Марк встал.

— Как мне заставить тебя посмотреть в глаза реальности? Пойми, ведь одних сантиментов мало, для того чтобы перевезти в другое место процветающее дело, или оторвать с насиженного места семью, которая родилась и выросла в Риме. Мы ведь живем в самом сердце цивилизации!

— Да хранят нас боги, если это так, — мрачно произнес Децим. Марк понимал, что отца ему не переубедить. Отец так часто говорил о возвращении в Ефес, что Марк перестал воспринимать его слова всерьез, считая их не более чем мечтаниями разочарованного в жизни старого человека. Когда же мать подняла вопрос о возвращении в Ефес, Марк сказал ей, что покидать Рим — это безрассудство как с деловой, так и с личной точки зрения. Она была невероятно потрясена его горячностью, и теперь он понимал, почему. Решение было принято, и уже ничто не могло его изменить. Марк не смог убедить мать, чтобы она отговорила отца. Она была согласна на все, чтобы только сделать его счастливее, и если отец считал, что возвращение на его родину будет способствовать этому, то мать поедет с ним без всяких разговоров.

— Как насчет Юлии? — сказал Марк, зная, что найдет в ее лице союзника. — Интересно, что она скажет относительно твоих планов? Ты еще с ней не говорил?

— Она поедет с нами.

Марк иронично засмеялся.

— Ты так в этом уверен? Тебе придется силой тащить ее на корабль. Чего стоило только вернуть ее сюда, под твою крышу!

— Я уже говорил с твоей сестрой сегодня утром и изложил ей свои планы. Мне показалось, что она даже с радостью восприняла идею о том, чтобы покинуть Рим. Наверное, это связано с потерей Кая. Она хочет быть подальше от всего, что ей напоминает о нем. — А может быть, это стало результатом ее визита к этой женщине, Фонтанее, после чего Юлия вернулась бледной, скрытной и готовой на что угодно, лишь бы уехать из Рима.

Марк ошеломленно уставился на него.

— Если не веришь мне, поговори со своей сестрой сам, — сказал ему Децим.

Марк нахмурился, задумавшись над согласием Юлии. Что его беспокоило — то, что она была в трауре, или то, что она согласилась с отцом? Но гораздо сильнее проблем Юлии Марка занимали его собственные чувства относительно решения отца.

— А что ты скажешь, если я не испытываю ни малейшего желания оставить Рим? Ты отложишь свое решение, которое принял, не посоветовавшись со мной?

— А разве отец должен о чем–то советоваться с сыном? — спросил Децим, и его лицо стало каменным. — Я буду делать то, что считаю нужным, и не нуждаюсь в твоем одобрении. Ты волен принимать собственные решения. Если тебе нравится, можешь оставаться в Риме.

Марк испытал шок, услышав такие слова. Он пристально посмотрел в глаза отцу и увидел в них решимость и непреклонную волю, которые в свое время помогли Дециму Валериану построить свою деловую империю.

— Пожалуй, я так и сделаю, — сказал Марк. — Я римлянин, отец. С рождения. И я принадлежу Риму.

— Половина той крови, которая течет в твоих жилах, — кровь ефесянина, нравится тебе это или нет.

Может, отец думал, что именно это удержит его?

— Я горжусь тем, что ты мой отец, и никогда не буду стыдиться своего наследия.

Децим был очень огорчен тем, что его отношения с сыном стали настолько натянутыми, что он не мог убедить Марка в правильности своего решения уехать в Ефес.

— Хочется надеяться, что ты решишь поехать с нами, но, еще раз повторяю, выбор остается за тобой. — Децим взял со стола свиток. — Я знаю, это решение тебе принять будет нелегко. — С этими словами он передал свиток сыну.

Марк взял свиток.

— Что это? — спросил он, срывая печать и разворачивая документ.

— Твоя доля наследства, — кратко ответил отец, и на его лице отразилась неизмеримая печаль.

Марк сначала посмотрел на отца, потом перевел взгляд на документ, который был у него в руках. Прочитав несколько строк, он похолодел. Ни один сын никогда не получал такого документа при живом отце… За исключением тех случаев, когда сына изгоняли из семьи. Марк считал, что отец мог дать ему этот документ только по двум причинам: либо он изгонял Марка из семьи, либо уходил из семьи сам. Марк не мог принять ни один из этих вариантов. Он поднял глаза и посмотрел на отца взглядом, в котором были одновременно боль и гнев.

— Зачем?

— Потому что я не знаю, как мне еще сказать, что у меня нет ни малейшего желания заставлять тебя что–то делать против твоей воли. Ты уже давно стал взрослым. — Децим устало вздохнул. — Наверное, если ты отправишься с нами, ты будешь скучать по Риму, как я скучал по Ефесу. Не знаю, Марк. Ты сам для себя должен решить, откуда ты, Марк.

Полный сильных и противоречивых чувств, Марк стоял, сжимая в руках документ, и долго не мог произнести ни слова.

Децим грустно посмотрел на сына.

— Несмотря на мое римское гражданство и на те богатства, которые этот город мне дал, я остаюсь ефесянином. — Опустив руку, он оперся ею о стол. — И я хочу, чтобы меня похоронили на моей родине.

