Он ещё мал, но впереди у него вся жизнь.

Герцог Нормандии Роберт.

С рыночной площади доносился обычный шум: выкрики торговцев, голоса покупателей, желавших приобрести товар за более низкую цену. Не справившись с любопытством, Гелева[6] подошла к окну, хотя это стоило ей больших усилий, и стала разглядывать толпу сквозь щель в ставнях. В рыночные дни в Фалейс съезжались со всех окрестных деревень. Здесь можно было увидеть свободных крестьян со слугами, пригнавших на продажу домашний скот, и крепостных, разложивших прямо на земле свой скудный товар; слуг богатых людей и вооружённых солдат; дам, изящно гарцующих на лошадях, и зажиточных степенных горожан; а также юных девушек, пришедших с подружками поглядеть на происходящее. Обычно их сумочки были полупусты, зато каждой новой симпатичной безделушке они были безумно рады.

Коробейники заманивали покупателей содержимым своих сундуков. Здесь были аметистовые и гранатовые броши, костяные гребни и серебряные зеркальца, отполированные столь тщательно, что в них можно было рассмотреть своё изображение так же хорошо, как в ручье, протекавшем по ту сторону замка.

Прилавки на рынке были уставлены свечами, сосудами с маслом и смолой. Воздух был наполнен ароматом восточных пряностей: гвоздики, кориандра и корицы. Купцы торговали не только свежайшей миногой и сельдью, но и такими рядовыми товарами, как пиво, сахар и перец. На прилавках стояли кувшины с ломбардской горчицей, лежали буханки хлеба с печатями пекарен. Домохозяйки раскупали чугунки и кухонную утварь, а аптекарь тем временем предлагал им мази от синяков, драконовскую воду, корень дудника и — смущённым шёпотом — любовные пилюли. Его тихий голос тонул в крике соседа, развернувшего тончайшую ткань и просившего каждого прохожего полюбоваться ею.

Но больше всего покупателей собирали иностранные купцы, у которых всегда находилось что-нибудь экзотическое: жидкость, которая после нагревания отгоняла своим запахом змей, ткань с Фризских островов, причудливые кубки и замысловатые украшения из Византии, саксонские вышивки золотой нитью из Англии, безделушки и ленточки для волос.

Увидев под своим окном как раз такого купца, Гелева представила, как она вплетает в свою толстую косу алую ленту. Милорд Роберт поймёт, как ей идёт красное. Но никто, даже такой страстный любовник, как граф, не увидит сейчас её красоты. Гелева ждала ребёнка, а граф находился в Руане, прося у своего отца, герцога Нормандии Ричарда, позволения уехать. Гелева с нетерпением ждала схваток, а затем родов, чтобы снова отправиться к замку, стоящему на утёсе, и приказать охранникам открыть ворота — ей, Гелеве Прекрасной, дочери Фулберта, правительнице Фалейса и любовнице графа Гесмеса. Невольно взгляд её остановился на замке, возвышавшемся над деревянными городскими домиками среди лесов, покрывавших холм.

Вспомнив высокомерных дам при дворе Руана, Гелева нахмурилась. В их присутствии она чувствовала себя неловко и сейчас не могла не задуматься о причине этого.

Неожиданно её внимание привлекла труппа бродячих артистов, остановившихся рядом с её домом. Певцы пришли на рынок в надежде получить несколько монет от молодых бездельников, а возможно, и отобедать в доме одного из богатых горожан. Арфист стал наигрывать популярную песенку, а жонглёр подбрасывал в воздух тарелки и шары. Он бросал и ловил их всё быстрее и быстрее, пока наконец Гелева не застыла в удивлении.

Затем она увидела отца и брата Вальтера, торговавшихся с бюргером о цене за шкурку куницы. Рядом с ними купец показывал свои безделушки восторженным девушкам.

«Если бы граф Роберт был здесь, — подумала Гелева, — он бы непременно купил своей возлюбленной золотой браслет, который купец держит в руках».

Мысль о графе опечалила Гелеву, и она с грустью отошла от окна.

Из залы, в которую вела винтовая лестница, доносился шум. Обычно там устраивались торжественные приёмы. Вот и сейчас мать Гелевы была занята подготовкой к обеду, ожидая прихода Фулберта и Вальтера, но Гелева не испытывала ни малейшего желания помочь ей. Любовнице сына герцога Нормандского не пристало возиться с кастрюлями и грязной посудой.

Гелева медленно прошлась по комнате и легла на кровать поверх покрывала, сшитого из шкур животных. Это была кровать, достойная герцогини: сделанная из отличного дерева, она была покрыта медвежьими шкурами, о которых Фулберт пробурчал как-то, что они больше подошли бы графу Роберту, чем его «милочке». Гелева уткнулась лицом в пушистое покрывало и, поглаживая мех своей маленькой ручкой, стала мечтать о графе, вспоминая, как он необычно называл её — «принцесса».

Далеко за степями, лежащими за городом, садилось солнце. Его последние лучи проникли сквозь щели в ставнях и заиграли бликами на кровати, превратив коричневый мех в тёмно-красный. С рыночной площади всё доносились обрывки разговоров, цокот копыт, неожиданные выкрики, но с приходом сумерек голоса становились всё глуше, а вскоре и вовсе затихли. Крестьяне из окрестных деревень спешили покинуть Фалейс ещё засветло; торговцы собирали товар; в сторону городских ворот вели мулов и лошадей.

