Как-то вечером, когда Теодор в первый раз сел в кресло, он отрывисто спросил Жана:

— Почему вы не женитесь на мадмуазель Аннет? Жан рассмеялся.

— Мне жениться на Аннет? Почему я должен это сделать? Мой друг, я не создан для этого. От женитьбы зависит вся моя карьера. Конечно, я женюсь только, если полюблю, но я выберу женщину из хорошего общества, утонченную, очаровательную, которая будет мне помогать в жизни. Я люблю Аннет, конечно. Но я вовсе не собираюсь жениться на ней. Она принадлежит к своему классу, не правда ли?

Он неловко засмеялся и покраснел. Внимательные глаза Теодора чуть-чуть прищурились, как бы осуждая. Жан продолжал:

— Правда, это значит — и к моему классу, но я вовсе не желаю в нем оставаться, а она, скажу вам прямо, она в нем останется. Впрочем, она красива, не правда ли? А всякий мужчина имеет право на свою долю удовольствия, когда он свободен.

— Вы рассчитываете сделать хорошую партию? — сухо спросил Теодор.

Его забавляла разборчивость Жана, успех которого был весьма проблематичен. Правда, у него было своеобразное очарование, притом большой талант, а главное — молодая смелость и настойчивость.

— Вы уже решили, какой семье вы окажете честь?..

Жан откинул назад свои рыжие волосы и расхохотался.

— Вы смеетесь надо мной, а сами думаете: «Вот воробей, воображающий себя райской птицей».

Он вдруг стал серьезен. Его уже охватили сентиментальные мечты.

— Уверяю вас, я хочу быть счастлив в браке. Я не ищу приданого.

Он остановился на минуту и снова, улыбнувшись, прибавил:

— Да, я не ищу приданого. Но только…

Прошло несколько дней, а Теодор все не уезжал.

Терпение Жана начало истощаться. Он явно нервничал. Рекомендация для выступления могла быть получена не раньше, чем Теодор покинет Вену. Этот факт заставлял Жана пламенно желать его отъезда. Их последняя беседа произошла в полночь, когда Жан вернулся из кафе. Теодор в шесть часов утра решил уехать.

Жан застал его пишущим письмо.

— Это для вас, Виктуар, — сказал он. — Я сделал все, что в моих силах. Это письмо к моей кузине, или вроде кузины, все равно. Ее зовут мадам де Кланс, и она занимает высокое положение в обществе. Передайте ей это письмо лично. Можете рассказать ей, если хотите, что я жил у вас, а затем уехал. Все равно куда, — да и вы сами не будете этого знать. Я думаю, она устроит вам концерт. Г. Скарлоссу, имеющий огромное влияние в опере, один из ее друзей. Если он примется за дело, — ваша судьба наполовину обеспечена.

Жан бросил скрипку на кровать.

— Боже мой, Боже мой! — забормотал он. Краска бросилась ему в лицо. — Наконец-то, наконец-то! — Он взял конверт дрожащими пальцами и спрятал его к себе в карман.

Затем вынул его и тщательно завернул в листок почтовой бумаги Теодора, лежавшей на его бюваре.

Он принялся ходить взад и вперед по комнате быстрыми, скачущими шагами.

— Я отнесу письмо завтра утром, — сказал он, — не откладывая. Надо будет надеть чистую манишку, завить волосы и…

— И сыграть ей что-нибудь из Дебюсси, — прервал его Теодор.

— Дебюсси? — воскликнул Жан. Его лицо подергивалось. — Я сыграю то, что мне подскажет сердце в эту минуту.

— Я потому рекомендую Дебюсси, — сухо сказал Теодор, — что вы его хорошо исполняете.

Жан не слушал. Он всецело погрузился в свои мысли. Щеки его пылали. Глаза блестели. Он то засовывал руки в карманы своей куртки, то снова вынимал их. Он был так возбужден, что Теодор видел, как он дрожал.

— Я выйду на улицу, — сказал он неожиданно, — не могу сидеть в комнате. Здесь слишком тесно.

Он выскочил, хлопнув дверью. Было около семи часов, когда он вернулся. Мальчик из булочной на его глазах положил у дверей хлеб. Жан поспешно вбежал в свою комнату. Она была пуста. Теодор уехал. В полутьме был виден белый конверт. Жан схватил его и раскрыл. Чек на тысячу франков упал к его ногам, а на листке бумаги были нацарапаны слова: «Очень благодарен. Т.Ш.».

ГЛАВА XI

Херренгассе находилась далеко от квартала, где жил Жан. Он подошел к дому, обозначенному на адресе, как раз в час утреннего завтрака. Это был особняк, окруженный садом с выложенными камнем дорожками. Жан нервно пошел по левой дорожке. Свою скрипку в футляре он нес под мышкой. На нем была мягкая серая шляпа, поля которой он отогнул с одной стороны, чтобы виден был красивый блеск его рыжих волос. Он надел голубую рубашку; шелковый белый галстук, завязанный бантом, украшал его шею. Для своей роли он выглядел превосходно.

Дом был из тех, о которых всегда мечтал Жан. Он смотрел на него с благоговением.

Дорога к двери имела вид длинной стеклянной галереи, разделенной колоннами. Жан почувствовал смущение от этого великолепия, особенно когда увидел двух рослых швейцаров, смотревших на него издали. Его бледное лицо вспыхнуло, и он внезапно почувствовал убожество своих нитяных перчаток, которые еще час назад выглядели, казалось ему, великолепно.

Он поднялся по широким белым ступеням, с дрожью в коленях, и, не глядя на швейцаров, потянул за большой колокольчик. Раздался звонок, подобно пушечному выстрелу.

Оба швейцара шагнули вперед и распахнули двухстворчатую дверь.

Жан почувствовал сжатие в горле.

— Мадам де Кланс дома? — пролепетал он пересохшими губами.

Гигант нагло спросил, есть ли у него рекомендация. Жан вытащил письмо.

— Вот рекомендация от мсье Теодора Шторна. Имя не произвело того эффекта, на который он рассчитывал. Швейцар посмотрел на адрес, а затем заявил:

— Мадам де Кланс завтракает.

— Я подожду! — выкрикнул Жан. — Передайте мадам, что я подожду.

Швейцар улыбнулся и наклонил голову к своему товарищу, как бы спрашивая у него совета.

— Пропусти его в маленькую приемную, — сказал тот по-немецки. — Пусть подождет, пока ты выяснишь, в чем дело.

Жан побагровел от бешенства. Он уже и тогда достаточно знал по-немецки, чтобы понять последнюю фразу. «Пропустить» его в приемную! Вот еще!

Он чувствовал гнев отчаяния, унижения. С каким удовольствием он ударил бы по этим бесстрастным, гладко выбритым физиономиям. Ударил бы так, чтобы навеки нарушить их величественное спокойствие.

Его нервы были страшно напряжены. Вечером перед этим он выпил слишком много коньяку. Его руки дрожали, голова пылала, но была удивительно ясной. У него хватило самообладания, чтобы не реагировать на наглость швейцара. Он ничего не говорил, а только стоял, тараща глаза на вестибюль.

— Может быть, вы войдете и подождете внутри? — сказал, наконец, швейцар.

Жан шагнул по великолепному, выложенному мрамором полу и последовал за швейцаром в боковой проход к маленькой двери. Он забыл снять шляпу и поспешно сорвал ее, когда вспомнил об этом: он живо представил себе, как швейцар исподтишка смеется над ним.

Когда он остался один в маленькой комнатке и дверь между ним и внешним миром закрылась, он почувствовал себя спокойнее; самоуверенность вернулась к нему. Он с интересом стал осматривать комнату.

Она была небольшая, между книжными полками виднелись просветы зеленых стен. На полу лежал ковер с зеленым ворсом. Два больших стула были обиты старинной кожей и украшены рельефными гербами. Эти гербы уже выцвели и почти стерлись. В северном конце комнаты было окно, в котором Жан увидел сад и клумбы с алыми и пурпурными тюльпанами, горящими в солнечных лучах. В доме царила полная тишина. Эта тишина производила на Жана такое впечатление, как будто в доме ничего не происходит. Он никогда не бывал в домах, где плотные стены позволяют изолироваться от хлопанья дверей, звуков чужих разговоров, от стука и звона кухонной посуды. Вульгарные, маленькие шумы обыденной жизни отсутствовали в этом большом доме с садом, где качались цветы.

У Жана не было часов, так что он не мог определить, как долго он ждал. Один раз ему показалось, что он слышит голоса, но никто не вошел. Он сидел, крепко сжимая в руках письмо. На коленях у него лежала скрипка. Она выглядела неуклюже и странно. Он вздыхал, ругался и нервничал. Хоть бы скорее пришла эта женщина: может же она подумать, что есть люди на свете, кроме нее.

От волнения у него выступили слезы. Он выругался по этому поводу. Он взглянул на цветы в саду, и у него явилось пламенное желание, чтобы все его прошлое — его игра на скрипке, встреча с Теодором, приход сюда — рассеялось, как сон.

— Боже мой, Боже мой! — восклицал он безнадежно. Подняв руку, он ощутил сквозь тонкую перчатку влажность своих глаз.

Дверь отворилась, и в комнату вошла Ванда де Кланс. С первого взгляда на нее Жан почувствовал большое облегчение. Он ожидал ледяного величия и суровой, гордой холодности. Вместо этого он увидел очень маленькую женщину, нарядно одетую, с крашеными волосами и очень блестящими зелеными глазами. У нее был вздернутый нос, и вообще, если не считать легкого оттенка демонизма во взгляде, она была очень обыкновенной. Как истинный француз Жан восхитился ее прекрасной фигурой, нарядным платьем и крашеными волосами. Ванда с любопытством посмотрела на него. «Какое забавное существо», — подумала она.

— Мой слуга сказал мне, что у вас есть для меня известие от Теодора Шторна? — сказала она громко.

— Да, письмо, — забормотал Жан.

Он подал записку и в этот момент сразу почувствовал убожество своих перчаток.

Пока Ванда читала письмо, он, поспешно сорвав перчатки, следил за ее лицом. Что она скажет? Что она сделает? Она взглянула на него, встретила его взволнованный взгляд и улыбнулась.

Жан испустил глубокий вздох и бессвязно заговорил:

— Я долго ждал, я измучился ожиданием. Ждать здесь, в этой комнате, настоящая пытка! Одни только эти цветы… эти цветы…

Он остановился, протянув руки. Его напряженное лицо выражало страшное беспокойство, страх и надежду. Ванда взглянула на него с состраданием.