Джим вернулся поздно. Викки к тому времени уже успела забраться в постель и честно пыталась уснуть. Что-то насвистывая себе под нос, Джим поднялся по ступенькам, открыл дверь и громко выругался. Викки притворилась, что спит. По резкому аромату «Вечера в Париже» она поняла, что Джим пришел не один.

— Твоя новая подружка уже дрыхнет без задних ног, — саркастически произнес женский голос.

— Может, пойдем к тебе, Энни? — скучающе предложил Джим. — В любом случае я устал и хочу в постель.

— Нет уж, спи с этой своей заносчивой паразиткой. Раз ты завел дома «ассистентку» — пусть она тебя и ублажает, а с меня хватит. Морочь голову другим, а я найду себе парня получше. — Дверь с грохотом захлопнулась.

— Зря, — зевнув, пробормотал Джим, и Викки поняла, что он раздевается. Хотя Викки уже знала, что он спит нагишом, она не смогла удержаться и приоткрыла глаза. Он стоял к ней спиной, поправляя одеяло на кровати, и в слабых отсветах из окна Викки увидела длинный багровый шрам, начинавшийся у лопатки и заканчивавшийся у ягодиц. Другой шрам тянулся от левого бедра до икры.

Викки овладело чувство жалости — жалости, которой он все равно бы не оценил. Джим обернулся, и она быстро закрыла глаза. Задернув занавеску на окне, он улегся, а Викки продолжала молча лежать на матрасе, размышляя над своими проблемами.

В данный момент ей некуда было уйти. Но как только ей удастся накопить денег, она попытается найти какую-нибудь работу получше. Для этой жизни она, увы, не подходила — не нравилась ей эта жизнь и никогда не понравится. Но если рассматривать свое нынешнее положение как своеобразную учебную практику, некую стажировку — тогда, пожалуй, можно будет все это вынести. Да и выбора у нее все равно нет, разве не так?


В течение следующих дней Викки не раз задумывалась над тем, правильно ли она сделала, назвав Джонсону этот адрес, и всякий раз приходила к выводу, что ни о чем не жалеет. Тем не менее цирковая жизнь оказалась совершенно непохожей на ту, которую она вела прежде и которой так неожиданно лишилась. Те немногие люди, с которыми Джим познакомил ее, держались с ней настороженно, без малейшего намека на дружелюбие, и Викки заключила из этого, что они не доверяют любому, в ком чувствуют чужака. Пища в походной кухне Викки не нравилась: жирная, пережаренная или переваренная и не в меру острая. И еще ей не нравилось сидеть вечерами одной в пустом фургоне, не зная, чем заняться. Впрочем, все свое недовольство Викки поневоле держала при себе.

Единственным светлым пятком в ее жизни оказались собаки. Кто-кто, а они приняли ее безоговорочно. Более того, по большому счету они слушались ее лучше, чем Джима.

— Они держат тебя за главаря стаи, — сказал ей как-то Такк. — Вот уж никогда бы не подумал! Вроде бы Джим — мужчина, ему и быть хозяином, но у этих псов свой собственный норов, и они выбрали тебя. Так что смело можешь нанимать своего Джима в ассистенты!

Развеселившись от собственной шутки, он обратился к Джиму:

— Теперь хоть убейся, а эти псы не станут тебя слушаться так, как твою маленькую леди. Помнится, такой же фокус получился однажды с одним моим приятелем из цыган. Трецло-треплом, а собаки ему прямо-таки в рот смотрели. Надо думать, что-то похожее произошло и с этой маленькой леди. Собаки всегда от тебя млели, а, дочка?

— Я как-то не задумывалась над этим, — робко ответила Викки. — Хотя дед держал борзых, и мне всегда казалось, что они больше любят меня, чем его.

— Борзых, говоришь? — задумчиво поскреб щетинистый подбородок Такк, и его слезящиеся глаза сощурились. — Это псы из России — так, кажется? Чертовски редкая порода. Твой дед мог себе позволить сорить деньгами, а?

Только тут Викки поняла, что допустила оплошность.

— Вообще-то это были не его собаки, — торопливо поправилась она. — Он их разводил для продажи, а борзые были его коньком.

— Я предпочитаю дворняжек, — проворчал старик. — Голубая кровь — это хлопоты и больше ничего. Породистая собака — это ни ума, ни здоровья.

Викки начала было объяснять, что в ходе селекции можно передать все лучшие качества предков, но осеклась, вспомнив как дед сказал — не про борзых, а про нее: «Дурная кровь рано или поздно даст себя знать».

— Что с тобой, дочка? Такое впечатление, что ты увидела призрак.

Викки принужденно улыбнулась.

— Наверное, немного устала.

— Еще бы, целый день выкладываться! Но еще раз хочу сказать: беру назад свои слова о том, что Джимбо не стоило брать тебя в номер.

Джим, расчесывавший полупородистую рыжую колли, даже не взглянул на них.

Когда они вернулись в фургон, он сказал:

— Я проголодался, но от этой столовской отравы меня уже воротит. Что скажешь, если я куплю пару кусков говядины и картошки, а ты сварганишь для нас двоих приличный ужин?

Викки испуганно вскинула на него глаза. Она не только не представляла себе, как готовить ужин, — она даже не хотела этому учиться.

— Я не умею, — в конце концов призналась она.

— Ты не умеешь готовить? Черт возьми, где ты росла — в гостиничном номере, что ли?

— Ну… просто моя бабушка терпеть не могла, когда кто-то путался у нее под ногами на кухне, — на ходу сочинила она.

— Скажи лучше, что ты слишком хороша, чтобы готовить для таких, как я.

Викки изумленно взглянула на Джима: лицо у того побагровело, а желваки так и ходили. До нее вдруг дошло: Джим злится не потому, что она не умеет готовить, — все дело в словах, неосторожно сказанных Такком.

— Я вовсе не претендую на твой номер, Джим, — сказала она, глядя ему в глаза.

Джим выдержал ее взгляд, затем развернулся на сто восемьдесят и двинулся к двери.

— Куплю гамбургер в какой-нибудь забегаловке, — бросил он через плечо. — И все хорошенько закрепи, слышишь? Завтра чуть свет трогаемся в путь. До Филадельфии пилить и пилить.

Прежде чем Викки успела ответить, он вышел. Подогревая на горелке банку с томатным супом, Викки попутно изучила хитроумное устройство плиты. Она съела суп и несколько заплесневелых крекеров, найденных на полке, вымыла посуду и после этого начала прятать за сетки на полках все бьющиеся предметы. Вечером она поужинала все тем же супом и раньше времени легла спать.

Под утро она проснулась и почувствовала, что фургон покачивается и дрожит. Ей стало ясно, что они едут в Филадельфию. Она повернулась на другой бок и крепко уснула.

6

Утром Викки обнаружила, что Джим спит на своей раскладушке. Быстро одевшись, она открыла дверь и увидела все ту же беспорядочную вереницу из грузовиков и фургонов. Можно было подумать, что они и не уезжали из Бостона, настолько все было похоже. «Посмотришь мир, повидаешься с кучей интересных людей», — с иронией вспомнила она и пошла ставить кофе.

Вскоре Джим заворочался, громко зевнул и сбросил с себя одеяло. Викки торопливо отвела взгляд. Когда Джим оделся и вернулся из помещения, которое он называл «ватерклозетом», Викки поставила перед ним на самодельный стол чашку кофе. Ел он молча, следя за тем, как она отпивает из чашки и аккуратно откусывает от пончика.

— Знаешь, Викки, я насчет вчерашнего… Зря я на тебя набросился, — сказал он вдруг.

Викки спокойно кивнула:

— Все в порядке. Я вовсе не собираюсь… вторгаться в твои права. Я просто хочу иметь приличную работу и чувствовать себя здесь своей.

— Боюсь, это будет нелегко. Большинство циркачей всю свою жизнь вламывают по-черному и не видят света Божьего. Но при этом им гордости не занимать, и им не по нраву, если кто-то со стороны задирает нос. А я вчера окончательно убедился, что никакая ты не горничная.

Викки попыталась возразить, что никогда и ни перед кем она не задирала нос, но Джим остановил ее.

— Я понял, что твой дед действительно живет в том месте, куда я тебя подвозил. Не знаю, с чего это он вдруг решился вышвырнуть тебя на улицу, но если бы ты в ту ночь могла найти место получше, не видать бы мне тебя как своих ушей. Но ты оказалась здесь, а потому, если хочешь стать своей, больше думай о деле и не слоняйся с таким видом, будто мы волоска твоего не стоим.

Он помолчал, искоса глядя на нее.

— А начать можешь с того, что научишься стряпать. От всех этих забегаловок и передвижных кухонь я скоро язву заработаю. Да и ты тоже. Хотя я и не дока по части готовки, но как жарить яичницу и варить похлебку — это смогу показать.

И хотя Викки сомневалась, что когда-нибудь в состоянии будет освоить такие вершины кулинарии, мир и согласие были ей дороже всего, и она согласилась попробовать — разумеется, под руководством Джима.


В течение нескольких следующих дней Джим посвящал Викки в таинства цирковой жизни. Она стала называть палатку шатром, научилась не оскорбляться, когда ее называли «девицей» — обычным среди циркачей словом, и, наоборот, огрызаться на непотребное в их понимании слово «телка». Джим научил ее готовить — точнее, показал самые что ни на есть азы. По счастью, его собственные вкусы дальше яичницы, жареного мяса и картошки не заходили, а потому Викки более или менее управлялась с капризной и непредсказуемой плитой.

Одна из приятельниц Джима, багроволицая женщина, проверявшая билеты при входе на аттракцион «Стена смерти», показала ей, как пользоваться прачечными, работавшими практически при каждой из ярмарок и в местах цирковых стоянок. Викки обломала остатки ногтей, руки у нее потрескались, зато отныне ей удавалось постоянно снабжать себя и Джима чистым бельем. Более того, она сумела настоять, чтобы он купил несколько дешевых простыней и наволочек, а также щетку для уборки комнаты.

Казалось, ей следовало бы гордиться своими достижениями, но ее не оставляло ощущение униженности. Чтобы не начать жаловаться, приходилось напоминать себе, что такое положение — временное, скоро, как только они начнут выступать, она станет зарабатывать себе на жизнь и скопит деньги для бегства из этого мира. Единственным утешением оставались собаки — они давали ей то, в чем она нуждалась больше всего: бескорыстное внимание и любовь, — и она платила им ответной нежностью, хотя и чувствовала неодобрительное отношение Джима ко всем этим «телячьим сантиментам».