Оливия Уэдсли - Вихрь

Он пришел в себя. Приналев хлопал его по руке.

— У этой девчонки каждый мускул танцует, — одобрительно сказал он.

Жан не мог говорить. Ждала ли она его тогда на вокзале? Он представил себе, как поезд, пыхтя, влетает под стеклянные своды вокзала, и он видит в окне маленькое личико Аннет. У нее была привычка поправлять волосы, когда она нервничала.

Кто-то пел на эстраде веселую песенку. Приналев раскатисто хохотал. Где теперь Аннет? Здесь, где-нибудь около них, в раздевальне, или, может быть, уже ушла.

— Что с тобой? — над самым ухом раздался голос Приналева. — Час тому назад ты… — он не докончил.

Около них остановилась женщина в черной накидке.

— Вы не могли меня тогда встретить? — сказала она по-французски, обращаясь к Жану. — Я ждала на вокзале целый час.

Он вскочил.

— Я — Анни Мюллер, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Я вас узнала со сцены.

— Так это вы и есть, так это вы танцевали! — пробасил Приналев. — Да, вы умеете танцевать, черт побери! Для большинства женщин танцы — просто гимнастика, а у вас они вполне ритмичны.

Она засмеялась и привычным жестом поправила волосы.

— О, я натренировалась! — Она бойко говорила по-французски, хотя и с заметным акцентом. — О, что это была за школа в Будапеште! Под конец мне стало казаться, что я сделана из гипса и что от каждого движения у меня трещат суставы. Вот когда я научилась ритму.

Она села на поданный ей Жаном стул. Свежий, легкий аромат духов исходил от нее. Кроме пудры и карандаша для бровей, на ее лице не было никаких следов косметики.

— Да, я наслышалась о ваших успехах! Жану казалось, что в тоне ее голоса звучала насмешка.

— Да, да, — откликнулся он неуклюже. Приналев громко расхохотался.

— А сколько тысяч франков ты получаешь за каждый концерт? Скажи-ка, Жан! На последнем концерте он, наверное, больше устал от оваций, чем от игры. Он выглядит скромником, но не верьте этому. В душе он очень высокого мнения о себе.

— Он всегда был таким, — серьезно сказала Аннет. Жан был теперь убежден, что она над ним смеется. Она повернулась к нему.

— Вы здесь с женой? — От тона ее голоса на него повеяло холодом.

— Да, и с сестрой.

— Ах, с той, что служила в Лондоне?

Она все помнила, на ее губах заиграла улыбка. Мсье Жан теперь стал богат и путешествует со свитой.

В разговор вдруг вмешался Приналев.

— Где вы встречались раньше? — спросил он, переводя взгляд с него на нее.

Она лукаво посмотрела на Жана.

— В переулке, который называется интригой. Приналев теребил пальцами русую бородку.

— Здесь или в Вене? — продолжал он с любопытством, видимо не поняв смысла ее слов.

— Мсье Виктуар очень любил прогуливаться в нем, когда жил в Вене.

Она подобрала спустившуюся накидку:

— Мне надо идти.

Ее глаза остановились на Жане. Ему показалось, что в них промелькнула мимолетная нежность.

— До свиданья, — спокойно сказала она.

Он видел, как она подошла к дверям, затем встал и быстрыми шагами последовал за ней. В фойе к ней подошла пожилая женщина. Жан колебался, готовый уйти. Она услышала звук его шагов на мраморной лестнице.

— Вы тоже уходите? — бросила она через плечо. Жан кивнул головой. К ней быстро подошел молодой человек, одетый с иголочки.

— Я разыскал ваш автомобиль, Анна, — сказал он, — конечно, он ждал у тех дверей.

Аннет поблагодарила его движением головы и стала спускаться по лестнице.

— Скажите ваш адрес, где вы остановились? — с отчаянием в голосе говорил Жан, следуя за ней.

— Вы хотите, чтобы ваша жена зашла ко мне? — спросила она с оттенком горечи.

Посмотрев на него с минуту, она направилась к автомобилю.

Когда Жан вернулся в залу, Приналев не сказал ничего. Только после того как они вышли на улицу, он вдруг спросил:

— Значит, дело зашло далеко?

Жан молчал. Его коробило от этих бесцеремонных вопросов. Почему все так случилось? Сумасшедший! Он вспомнил свою комнатку и Аннет, чистившую медные утюги. Она говорила ему: «Смотри, как они блестят».

Им овладело неприятное чувство, которое у порядочных людей принято называть угрызениями совести. Распростившись с Приналевым, он решил идти домой пешком. Было очень поздно. Бесформенные тени домов покрывали тротуары. Смутные, загадочные звуки нарушали тишину: где-то крикнула женщина, потом раздался выстрел, затем заглушенный стук. Слышен был далекий разговор прохожих; гулко донесся звук колес; через дорогу пробежала кошка. Мраморные здания на Елисейских полях гордо высились в этом безлюдьи. Ни одна человеческая фигура не искажала их архитектурной красоты. Ночной портье подобострастно распахнул перед ним входную дверь.

Войдя в свою комнату, он сел у открытого окна.

— Так нельзя себя вести, Жан, — сказала Ирэн. Она сидела в гостиной и пудрила белые перчатки.

Жан за последнее время совершенно перестал бывать у своих знакомых.

— Маркиза, как всегда, была очень любезна, но она обиделась, что ты не пришел.

Жан пил утренний кофе. Он был бледен и раздражен.

— Я был с Приналевым.

— Мне кажется, что это причина неуважительная. Меня вообще удивляет, что ты в нем находишь?

— Он — лучший ученик Листа в наши дни.

— Да, но это не мешает ему быть безобразно неопрятным.

— По счастью, он не стремится быть принятым в вашем обществе, где считают, что артисты — вообще не люди.

Ирэн натягивала перчатку.

— Ты все-таки мог бы предупредить, что не будешь, хотя бы по телефону.

Жан встал:

— Тебе нужен автомобиль?

Ее щеки слегка окрасились.

— Ты стал совсем несносным.

— Мне вообще все надоело. Тебе нужна машина?

— Нет, благодарю.

Он спустился вниз, вызвал автомобиль и сел за руль, хотя через два дня должен был быть концерт. Ему хотелось уехать куда-нибудь, упиться быстрой ездой. Со времени их свадьбы его жизнь как бы остановилась. Почему? Женитьба убила его мечтания, притупила чувства. Для Ирэн он остался тем же скрипачом, не более. Он добился ее любви, разбудил в ней чувство, но она его больше не удовлетворяла. Почему? Он старался быть честным. Полное понимание, безграничная привязанность и поддержка, вот чего он требовал от нее. Она этого не могла дать. У нее был не такой характер.

Он остановил машину в тени деревьев и сел, обхватив голову руками. Чего он добивался, в конце концов? Когда стемнело, он вернулся в Париж и прошел прямо к Ирэн.

Она читала. Ворох визитных карточек, лежавших около нее, свидетельствовал о том, что она никого не принимала. Чуть-чуть приподняв Ирэн на руках, он освободил себе маленькое место в большом кресле и сел рядом с ней.

— Милый, жарко, — проговорила она очень ласково.

Он не слушал. Ему необходимо было сказать ей, что так дальше продолжаться не может. Это не жизнь. Два года тому назад, летом, было совершенно иначе. Он нетерпеливо ерошил волосы рукой, не умытой после поездки. Над глазом остались черные следы пальцев.

— Так не может продолжаться! — В голосе слышалось отчаяние. — Наше чувство застыло, замерло. Это ужасно сознавать, что ты мне дала все и что мне больше нечего ждать… — Он коснулся ее холодной руки. — Это невозможно передать словами. Ты должна понять мои мысли, их слишком трудно высказать…

Ирэн нежно погладила ему лоб. На ее лице появилось недоумение.

— Какой ты потный. Где ты был, милый?

Он с силой прижал ее к себе.

— Я старался понять наши отношения. Помнишь, в тот день, когда была буря, — ведь не могла же ты забыть его, — в тот день что-то оборвалось, какая-то невидимая нить, связывающая нас.

— Жан, ты мне делаешь больно! — Она выдернула руку.

— К черту все! — вдруг резко выкрикнул он, вскакивая.

Через минуту он был уже в своей комнате и достал скрипку. Руки так дрожали, что невозможно было играть. Он увидел полоски грязи на лице. Какой дурацкий вид! Ужасно быть в смешном положении. Приняв ванну и переодевшись, он опять отправился в Vauront Palais. Он занял место около эстрады и стал ждать выхода Аннет. К нему подходили и заговаривали знакомые, но мысли его витали далеко. Номер Аннет был восьмой по порядку, а сейчас шел уже седьмой. Он сгорал от нетерпения. Наконец, очередь дошла до восьмого номера. Но что это? Вместо Аннет вышел кто-то другой. Оказалось, что восьмой номер заменен двенадцатым. Может быть, она нездорова и не выйдет совсем. В эту минуту на эстраде появилась Аннет. Она была хороша, как распустившаяся роза. Она исполняла танец в стиле балета «Призрак Розы». Во время танца она смотрела на Жана. Казалось, ее глаза говорили: «Помнишь тот вечер, когда мы в первый раз танцевали вместе, и наш последний день? Я та женщина, которую ты сжимал в своих объятиях, помнишь?»

В следующую минуту она уже была Саломеей и издевалась над ним. Казалось, она говорила: «Я играю мужчинами, как хочу, все вы легко поддаетесь моим чарам. Один раз я сглупила и сама попалась, а теперь ваша очередь».

Этот танец был апогеем насмешки, торжеством ее победы над ним. Жан встал со своего места и пошел за кулисы.

— Я Жан Виктуар, — сказал он. — Если директор здесь, передайте ему, что я хочу его видеть.

Человек знал его фамилию. Ему полагалось знать фамилии всех людей, пользующихся известностью. Он вернулся в сопровождении томного, изысканного Леона Дюфура.

Дюфур с любезной улыбкой протянул Жану два пальца. Он привык иметь дело со знаменитостями и говорить всем: «Столько-то, и ни копейки больше, при условии, что вы выступаете в обоих отделениях». Его трудно было удивить.

— Вы изумительно играете, — сказал он своим бархатным голосом. — Чем могу быть вам полезным?