Оливия Уэдсли - Вихрь

— Совершенно верно. Я зайду к вам в отель, и мы тогда потолкуем. Приходите ко мне обедать, я остановился в «Центральной». А потом пойдем в театр, хорошо?

Она приняла его приглашение с радостью. Ганс показался ей чем-то вроде оазиса в пустыне. С фрау Гутман она познакомилась через Жана и должна была поддерживать это знакомство против своего желания.

— Мы отсюда поедем в Мюнхен или, может быть, в Дрезден, я не знаю наверное.

— Такая жизнь хуже маневров, — сочувственно произнес Ганс. — Но теперь вы уже скоро будете дома. Между прочим, Виктуар, кажется, обожает такую жизнь?

— Да, он, кажется, очень любит эту суету. Успех действует на него опьяняюще.

— Да, конечно, — охотно согласился Ганс. — Он сделал головокружительную карьеру. «Neue Freie Presse» поет ему дифирамбы и печатает о нем статьи крупным шрифтом. Старого Эбенштейна он тащит за собой на буксире; о нем тоже пишут.

— Я его теперь очень полюбила. Он часто бранит Жана, но очень заботлив. У него очень добрая душа.

— Ах, да, между прочим, я слышал, что у Жана была дуэль. Правда ли это?

Ирэн слегка покраснела.

— Он поссорился с Полем Гаммерштейном.

— С Полем! — воскликнул Ганс. — Из-за чего же они могли поссориться? Ведь Поль всегда такой флегматик. Виктуар ему, наверное, сказал, что он не умеет говорить по-французски или что-нибудь в этом роде?

— Нет, так, случайная ссора. Жан был ранен, вы знаете?

— Первый раз слышу, честное слово. Ну и дела!

— Ганс, только не говорите никому про дуэль, прошу вас!

— Конечно, не скажу, если вы не хотите. Да ведь в этом нет ничего особенного. Жан оказался храбрее, чем я думал: подумайте только — драться с Полем!

Разговор с Ирэн произвел на него большое впечатление. Встретив Жана у выхода, он, прощаясь, пожал ему руку сердечнее, чем обыкновенно.

— Я слышал, что вы дрались? — сказал он ему. — Оказывается, вы владеете шпагой не хуже, чем смычком.

— О чем вы говорите?

— Я говорю про вашу дуэль с Гаммерштейном.

— Ирэн вам рассказала?

В эту минуту появилась Ирэн, уже в пальто.

— Я готова, милый.

Жан был взбешен. Ганс смутился.

— Прощайте, — проговорил Жан. — Ты готова? — обратился он к жене.

— Что с тобой? — спросила Ирэн, когда они сели в автомобиль. — Что случилось? Ты должен мне сказать.

— Ты обещала никогда больше не вспоминать про дуэль, а сейчас разболтала все этому… этому… тупому… солдату.

— Ты сам не понимаешь, что говоришь, — с горечью сказала Ирэн. — Грубо обвиняешь меня в том, что я нарушила свое слово! Ганс спросил меня, правда ли, что ты дрался на дуэли, и я ему сказала, что ты поссорился с Гаммерштейном. Вот и все.

Она вся дрожала от возмущения.

— Ах, вот что! Я думал, что ты ему все рассказала. С моей стороны такая ошибка простительна.

— Нет, она непростительна, — с жаром ответила Ирэн. — Если ты мог это подумать, значит, ты мне не веришь и подозреваешь меня во лжи.

— Милая, не расстраивайся из-за пустяков.

— Это не было для тебя пустяком, когда ты рассердился.

— Не делай истории из ничего.

— Для тебя, вероятно, такие вещи, как правда или честное слово, — пустой звук.

Она пылала негодованием.

— Ты не первый раз даешь мне повод думать, что это так.

Они больше не разговаривали. Вернувшись в отель, она прошла прямо к себе в комнату и заперлась на ключ.

Размолвка тянулась два дня. Жан уходил из дому, подолгу не возвращался и, встречаясь с ней, молчал.

«Неужели я действительно такого мнения о нем? — с ужасом спрашивала себя Ирэн. — Мы женаты уже полгода, но кажемся друг другу совсем чужими». Она одновременно и обвиняла и горячо защищала Жана.

За эти два дня все мелкие недостатки Жана превратились в смертные грехи; его друзья, знакомства в мире богемы, легкомыслие, все вызывало ее беспощадное осуждение. Когда женщины сердятся, они никогда не бывают справедливы. Ирэн не признавала больше за Жаном никаких качеств. Она ждала от него неба, а он дал ей землю, только землю. Разве это не тяжкое преступление? Ее ожесточение, в соединении с некоторой узостью взглядов, а также сильным чувством к нему, становилось угрозой их счастью.

Наконец, он пришел к ней с повинной. Ему тоже было невесело, хотя он и старался принять независимый вид.

— Больше не будем ссориться, не правда ли? — сказал он.

— Да, — с трудом выговорила Ирэн.

Ей хотелось крикнуть ему: «Почему ты не пришел раньше? Я так страдала в одиночестве». Вместо этого она машинально повторила:

— Да, конечно, не будем больше ссориться. Жан нервно перебирал ноты и складывал их.

Правда, ему было немного стыдно, но ведь теперь он извинился, а она даже не могла сказать ему несколько ласковых слов. Ноты с шумом упали на пол.