Он умирает. Внезапная догадка поразила Марка, и он невольно издал резкий выдох. Пораженный, он сел, продолжая держать в руках развернутый свиток. Ему стоило бы догадаться об этом раньше. Возможно, он догадывался, но не хотел об этом думать до нынешнего момента, когда уже не оставалось другого выхода. В конце концов, его отец был смертным. Он посмотрел на отца и еще раз убедился, что это так, — серый, старый и такой человечный. Смотреть на него было больно.

— Та болезнь, которая поразила тебя, излечима? — спросил он отца.

— Нет.

— Сколько времени ты уже болен?

— Год, может быть, два.

— А почему ты раньше мне ничего не говорил?

— Ты ведь всегда видел во мне источник сил для своей жизни, что–то, с чем необходимо обязательно бороться. Наверное, из–за своей гордости, — откровенно признался Децим. — Ни одному мужчине не хочется выглядеть слабым в глазах собственного сына. — Он убрал руку со стола. — Но мы все умрем, Марк. Такова наша жизнь. — Он увидел, с каким выражением смотрел на него Марк. — Я это сказал тебе не для того, чтобы ты чувствовал себя в чем–то виноватым или чем–то обязанным передо мной.

— Нет?

— Нет, — твердо сказал Децим. — Но тебе самому придется принимать решение. Прежде чем что–то делать, лучше знать все.

Марк понимал, что если он не поедет с семьей в Ефес, то больше никогда не увидит отца. Он встал, снова свернул свиток и протянул отцу. Отец его не взял.

— Какое бы решение ты ни принял, все, что перечислено в этом документе, принадлежит тебе. Можешь владеть им, а можешь продать по частям. Делай с ним все, что хочешь. Юлия также достаточно обеспечена, чтобы безбедно прожить свою жизнь, и о твоей матери я тоже сделал все необходимые распоряжения.

Марк неотрывно смотрел на него. Неужели его отец готов так просто расстаться с жизнью? Неужели он совсем не собирается за нее бороться? Чтобы Децим Виндаций Валериан уступал смерти, — это было немыслимо. И все же нельзя было не заметить, что, даже сдаваясь смерти и готовясь лечь на смертный одр, его отец продолжал все контролировать.

— Да, отец, ты, как всегда, позаботился обо всех. Имущество Юлии в моих руках, жизнь матери устроена до самой ее смерти, и даже моя жизнь не забыта! — Марк поднял руку со свитком. — На одном дыхании ты говоришь мне о том, что умираешь, после чего лишаешь меня свободы, передавая мне все то, что ты создал и ради чего трудился, практически передавая мне в этом документе свою жизнь. — С этими словами Марк смял свиток в руке. — И после этого ты мне еще говоришь, что у меня есть выбор! — Он бросил смятый свиток на стол, к другим свиткам.

— Какой выбор? — добавил он и вышел.

* * *

Видя, как Хадасса подходит к его лавке, Трофим улыбнулся.

— Мы по тебе скучали, наша маленькая сестра.

— Я теперь снова на вилле Валериана, — сказала Хадасса, опустив глаза. Когда ее отослали к Юлии, она опять стала посещать вечерние собрания. Как только Юлия вернулась к своим родителям, Хадасса подчинилась приказу Марка не покидать виллу, если ей не прикажут.

Трофим отнесся к этому с пониманием. Хадасса поделилась с остальными верующими своей дилеммой, и они пытались ей помочь решить, какова здесь воля Господа. Чтобы поклоняться Богу вместе с другими, ей пришлось бы проявить неуважение к своим хозяевам. Будучи рабыней, Хадасса должна была служить им и слушаться их. Марк не говорил, что ей нельзя поклоняться Богу, — он только запретил ей делать это в собрании. Она решила, что должна послушаться его, как делала это, до того как впервые встретила Трофима.

— У тебя сегодня какое–нибудь поручение? — спросил ее Трофим, интересуясь, не передумала ли Хадасса и не собирается ли снова присоединиться к другим братьям и сестрам по вере.

— Моей госпоже очень захотелось абрикосов.

Трофим заметил, что Хадасса чем–то встревожена, но любопытствовать не стал.

— Боюсь, что ничем не смогу ей помочь. Уже несколько недель их нет ни у одного продавца фруктов. В Армении неурожай.

— О-о, — разочарованно протянула Хадасса.

— Твоя госпожа всегда хочет то, чего нет в продаже? — Хадасса подняла на него глаза, и Трофим нахмурился. Он сжал ей руку. — Какой у тебя беспокойный дух, сестрица. Можешь взять вместо абрикосов инжир — выбирай вкусный африканский инжир. — Он сам выбрал лучшие плоды и положил их в ее корзину. — Еще я только что получил прекрасные вишни. Возьми, попробуй. Отдам недорого.

— У тебя всегда хорошая цена, — сказала Хадасса, стараясь не портить ему настроение. Потом она попробовала несколько вишен. — Госпоже Юлии, думаю, они понравятся. Очень сладкие.

Трофим отобрал ей самые лучшие ягоды. Но больше он не мог сдерживать любопытства: