– Я отведу герцогиню в ее комнату, – сказал герцог. Она не сопротивлялась.

Аделаида легла и стала молиться про себя. Этого не может быть. Не может быть, чтобы она лишилась того громадного счастья, которое едва успела познать.

«Все, что угодно. Пусть все, что угодно, случится со мной, но пусть моя девочка опять будет здорова», – молила Аделаида.

Вновь и вновь повторяла она имя дочери, и ее собственный голос звучал у нее в ушах как погребальный звон, и страх не уходил из ее сердца.

Она должна знать, что происходит. Почему она лежит, когда ее ребенок, возможно, нуждается в ней?

Герцогиня встала с постели и пошла в детскую.

Уильям был там – не похожий на себя. На лице застыла боль.

Лишь глянув на него, герцогиня все поняла.

– Нет… – начала она, но больше ничего сказать не смогла.

Уильям медленно склонил голову.

– О Боже, – прошептала Аделаида. – Как это может быть!

Она увидела дочь в колыбели… белую и неподвижную.

– Нет, – прошептала несчастная мать. Уильям схватил ее в свои объятия.

– Помогите перенести герцогиню в постель, – сказал он.

* * *

Неужели возможно такое горе? Она не могла в это поверить. Даже не хотела знать, что происходит вокруг, потому что все затмевал один трагический факт.

В эти последние несколько месяцев она поняла, что больше всего хочет, больше всего ей нужно быть матерью. Она предназначена для материнства. Ее дети были бы самим смыслом жизни для нее.

Этому ее научила ее маленькая Елизавета, и теперь дочь ушла.

Аделаида заболела, потому что полностью так и не оправилась после родов Елизаветы, а потрясение, вызванное ее смертью, оказалось ей не по силам.

Она хотела только одного, чтобы кто-нибудь пришел к ней и сказал: «Ты все это выдумала. Это неправда. Вот посмотри, твой ребенок жив и здоров».

Фицкларенсы навещали ее; они садились у постели и пытались утешить. В какой-то мере им это удалось, но это были неродные дети, а она узнала, что значит держать на руках свою собственную плоть и кровь.

Пришел Уильям.

– Ты должна поправиться, – сказал он. – Будут и другие дети.

Но в ее сердце поселился страх. Трижды она пыталась и потерпела поражение. К ней пришла ужасная уверенность в том, что она никогда не родит здорового ребенка.

Уильям сказал, что пришло письмо от ее сестры Иды, где та пишет, что приезжает в Англию, чтобы утешить ее, и везет с собой маленькую Лулу и Вильгельма.

– Понимаешь, дорогая, ты не должна скорбеть вечно, – сказал муж.

Он прав. У нее есть долг. Она обязана встать, попытаться вести нормальную жизнь, попытаться делать вид, что верит в будущее.

– У меня для тебя сюрприз, – сказал Уильям. Она попробовала изобразить на лице хоть немного радости – ведь он так старался отвлечь ее.

Он привел ее в маленькую комнату, где она сидела, когда хотела остаться одна. Иногда она читала там или немного вышивала. В одном углу комнаты стояло что-то, покрытое бархатной материей.

Уильям снял бархат. Под ним оказалась скульптура ребенка – ее Елизаветы – лежавшей, откинувшись, на диване. Одна ее изящная ножка была обнажена. Великолепно изваянные малюсенькие пальчики, тело обмотано мантией. Глаза были закрыты, ребенок спал. Это Елизавета, ее дитя.

Мать стояла и смотрела не отрывая глаз, потом опустилась на колени и припала лицом к маленькой холодной ручке.

Она зарыдала так, как не могла рыдать с момента утраты своего ребенка. Герцог опустился на колени рядом с ней, и они плакали вместе.

Внезапно Аделаида осознала всю глубину своего горя. Но в то же время каким-то странным образом холодная мраморная статуя вдохнула в нее новую жизнь.

Она готова жить дальше.

* * *

Ида приехала в Англию со своими двумя детьми, и встреча с ней принесла Аделаиде утешение. Она любовалась своими племянницей и племянником, и они, чувствуя, что тетя искренне их любит, скоро стали отвечать ей тем же. Аделаида отличалась тем, что, несмотря на свою непроходящую печаль, не завидовала тем, кому повезло больше, чем ей.

Пребывание с Идой, устраиваемые в ее честь вечера и введение ее в общество оказало Аделаиде большую поддержку. Однако больше всего она наслаждалась теми часами, которые проводила одна в обществе детей. Особое предпочтение она отдавала больной маленькой Лулу, вероятно потому, что девочка вызывала у нее жалость. Герцогиня даже чувствовала, что каким-то образом ее маленькая племянница отчасти заполнила ту пустоту, которая образовалась от потери Елизаветы.

Теперь, когда не стало соперницы Виктории, герцогиня Кентская стремилась проявлять сочувствие к своей невестке. Когда она смотрела на здоровенькую Викторию и думала о том, что случилось с кузиной девочки, ее охватывал страх, который быстро переходил в жалость к герцогине Кларенской, так как она отказывалась – разве что на пару секунд – допускать мысль о том, что и Виктории может угрожать смерть. Виктория – избранная, любимица богов. Было предсказано, что она должна стать великой королевой, и, следовательно, судьба не допустит иного.

– Мы были глупыми, воображая, что что-то может встать на пути Виктории, – сказала она Лезен. – О Боже, мне так жаль бедняжку Аделаиду. Я послала ей письмо с соболезнованиями и написала, что не стала привозить к ней маленькую Викторию из опасения, что вид ребенка может ее расстроить.

– Как вы заботливы, Ваше Высочество, – пробормотала фрейлейн Лезен.

Аделаида, однако, скоро ответила своей невестке, поблагодарив за ее письмо и написав, что ей будет очень приятно повидать маленькую Викторию, так что она будет очень рада, если герцогиня Кентская привезет к ней свою дочь.

– Вот! – сказала герцогиня Джону Конрою, ставшему ее главным советником. – Герцогиня Кларенская хотела бы видеть Викторию.

– Она будет ужасно ревновать.

– Говорят, она не ревнива, хотя, потеряв свою дочь и увидев мою… Я, конечно, поеду. Делать нечего, и хорошо, если Виктория будет в добрых отношениях со всеми своими дядями – в особенности с теми, кто в один прекрасный день может надеть на себя корону.

Джон Конрой счел это разумным.

– Конечно, я не возьму ее в Буши. Не подобает ей находиться вблизи выводка незаконнорожденных Кларенса. Я ни за что не позволю ей встречаться с ними. Значит, мы нанесем визит, когда герцогиня будет в Сент-Джеймсском дворце.

– Отличная идея, достойная Вашего Высочества.

Герцогиня с нежностью посмотрела на него; они так хорошо работали вместе, и он был таким утешением для нее после смерти Эдварда. Конечно, всегда можно обратиться к Леопольду. Каждую среду он приезжал в Кенсингтонский дворец повидать ее и Викторию. Она не знала, что бы она делала без него. Виктория так его любит. Кажется, что ребенок любит мужчин. Ей нравится сидеть на коленях у Леопольда, рассматривая его награды и называя его дядей на своем очаровательном детском языке.

– Я возьму с собой Феодору. Пора сделать так, чтобы ребенка заметили. Скоро нам придется подумать о ее будущем. Как быстро летит время! Знаете, ей уже четырнадцать.

– Примерно через год… – сказал Конрой.

– А пока она должна время от времени появляться в обществе. Визит к герцогине Кларенской послужит началом – ведь после смерти герцогини Йоркской она стала первой леди. Каролину можно не принимать в расчет. Уверена, что герцогиня будет очарована моими дочерьми… обеими.

Конрой заверил ее в том, что придерживается такого же мнения, и когда Кларенсы были в Сент-Джеймсском дворце, герцогиня Кентская решила нанести визит.

Викторию нужно одеть в один из самых красивых ее нарядов – из мягкого голубого шелка с широким поясом более глубокого синего цвета. Светлые волосы завить с особой тщательностью. Маленькие белые туфельки с голубым бантом будут едва выглядывать из-под ее платья.

– Ангелочек! – прошептала герцогиня, когда к ней привели ребенка.

Феодора была потрясающе хороша. Несомненно, это две самые красивые девочки в королевстве!

Виктория дала понять, что хочет, чтобы Феодора взяла ее на руки, и та немедленно выполнила желание. Очаровательная картина, подумала удовлетворенно герцогиня.

– Мы собираемся встретиться с герцогиней Кларенской в Сент-Джеймсском дворце, – сказала мать.

– Сисси? – спросила Виктория, глядя на Феодору.

– Да, Сисси идет с нами. Я полагаю, карета готова. Феодора передала Викторию ее няне, которая понесла ее вниз к ожидавшей карете. Всю дорогу из Кенсингтонского дворца до Сент-Джеймсского Виктория смотрела то из одного окна, то из другого на улицы, по которым они проезжали, или подпрыгивала на обитых сиденьях кареты. Не слишком пристойное поведение для будущей королевы, подумала герцогиня. Ясно, что скоро придется ограничивать неуемное веселье Виктории, а пока так приятно видеть саму жизнерадостность ребенка, что Виктория может и дальше развлекаться так, как хочет.

Прохожие на улицах бросали лишь беглый взгляд на пассажиров кареты. Казалось, они не знали, думала герцогиня, что мимо проезжает их будущая королева.

Когда они приехали в Сент-Джеймсский дворец, их тепло встретила Аделаида, которая, как с удовольствием отметила герцогиня Кентская, не могла оторвать глаз от Виктории.

Когда детей отослали поиграть – бедную калеку Луизу, ее брата Вильгельма, Феодору и Викторию – Аделаида сказала невестке:

– Ваша маленькая дочь просто очаровала меня. Герцогиня вспыхнула от гордости.

– Я боялась привозить ее раньше…

– И напрасно. Моя утрата не мешает мне радоваться при виде нее. Она так полна жизни и выглядит такой здоровой. Надеюсь, вы позволите ей часто приезжать ко мне.

– Вам достаточно только пожелать, дорогая, – сказала Виктория Кентская с поклоном.

Когда дети вернулись, Виктория села Аделаиде на колени и наслаждалась ее восхищением, одновременно с интересом рассматривая кольца и медальон Аделаиды, висевший у нее на шее. Он был похож на медальон ее мамы, и она хотела посмотреть изображение, находящееся внутри, оказавшееся портретом герцога Кларенского.