Клавдий грустно улыбнулся.

— Да, действительно, она неопытна. Она никогда не страдала от невзгод. Она никогда не голодала, никогда ни в чем не нуждалась. Она никогда ничего и никого не теряла. — Он говорил все это без злобы. — Только время ничего не изменит.

— Все в жизни к лучшему, мой господин.

— Мне от этого брака тоже стало лучше. — Клавдий нежно дотронулся до ее щеки. — Я встретил тебя. — Он широко улыбнулся, увидев, как краска залила лицо Хадассы и она опустила глаза. — Не бойся, девочка. Спустя несколько недель после свадьбы дальнейшая жизнь казалась мне пустыней. А теперь ты со мной, и я могу все перенести.

Клавдий нежно потрепал Хадассу по щеке и пристально всмотрелся в ее наполненные слезами глаза.

— Страсть мимолетна, а сострадание остается на всю жизнь, — тихо сказал он. — Всякому человеку нужен друг, Хадасса. Такой человек, с которым он мог бы поговорить, с кем мог бы поделиться. — Он наклонился и поцеловал ее в лоб, как когда–то делал ее отец. Выпрямившись, он взял ее руки в свои. — Спасибо тебе. — Он поцеловал ее пальцы и ушел, оставив ее одну в саду. Она села на скамью и заплакала.

И вот теперь, наблюдая за тем, как Юлия угрюмо смотрела из окна в сад, расстроенная тем, что какой–то гладиатор уехал в Рим, Хадасса снова стала думать, что ей делать, чтобы Клавдий опять воспылал любовью к Юлии. Ведь это ненормально, что он все больше внимания начинает уделять не Юлии, а ей.

— Хозяин в библиотеке, моя госпожа. Утешься его обществом, — мягко сказала Хадасса.

Юлия одарила ее уничтожающим взглядом.

— Клавдий мне уже до смерти надоел. Он о своих свитках заботится больше, чем обо мне. — Она вздохнула и снова отвернулась к окну, теперь она была похожа не столько на раздражительную и эгоистичную молодую жену, сколько на беззащитного ребенка. — Я устала, и у меня в горле пересохло.

Хадасса налила ей в кубок вина.

— У тебя ноги в пыли, моя госпожа. Прикажешь омыть их? — Юлия равнодушно кивнула, и Хадасса отправилась за сосудом с водой.

В комнату вошел Марк. Когда он поприветствовал Юлию, в животе у Хадассы похолодело. Когда Марк подошел ближе, ее пульс забился чаще; одно его присутствие почему–то приводило ее в трепет. Склонившись над чашей и наливая в нее воду, чтобы омыть ноги Юлии, Хадасса старалась не поднимать глаза. Смазав хозяйке ноги ароматными маслами, она стала их массировать.

— Ну как, сестричка, понравилась тебе поездка в лудус? Или тебе испортило настроение отсутствие твоего германца? — Марк говорил весело, без укора.

— Все было прекрасно. Поединок между ретарием и фракийцем был очень интересным.

— По твоему голосу этого не скажешь, — шутливо заметил Марк, наблюдая за тем, как Хадасса массирует ноги его сестры. Делала она это нежно и в то же время сильно. — Я тут говорил с Клавдием. Он, я вижу, серьезно увлекся религиями империи.

— Мне нет никакого дела до того, чем там занимается Клавдий, — сказала Юлия, поморщившись от одного только упоминания о муже.

— А что, тему он себе выбрал довольно интересную, — странным тоном произнес Марк, и Хадасса настолько остро почувствовала, как он пристально смотрит ей в затылок, что ей даже показалось, что он прикоснулся к ней. Она уже заметила, что после приезда сюда Марк не раз смотрел на нее, и взгляд его был пристальным… и укоряющим.

— Пусть Клавдий делает все, что ему нравится, — сказала Юлия. — Молю богов о том, чтобы быть такой же свободной, как мужчина. — С этими словами она нервно подняла ноги из воды, обрызгав Хадассу водой. — Хочу пойти в сад. — Бросив на брата угрюмый взгляд, она добавила: — Одна…

— Как тебе будет угодно, моя дорогая сестричка, — иронично отреагировал Марк. — Эта сладостная атмосфера так и располагает к уединению.

Когда Юлия ушла, Хадасса собрала влажные полотенца, сосуды с маслом и грязной водой. Намереваясь вынести все это, она направилась к выходу, но Марк преградил ей дорогу.

— Не торопись так. Мои ноги тоже грязные, — сказал он. — Вылей воду вон на ту клумбу и возвращайся.

Хадасса сделала то, что он сказал. Когда она вернулась, он сел на диван. Она склонилась к его ногам, и когда она расстегивала его сандалии, руки у нее дрожали. Зачерпнув полкувшина воды, она стала лить Марку на ноги и тереть их руками. Смазывая ноги благовонными маслами, перед тем как начать их массировать, она чувствовала, что Марк неотрывно следит за ней. Спустя несколько мгновений он нарочито прокашлялся, от чего ей стало не по себе.

— Какие у тебя отношения с мужем моей сестры? — мрачно спросил он.

Его вопрос удивил Хадассу и привел ее в замешательство.

— Он интересуется религией моих предков, мой господин.

— И только–то? — с сомнением спросил он. — Больше ничем? — Тут он резко протянул руку и, грубо схватив Хадассу за подбородок, приподнял ее голову. Увидев, как покраснели ее щеки, он разозлился еще сильнее. — Отвечай! Ты стала его наложницей?

— Нет, мой господин, — сказала Хадасса, покраснев еще сильнее, — мы говорим о моем народе и моем Боге. Сегодня он говорил о гладиаторах и Юлии.

Рука Марка была уже не такой твердой. Ее взгляд был лишен лукавства. Невинна.

— И он ни разу не прикоснулся к тебе? — Марк отпустил ее, и она снова опустила голову.

— Не в том смысле, как ты подумал.

Краска гнева снова залила его лицо.

— Тогда как?

— Сегодня он обнял меня за плечи. Он взял меня за руки… — И?..

— Поцеловал их, мой господин. — Хадасса подняла голову и посмотрела на него. — Он сказал, что каждому человеку нужен друг, но только я не должна быть ему другом, мой господин. Молю вас. Поговорите с вашей сестрой, мой господин. Попросите ее быть добрее к своему мужу. Хотя бы просто добрее, если она так хочет. Он так одинок. Ведь нехорошо, что он вынужден ради общения обращаться к рабыне.

— И ты осмеливаешься критиковать Юлию? — спросил Марк. Он обратил внимание на то, как щеки Хадассы сначала покраснели, а потом побледнели. — Ты хочешь сказать, что она совершенно не выполняет свой супружеский долг и недобра к своему мужу?

— Я вовсе не хочу никого критиковать, мой господин. Пусть Бог покарает меня, если я лгу тебе. — Она посмотрела на него умоляюще. — Госпожа Юлия несчастна. Как и ее муж.

— И что, по–твоему, я должен сделать?

— Она послушает тебя.

— Ты считаешь, что мой разговор с Юлией что–то изменит? — Не так много, как ей кажется. — Вымой мне ноги, — резко сказал Марк, и она выполнила его повеление, хотя руки у нее по–прежнему тряслись. Затем она тщательно вытерла ему ноги и застегнула сандалии. Он встал и отошел от нее.

Он и сам прекрасно видел, что брак его сестры рушится и Юлия ничего не делает для того, чтобы этому помешать. Это его тревожило, но гораздо сильнее его мучила мысль о том, что Хадасса целые часы проводит в уединении с Клавдием. Она сказала, что Флакку нужен друг. Неужели это все, что ему нужно? Марк говорил себе, что семейная жизнь Юлии должна наладиться, и это пойдет только на благо самой же Юлии. И тут он неожиданно понял истину: он хочет этого вовсе не ради блага сестры, а для того чтобы Клавдий оставил в покое Хадассу, — он понял это, и эта мысль его просто поразила.

Марк оглянулся и посмотрел, как Хадасса собирает принадлежности для мытья ног. Каждый раз, когда он ее видел, она становилась все краше, но не потому, что он видел какие–то перемены в ее внешности. Она по–прежнему была худой, с большими глазами, полными губами, смуглой кожей. Волосы у нее отросли и теперь падали на плечи, хотя все равно она выглядела дурнушкой. Но притом в ней было что–то прекрасное.

Он видел, как она дрожит, и испытывал некоторую неловкость от того, что так напугал ее. Она всего лишь рабыня. Ему не должно быть никакого дела до ее чувств. Но на самом деле это было не так. Почему–то чувства Хадассы много значили для него. Ему не нравилось то, как смотрел на нее Клавдий.

И вот теперь, когда Марк был так близко от нее и мог рассмотреть ее, его поразила еще одна мысль: он ревнует! О боги, какая жестокая шутка! Он испытывает ревность из–за рабыни. Он, римлянин от рождения, стоит тут, завороженный худосочной иудейкой с большими глазами, которая дрожит перед ним. Вот Аррия–то рассмеется!

Ситуация складывалась нелепая, хотя ничего необычного здесь не было. Антигон тоже заводил романы со своими рабами — как с женщинами, так и с мужчинами. Марк вспомнил о Витии, такой горячей и желанной, с которой не раз проводил темные ночи. Нет, не было ничего необычного в том, чтобы использовать рабынь для сексуальных утех.

Он смотрел, как Хадасса выливала воду под пальму в саду, а потом вернулась назад и убрала посуду. А ведь он может командовать ею. Его сердце забилось чаще. Убрав посуду, она вытерла руки. Пройдя через комнату, она стала убирать какие–то стеклянные пузырьки. Потом она снова выпрямилась, держа в руках полотенце.

Марк посмотрел на ее тонкую фигуру, облаченную в коричневое шерстяное платье, препоясанное полосатой материей, свидетельствующей о ее наследии. Иудейка. У иудеев до смешного строгие представления о морали. Девственность до вступления в брак, верность до самой смерти. Эти их ограничения противоречат самой природе человека, но Марк мог бы заставить ее нарушить все ее законы одним только своим словом. Все, что ему нужно было, — это повелевать ей, а она должна была повиноваться. И если она не послушается, он имел право наказать ее так, как ему заблагорассудится, даже убить. Ее жизнь была в его руках.

Она посмотрела на него.

— Тебе нужно что–нибудь еще, мой господин?

Каждая женщина, с которой у него когда–либо были интимные отношения, приходила к нему с большой охотой, или даже сама не давала ему покоя; так было с Витией, Аррией, Фаннией и многими другими как до них, так и после. Если бы Марк повелел Хадассе, как бы она ответила, — растаяла бы в его руках или начала бы кричать во всеуслышанье, что он ее осквернил?