Ровный цокот копыт убаюкал Гелеву: она закрыла глаза, а затем, немного поворочавшись, забылась беспокойным сном.

Солнечные лучи больше не освещали комнату, а с улицы не доносилось ни звука. Мимо окон медленно провели последнюю лошадь, навьюченную мешками. Торговцы, жившие в городе, торопливо укладывали товар и хвастали вырученными деньгами.

Сгустились сумерки, и прохладный вечерний воздух наполнил комнату. Гелева вздрогнула и застонала во сне. Ей привиделось, будто из живота её росло дерево. Оно было выше всех деревьев, и его длинные ветви, словно руки, тянулись в разные стороны. Затем Гелева увидела перед собой всю Нормандию: от отдалённых уголков Котантена до окраин графства О. Ей приснилось серое, штормящее море, и в испуге женщина вскрикнула. Крик был негромким, но на её лбу выступили капельки пота. За морем Гелева различила землю; она точно знала, что это Англия. Испытывая непонятный ужас, она видела, как ветви дерева тянутся всё дальше и дальше, охватывая не только Нормандию, но и Англию.

Гелева снова вскрикнула и, проснувшись, села на кровати, дрожа от страха, закрыв лицо руками. Она пыталась понять, что же произошло. Наконец Гелева набралась храбрости и огляделась.

В дверях со свечой в руке стояла Дуксия, её мать.

   — Ты так кричала, — проговорила она. — Я думала, у тебя начались роды, а ты, оказывается, спишь.

Гелева вдруг почувствовала, что её знобит. Набросив на плечи медвежью шкуру, она таинственно взглянула на Дуксию.

   — Мне снилось, что из живота у меня появилось дерево, а не ребёнок, — тихо проговорила она.

   — Да, да, в твоём состоянии можно вообразить всё что угодно, дочка.

Гелева плотнее завернулась в шкуру и скрестила на груди руки.

   — И пока я спала, — продолжала она, — я видела две страны: нашу Нормандию во всей её красе и саксонскую Англию, лежащую за серым морем.

Гелева показала рукой, где, по её мнению, должна быть Англия. Шкура упала с плеч, но женщина, казалось, больше не чувствовала холода. Она пристально смотрела на Дуксию. При свете свечи глаза Гелевы странно блестели.

   — Дерево, словно руки, протягивало свои длинные ветви, готовые схватить и крепко вцепиться во всё встречающееся на пути. Им попались Нормандия и Англия.

   — Сон действительно странный, — ответила Дуксия, — но твой отец уже сидит за обеденным столом, и, если ты не возьмёшь себя в руки и не спустишься вниз, еда остынет.

Но Гелева сидела неподвижно, и Дуксия, подойдя ближе, заметила, что выражение лица её дочери было таким, будто она видит нечто, обычно недоступное человеческому зрению. Положив руки на живот, Гелева вдруг произнесла громко и уверенно:

   — Мой сын станет королём. Он будет завоевателем и государем. Его воле подчинятся Нормандия и Англия.

Дуксия не обратила внимания на слова дочери, приняв их за сонное бормотание. Она хотела успокоить её, как вдруг Гелева пронзительно вскрикнула и застыла, не в силах переносить резкую боль.

   — Мама! Мама! — кричала она.

Дуксия засуетилась вокруг дочери, и обе забыли о сне и его значении.

   — Потерпи, доченька, ничего страшного. Потом тебе будет ещё больнее. Я пошлю за соседкой. У Эммы настоящий дар принимать роды. Она помогла появиться на свет стольким младенцам, что ты и представить себе не можешь. Лежи спокойно, тебе ещё придётся долго ждать.

Дуксии некогда было думать о пророчестве Гелевы: внизу Фулберт требовал подать мясо, а дочь, неимоверно напуганная, не отпускала её, боясь, что невыносимая боль повторится. Голова у Дуксии шла кругом, но, к счастью, пришла Эмма. Осмотрев Гелеву и сообщив, что ждать нужно ещё несколько часов, она помогла Дуксии убрать грязную посуду и объяснила слугам, как из соломы и шкур сделать колыбель для новорождённого.

Фулберт любил Гелеву, но его ждал трудный день, и, будучи человеком рассудительным, он решил, что по сравнению с потерей сна роды — пустяк. К тому же он не одобрял положения дочери, и хотя любая из женщин сочла бы за честь стать любовницей такого влиятельного сеньора, как граф Гесмесский, Фулберт был с этим решительно не согласен. Готовясь ко сну, он размышлял о том, что обрадовался бы куда больше, будь ребёнок законнорождённым сыном честного горожанина, а не внебрачным сыном знатного господина.

Когда зала была убрана, а прислуга закончила свою работу, Дуксия и Эмма поднялись к Гелеве, рыдавшей от страха.

Эмма слыла мудрейшей женщиной в Фалейсе: она гадала по звёздам, раскрывала значения предзнаменований и предсказывала великие события, — поэтому теперь, когда они удобно устроились на стульях у жаровни с догорающими углями, Дуксия решила рассказать соседке о сне Гелевы. Словно бы посвящённые в некую тайну, они сидели вплотную друг к другу, почти соприкасаясь головами, и красноватые блики пламени освещали их напряжённые морщинистые лица.