Позднее в гости пришла Октавия.

— Какая страшная, — сказала она, без всякого интереса глядя на Хадассу, — и зачем твоя мать ее выбрала?

Уязвленная Юлия гордо подняла подбородок.

— Может быть и страшная, зато умеет рассказывать удивительные истории. Хадасса, подойди сюда. Расскажи Октавии о царе Давиде и его могучих воинах. Да, расскажи ей еще о человеке с шестью пальцами.

Хадасса, продолжая испытывать неловкость, послушно исполнила приказание.

— Она еще и другие истории знает, — сказала Юлия, когда Хадасса кончила рассказывать. — Сегодня уже рассказала мне чушь о какой–то башне, от которой, якобы, пошли все языки на земле. Полная ерунда, но, в общем–то, забавно.

— Ну что ж, истории довольно интересные, — заключила Октавия, — а моя служанка вообще едва по–гречески говорит. — Октавия и Юлия пошли дальше рука об руку по саду. Потом сели на скамье возле статуи обнаженного Аполлона. Хадасса стояла неподалеку, пока две девушки сидели, о чем–то шептались и смеялись. Красивая эфиопка Октавии за все время не проронила ни слова, но при этом ни на секунду не спускала с Октавии заносчивого, с оттенком ненависти, взгляда.

Хадасса, прислушиваясь к разговору девушек, была смущена излишне вольным разговором Октавии. Но еще больше ее поразило то обстоятельство, с каким интересом прислушивалась к своей гостье Юлия, готовая ловить каждое слово и каждую идею своей подруги.

— Это правда, что ты выходишь за Клавдия Флакка? — спросила Октавия, после того как рассказала о каком–то празднике, который она посетила, и о тех приключениях, в которых она там побывала.

От веселой улыбки Юлии не осталось и следа.

— Да, — горестно произнесла она. — Все уже решено. И как отцу только такое в голову пришло? Ведь Клавдию Флакку почти столько же лет, сколько и ему.

— Твой отец ефесянин, поэтому он, наверное, хочет породниться с римской знатью.

Юлия исподлобья посмотрела на Октавию, сверкнув глазами. Все знали, что отец Октавии, Друз, был дальним родственником кесаря по линии незаконнорожденной сестры одного из отпрысков Августа. Октавии доставляло удовольствие напоминать Юлии о том, что императорская кровь течет и в ее жилах, — так, слегка уколоть, чтобы Юлия понимала, какое ей выпало счастье быть подругой девушки, обладающей такими связями.

— В нашем роду ничего плохого нет, Октавия, — отцу Юлии ничего не стоило купить Друза. Их семья не состояла в родстве с кесарями, но вышла в свет исключительно благодаря своему богатству.

— Да не сердись ты так на белый свет, Юлия, — рассмеялась Октавия. — Если бы, например, мой отец мог выдать меня замуж за Клавдия Флакка, он бы это сделал не задумываясь. Клавдий происходит от древнего рода римских аристократов, и его семью можно считать поистине счастливой, потому что ему хватило хитрости избежать политических передряг. Так что в том, чтобы выйти за него замуж, по–моему, нет ничего плохого.

— Да мне нет дела до его родственных связей или происхождения. Мне просто становится плохо от одной мысли о том, что он прикоснется ко мне, — покраснев, Юлия недовольно передернула плечами и отвернулась.

— Ты еще совсем ребенок, — Октавия наклонилась к ней и взяла ее за руку. — Закрой глаза, и через несколько минут все пройдет, — с этими словами она захихикала.

Огорченная, Юлия решила переменить тему.

— Марк меня сегодня снова взял на зрелища. Было так здорово. Сердце так и прыгало, а были моменты, когда я просто не могла дух перевести.

— Келер был, наверное, великолепен?

— Келер! Ха! Не понимаю, что ты в нем находишь. Там были красавцы гораздо лучше него.

— Тебе нужно как–нибудь сходить на вечерний пир накануне зрелища. Посмотреть на него поближе — это просто сказка.

— Мне кажется, он так страшен со всеми своими шрамами.

Октавия засмеялась.

— Эти шрамы как раз и делают его таким неповторимым. Ты знаешь, сколько человек он убил? Пятьдесят семь. И всякий раз, когда он смотрит на меня, я больше не могу ни о чем думать, как только о нем. От него просто с ума сойти можно.

Пораженная такими словами, Хадасса стояла неподалеку и молчала, склонив голову и закрыв глаза. В тот момент ей больше всего хотелось ослепнуть и оглохнуть, лишь бы не видеть возбужденных юных лиц девушек и не слышать шокирующих слов. Как они могут так весело говорить о людской смерти или так бесцеремонно выставлять напоказ свою драгоценную девичью невинность? Октавия, судя по всему, гордилась тем, что давно утратила свою, а Юлия только и ждала момента, чтобы последовать примеру подруги. Они встали.

— Ну а Марк чем занимается все эти дни? — спросила Октавия, снова взяв Юлию под руку, сделав вид, будто спрашивает это без особого интереса.

Но Юлия была не так наивна. Слегка улыбнувшись, она рассказала об Аррии и Фаннии. Так, разговаривая, девушки снова углубились в сад. Как бы Октавия ни восхищалась Келером, Юлия знала, что ее подруга тут же забудет о гладиаторе, если речь зайдет о Марке.

* * *

Не в силах уснуть, Марк встал с постели и подошел к двери, ведущей в перистиль. Прислушиваясь под лунным светом к пению сверчков, он провел рукой по груди и стал вглядываться во внутренний двор. Ему не спалось, и он не мог понять, почему. Дела по строительству шли как нельзя лучше. Деньги лились рекой. Аррия на несколько недель уехала за город, избавив его от своего присутствия и своей ревности. Вечер он провел с друзьями, наслаждаясь разговором и ласками юных рабынь Антигона.

Жизнь была хороша и становилась все лучше, поскольку его состояние непрерывно росло. Но тогда откуда эта бессонница и какое–то непонятное чувство неудовлетворенности?

Он вышел, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Даже перистиль показался каким–то тесным, и Марк прошел через арочную дверь в северный конец двора, утопающий в саду. Он ходил по садовым дорожкам, мысли его постоянно путались — корабли с лесом из Галлии, Аррия и ее внезапные приступы ревности, отец и его неодобрительное отношение ко всем делам Марка. Нервы были напряжены до предела.

Остановившись возле розового куста, он вдохнул пьянящий аромат цветов. Наверное, его беспокоила Юлия, и именно поэтому он не мог успокоиться. Она так не хочет выходить замуж! Этим вечером она просто разрыдалась и крикнула отцу, что ненавидит его. Он велел ей убираться к себе в комнату, где она и оставалась весь оставшийся вечер со своей странной служанкой.

Вдруг внимание Марка привлекло какое–то движение, и он обернулся. В перистиль вышла иудейка, служанка Юлии. Сощурив глаза, он смотрел, как она шла по садовой дорожке, недалеко от розовых кустов, среди которых он оставался незамеченным. Что это она делает во дворе? В такой поздний час в саду делать просто нечего.

Марк наблюдал, как она идет по дорожке. Он знал, что она не собирается сбегать, потому что она шла в прямо противоположном направлении от западной стены. Она остановилась на широком пересечении двух дорожек. Покрыв платком голову, опустилась и колени. Затем, сложив перед собой руки, она склонила голову.

Теперь Марк смотрел на нее расширенными от удивления глазами. Она молится своему невидимому Богу! Прямо здесь, в саду. Но почему в темноте, подальше от людских глаз? Молилась бы себе вместе с Енохом в небольшой синагоге, куда тот ходит с другими иудеями. Любопытство обуяло Марка, и он подошел поближе. Она молилась очень тихо, и ее профиль четко вырисовывался в лунном свете.

Было в ее внешности что–то трогательное, печальное. Глаза ее были закрыты, губы шевелились, хотя вслух она ничего не произносила. По щекам катились слезы. Тихо простонав, она вытянулась на камнях и простерла вперед руки, и тут он услышал, как она что–то говорит на непонятном ему языке. Может, на арамейском?

С интересом наблюдая за происходящим, Марк подкрался еще ближе. Он часто видел, как в специальном уголке, где хранятся все семейные святыни и жертвенники, его мать молилась богам, которые считаются хранителями домашнего очага, но она никогда так не падала перед ними. Каждое утро она приносила в качестве жертвы соленые печенья и просила у богов защиты для всех, кого она любит, кто ей дорог. Отец не приносил туда ничего, после того как два младших брата Марка умерли едва ли не младенцами. Сам Марк в богов почти не верил, хотя поклонялся деньгам и Афродите. Деньги делали его богатым, а Афродита покровительствовала его чувствам. Марк был убежден в том, что вся та реальная сила, которой обладает человек, исходит от самого человека, от его воли и его возможностей, но не от какого–то там бога.

Юная рабыня встала.

Она была маленькой и тонкой, совсем не похожей на Витию с ее пышными формами, полными губами и знойными глазами. Эта маленькая иудейка еще долго стояла под лунным светом, опустив голову, очевидно не желая уходить из такого тихого сада. Она откинула голову назад, и лунный свет полностью осветил ее лицо. Глаза у нее были закрыты, а лицо озарила мягкая, добрая улыбка. Марк увидел на ее лице отражение такого мира и спокойствия, которых он сам никогда не испытывал, которых ему так не хватало и к которым он так стремился.

— А тебе разрешили быть в саду в такой поздний час?

Она вздрогнула от его голоса, и ей казалось, что она сейчас лишится чувств, когда она увидела, что он идет к ней. Она вся напряглась, к ней снова вернулось спокойствие, при этом она вцепилась пальцами в тонкую шаль, упавшую ей на плечи.

— И часто ты так делаешь? — Он слегка наклонил голову набок, пытаясь лучше разглядеть ее лицо. — Часто ты молишься своему Богу, когда все вокруг спят?

Сердце у Хадассы бешено заколотилось. Догадался ли он, что она христианка, или же считает ее иудейкой?

— Госпожа разрешила мне… — ее голос заметно дрожал. Ночь была теплой, но ей вдруг стало холодно, а потом, когда она увидела, что на нем только набедренная повязка, ее снова бросило в жар.