— Эбенштейн советует ехать завтра в Мюнхен, — сказал Жан.

Ирэн приняла известие об отъезде равнодушно.

— Бекман приглашал нас сегодня обедать, я ему сказал, что спрошу тебя.

— Если хочешь, я согласна.

— Тогда я позвоню ему и скажу, что мы приедем.

Он вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, руки Ирэн невольно потянулись к нему. К несчастью, даже любовники не обладают способностью видеть сквозь стены.

Жан вернулся домой очень поздно. Он был занят с Эбенштейном приготовлениями к мюнхенскому концерту. Переодевшись, он вышел из своей комнаты. Ирэн давно его дожидалась.

— Извини меня. Пойдем, — коротко сказал он. По дороге она со страхом думала о предстоящем обеде. Мысль о том, что ее жизнь так изменилась за последнее время, вызывала у нее горькую усмешку.

Известие о дуэли сильно повлияло на Ганса; его отношение к ее мужу сильно изменилось к лучшему. Жан, конечно, не догадывался, в чем дело. Ведь мужчины никогда не говорят о таких вещах.

В вестибюле их встретил Ганс.

— Как мило, что вы пришли. Ведь это ваш последний вечер в Берлине, — прибавил он, указывая им дорогу в зал.

Сидя за столом, Ирэн невольно сравнивала их между собой. Крупный, цветущий Ганс ничем не отличался от большинства здоровых жизнерадостных мужчин; рядом с ним Жан, худой, подвижный, с быстрыми движениями, казался интересным. Он катал хлебные шарики, внимательно слушая болтовню Бекмана на ломаном французском языке. К удивлению Ирэн, он вдруг свободно заговорил по-немецки. Ганс поздравил его с успехом. Разговор коснулся автомобиля, который заказал Жан.

— Я сам буду править, — сказал Жан. — Конечно, перед концертами придется отказаться от этого удовольствия, чтобы не сбить руку, зато потом — фью…

Он изобразил, как будто держит руками невидимый руль.

— Чертовски смело, — проговорил Ганс.

Жан покраснел от удовольствия. Он вызывающе посмотрел на Ирэн.

— Ты совсем как Питер Пэн, никогда не будешь взрослым.

— Видите, через шесть месяцев после свадьбы жена уже начинает меня высмеивать.

Жан сделался вдруг серьезным.

— Такова уже наша судьба, — невозмутимо сказал Ганс. — Ничего, привыкнете.

Жан ему теперь определенно нравился. Такой веселый малый, красивый и, наверно, зашибает много денег.

Деньги вообще имеют неотразимую привлекательную силу. Мы готовы простить людям все их недостатки, если они богаты.

После обеда они отправились в мюзик-холл. На эстраде танцевала и пела хорошенькая актриса — нечто среднее между француженкой и немкой. Двусмысленные слова чередовались с вызывающими позами. Ирэн сидела между Гансом и Жаном. Она взяла Жана за руку. Он легко высвободил руку и закурил папиросу.

После спектакля Ганс довез их до дому. У них испортилось электричество и не горел свет. Ирэн знала, что Жан стоит рядом с ней, хотя и не могла его видеть. Она дотронулась до его руки. В нем чувствовалось сопротивление. Взяв его руку, она поднесла ее к губам. Глухо вскрикнув, он схватил ее в объятия.

— Почему ты так обращалась со мной? Ты мучаешь меня своей проклятой холодностью, запираешь двери на ключ перед моим носом!

Он продолжал крепко сжимать ее, откинув голову, чтобы она не могла его поцеловать.

— Ты думала, я прибегу к тебе по первому зову? Три дня ты держала меня в черном теле, а теперь хочешь быть милостивой. Я ползал у твоих ног.

Он иронически усмехнулся.

— Так уходи, если хочешь быть свободным, — сказала Ирэн, выпуская его.

— Будь я проклят, если хочу, — страстно воскликнул Жан, зажимая ей рот бешеным поцелуем.

— Жан, Жан, — шептала Ирэн.

Комната вдруг залилась ярким светом. Первую минуту они безмолвно смотрели друг на друга счастливым взглядом.

— Свет мог бы и не зажигаться, — наконец, проговорил Жан. — Теперь посмотри мне хорошенько в глаза и скажи: «Я тебя люблю».

— Я тебя люблю больше жизни, — как эхо повторила Ирэн.

За два дня до Рождества они вернулись домой. Весь замок горел огнями. Колонны в зале были убраны гирляндами из живых цветов. Старый Иоахим так усердствовал, что дяде Габриэлю пришлось сдерживать его рвение. Карл ожидал их на ступеньках лестницы, сгорая от нетерпения. За ним, вытянувшись в две шеренги, стояла прислуга замка. Анжель скромно приютилась около средневекового рыцаря в латах, украшавшего вестибюль.

— Едут, едут! — закричал Карл. — Я слышу рожок!

Шофер действительно давал гудок всю дорогу от ворот парка.

В одну минуту Ирэн очутилась на широких ступеньках лестницы и сжала Карла в своих объятиях. Затем, взяв его за руку, прошла с ним мимо ожидавших ее слуг, находя ласковое слово для каждого. Все радостно приветствовали ее.

Жан, стоя на лестнице, смотрел на них. Затем он прошел медленными шагами в вестибюль и отдал трость и шляпу старому Иоахиму. Дождавшись Ирэн, он сказал: