи дрожало, и на стальном мече играли блики.

Хьюберт наклонился, чтобы прочесть надпись, и, увидев, что она на неизвестном языке, в недоумении поднял глаза на сына.

   — О чём здесь говорится? Я никогда не обращал внимания на эту надпись.

   — Наш священнослужитель наверняка знает, — с издёвкой проговорил Гилберт.

   — Да, знаю, — ответил Рауль. — «Le bon temps viendra!» В переводе на наш язык это звучит так: «Наступят лучшие времена!»

   — Не вижу в этом ничего особенного, — разочарованно проговорил Одес.

   — А я вижу, и очень многое, — Рауль вложил меч в ножны. — Лучшие времена наступят, когда людям, опустошающим страну, не позволят оставаться безнаказанными.

Хьюберт бросил испуганный взгляд на Гилберта.

   — Боже мой, неужели мой мальчик сошёл с ума? О чём ты говоришь, сынок? Успокойся, не стоит тебе горячиться из-за каких-то крестьян! Я согласен, что Гилберт был не прав, но, насколько я понял, ты поднял на него меч, и в этом не прав был ты. Гилберт имеет полное право пожаловаться на тебя.

   — Я ещё в состоянии постоять за себя, — проворчал Гилберт, — к тому же я не держу зла на Рауля. Он всего лишь глупый мальчишка. Я рад, что в венах этого отпрыска течёт всё же кровь, а не вода, как я опасался. Но на будущее я бы попросил его не совать свой нос в чужие дела.

   — В будущем, — ответил Рауль, — ты не станешь совать свой нос в подобные дела. Имей это в виду!

   — Неужели? — снова закипятился Гилберт. — Ты действительно считаешь, что я обязан прислушиваться к твоим словам, гадёныш?

   — Отнюдь, — вдруг улыбнулся Рауль. Его улыбка была подобна первому лучу солнца после грозы. — Но на рассвете я еду к Роджеру Бомонскому, поэтому тебе придётся прислушиваться уже и к его словам.

Рука Гилберта нащупала нож.

   — Негодяй! Ты добьёшься, чтобы меня признали вне закона!

Хьюберт оттолкнул Гилберта.

   — Довольно! — прорычал он. — Рауль ничего не расскажет, но, если слухи о твоих набегах действительно дойдут до Роджера Бомонского, дело дойдёт до смертного приговора. Ты должен покончить с этим произволом. Что же касается Рауля, то мальчик просто переволновался. К вечеру ему станет лучше.

   — Но к чему все эти слова о справедливости и том, что он уезжает из Харкорта? — недоумевал Одес. — Что он хотел этим сказать?

   — Ничего, — успокоил его Хьюберт. — Не придавай большого значения тому, что Раулю необходимо покинуть родной дом. За ужином они пожмут друг другу руки, и их ссора останется в прошлом.

   — С радостью, — подтвердил Рауль. — Но завтра утром я всё же еду в Бомон-ле-Роже.

   — Зачем? — изумился Хьюберт. — Что тебе там делать?

Мгновение Рауль молчал, задумчиво глядя на мерцание свечей. Вдруг он поднял глаза и, смотря на отца, проговорил чужим голосом, серьёзным и дрожащим:

   — Отец, ты и братья всегда смеялись надо мной, считая меня неисправимым мечтателем. Может быть, вы были правы и больше я ни на что не гожусь, но мои фантазии не так уж плохи. Многие годы я мечтал о том, что в нашей Нормандии будут установлены закон и справедливость и прекратится произвол. Я мечтал о том, что однажды найдётся человек, способный править железной рукой, чтобы навести порядок в герцогстве. Я с радостью вступил бы в его войско.

Рауль перевёл дыхание и смущённо посмотрел на братьев.

   — Когда-то я думал, что таким правителем мог бы стать лорд де Бомон, человек, по крайней мере, справедливый. Я думал также о Рауле де Гасе, влиятельнейшем человеке в Нормандии. Но в конце концов я решил, что даже они не подходят на роль правителя герцогства. Существует лишь один человек, обладающий достаточной властью, чтобы усмирить распоясавшихся баронов. Именно ему я и буду верно служить.

   — Ты начитался книг, — покачал головой Одес. — Твои слова ничего не значат!

   — Господи, что взбрело в голову мальчишке! — воскликнул Хьюберт. — И кто же этот достойный, если не секрет?

Рауль удивлённо поднял брови:

   — Конечно же сам герцог!

Гилберт расхохотался:

   — Юнец! Он же твой ровесник! Ты просто витаешь в облаках. Опустись на землю, мой мальчик. Этот герцог не сумеет и корону надеть как надо!

Рауль улыбался.

   — Я видел его лишь один раз в жизни, — проговорил юноша. — В сопровождении своих рыцарей он ехал в Эвре. Рауль де Гасе скакал справа от него. Когда герцог поравнялся со мной, я увидел выражение его лица и понял, что именно этого человека я видел в своих мечтах. Он не из тех, кто проигрывает, во что бы он ни играл.

   — Плод твоего воображения! — прервал сына Хьюберт. — Если ты считаешь, что Нормандия станет подчиняться воле девятнадцатилетнего юноши сомнительного происхождения, бастарда, то ты действительно неисправимый романтик. Он доставил немало волнений своим опекунам, но если и правда то, что он уже вышел из возраста подопечного, можно себе представить, что начнёт твориться в герцогстве.

Хьюберт покачал головой и продолжал ворчать насчёт того, что сделать герцогом Нормандии внебрачного ребёнка, да к тому же ещё и малолетнего, которому в тот момент не исполнилось и восьми, могли только величайшие глупцы.

   — Я с самого начала знал, чем окончится это паломничество герцога Роберта Великолепного. Бросить герцогство на малолетнего ребёнка, даже назначив опекунов; он, наверное, повредился в уме, — бормотал Хьюберт. — Нормандия не позволит, чтобы ею правил юнец. Если уж Рауль так хочет мира — кстати, вполне естественное желание честного человека, — он подыщет нового герцога, да такого, который понравится всем баронам.

Одес прервал этот монолог, заявив, что Рауль сошёл с ума, если задумал примкнуть ко двору герцога в Фалейсе. Рауль не сразу на это ответил, но, когда он заговорил, голос его звучал так твёрдо, что Гилберт забыл о своём гневе и в изумлении уставился на брата.

   — Пусть он... и выродок, как ты его назвал, отец. Но, увидев его лицо в тот день, я твёрдо решил следовать за ним, к славе или смерти. — Рауль помолчал. — Вы не понимаете меня. Но вы не были тогда со мной и не видели его. Выражение его лица не могло не привлечь моего внимания. Такому человеку можно довериться до конца, не опасаясь предательства.

Рауль остановился и, видя, как ошеломлённо все на него смотрят, покраснел и робко добавил:

   — Может быть, мне не позволят ему служить. Поэтому я хочу обратиться за помощью к милорду.